И с особенным смирением, во всяком случае – в настоящий момент, Билл Уайет принимает тот факт, что его жена спит и не может принять участие в сексуальных упражнениях. Да и вряд ли ей так уж этого хочется. И он ничего не предпринимает, по крайней мере – сегодня, и это тоже не вызывает в нем протеста.

Все еще с полным ртом горячей, отдающей цыплятиной и орехами тайской еды, Билл Уайет возвращается в свой кабинет и начинает переключать телевизионные кабельные каналы, надеясь найти какие-нибудь «сиськи-письки». После полуночи нравственные стандарты телевизионного вещания катастрофически падают: кабельные сети спешат уловить всех, кто еще не погрузился в порнографические глубины Интернета. Ему, впрочем, годится почти все. Он не слишком разборчив – типичный средний американец, человек-минивэн. Его рот забит цыпленком по-тайски, руки и рубашка испачканы маслом, и он убеждает себя, что – вздумайся ему наладить прямую связь между пенисом и мозгом или между мозгом и пенисом, – никто не обратит внимания, если он измажет маслом и брюки. Две дюжины каналов Билл Уайет пробегает с поистине профессиональной сноровкой, за считанные секунды успевая оценить эротический потенциал каждого шоу, прежде чем перейти к следующему. Ага, вот, кажется, то, что надо! На экране возникает что-то вроде весеннего концерта: пижоны в шляпах стоят за пультами, девчонки отплясывают в бикини. Их почти обнаженные тела щедро смазаны блестящим кремом для загара. Черные и белые девчонки скачут под музыку так, что их сиськи подрагивают и колышутся вверх-вниз, вверх-вниз. Да, это именно то, что надо, – не откровенная порнуха, но зрелище достаточно возбуждающее. Счет он оплатит позже; сейчас надо сделать дело, и Билл Уайет расстегивает брючный ремень, чувствуя, как рот горит от острой еды, а затем… затем он вдруг слышит шаги в коридоре.

– Кто там?! – в тревоге окликает он, вытаскивая из-за пояса подол рубахи, чтобы прикрыть растерзанную ширинку.

– Я пить хочу!… – раздается в ответ сонный детский голос.

– О'кей, сейчас! – добродушно отвечает он, испытывая огромное облегчение от того, что его не застали на месте преступления.

Это один из гостей сына, имени его он не знает; мальчуган стоит в дверях и трет кулаками глаза – теплый, взъерошенный, одетый в пижамку, имитирующую форму квотербэка из «Джетс».

– Я – папа Тимми. Ты хочешь попить?

– Да-да, пожалуйста…

Старина Билли Уайет вскакивает и спешит в кухню, чтобы налить мальчугану молока. Но какого? Обычного? Обезжиренного? Он выбирает обычное, зная, что оно дает ощущение тяжести в желудке и после него мальчишка будет спать крепче, и поскорее возвращается в коридор. Мальчуган спит на ходу, и Биллу приходится помочь ему держать стакан, который сделался скользким от прикосновения его жирных рук. Мальчик медленно пьет. Молоко – это именно то, что надо. Ребенок очень мил – длинные ресницы, примятые подушкой мягкие волосы в беспорядке торчат в разные стороны. Наконец он допивает молоко и опускает стакан, оставляя на верхней губе тонкую белую полоску. «Спасибо», – бормочет он и, пошатываясь, бредет обратно в спальню. Билл провожает его, перешагнув через спящих детей, он помогает мальчику забраться в спальный мешок и по-отечески похлопывает по спине.

Потом он возвращается в свой кабинет, надежно запирает дверь, вновь находит канал с танцующими цыпочками и аккуратно мастурбирует, используя жирную картонку из-под тайского цыпленка в качестве контейнера для отходов. Затем он оплачивает получасовой счет за пользование каналом, не забыв отправить небольшое пожертвование группе по охране окружающей среды, борющейся против глобального потепления. Ведь что ни говори, уровень мирового океана повышается, а площадь пустынь растет: иными словами, грядет полный апокалипсис!…

Покончив с этим, Билл Уайет относит грязный стакан в моечную машину и начинает прибираться в кухне. Это должно понравиться Джудит – всегда полезно немного подмазаться к жене. В какой-то момент он оказывается на коленях, отскребая зеленую жевательную резинку от аспидно-серой плитки пола, которая, по утверждению дизайнера, практически не нуждается в уходе. Якобы. Затем он вооружается полиэтиленовым мешком и наполняет его оставшимся от праздника мусором, уведомлениями об оплате, рекламными проспектами и брошюрами, просочившимися в дом вместе с почтой, и прочей макулатурой. Туда же попадает и двойного назначения картонка из-под цыпленка по-тайски, после чего Билл относит мешок в мусоропровод. Покончив с уборкой, он еще раз заглядывает в детскую спальню. Один из мальчиков громко храпит заложенным носом.

Наконец Билл Уайет раздевается и ложится в постель рядом с женой. Головка его члена все еще чуть мокрая и приятно скользкая, словно они с Джудит только что занимались любовью. Билл Уайет чуть шевелится, поудобнее устраиваясь на простынях, вытягивает руки и ноги и умиротворенно вздыхает, прогоняя от себя все служебные заботы, которые скоро становятся похожи на колышущиеся тени пальмовых ветвей на стенах его сна Совесть его чиста – он не сделал ничего плохого, никого не обманул и не предал. Он исправно платит налоги и никогда не садится на сиденье для инвалидов и престарелых в подземке. Билл Уайет честно заработал свой отдых и теперь, погружаясь все глубже в сон, чувствует себя почти счастливым.

Во всяком случае, он уверен, что никакие неприятности ему не грозят.

Утром маленькие гости один за другим потянулись в столовую. Джудит поднялась ни свет ни заря и приготовила по меньшей мере десять разновидностей овсяной каши, которые аппетитно дымятся на середине стола.

– Разве Уилсон еще не встал? – спросила Джудит несколько минут спустя.

– Он еще спал, когда я уходил, – ответил наш сын, сосредоточенно читая надпись на упаковке овсянки.

Джудит вышла из комнаты, а я вернулся к газете, которую читал.

– Билл, – послышался из коридора голос Джудит, – можно тебя на минутку?

Я не испытывал никакой тревоги, пока не увидел Джудит, стоящую на коленях рядом с мальчишкой, которого я ночью поил молоком. Рукой она осторожно гладила его по спине, стараясь разбудить.

– Уилсон! – позвала она. – Уилсон, дорогой!… – Джудит замерла, дожидаясь ответной реакции или хотя бы движения, но ничего не произошло.

– Уилсон, пора вставать, завтрак уже готов! – проворковала Джудит.

– Мне что-то не очень нравится, как он лежит, – сказал я.

– Уилсон?! – снова повторила Джудит.

Мне показалось, что лицо мальчугана как-то странно распухло, а пальцы выглядят подозрительно бледными.

– Уилсон! Уилсон?! – Джудит обернулась ко мне. – Я не могу его разбудить!

Мне это тоже не удалось, хотя я опустился на колени с другой стороны и слегка потряс мальчика за плечи. Его тело показалось мне слишком холодным, голова как-то безвольно болталась.

– Нужно вызвать «скорую».

Джудит бросилась к телефону, а я повернул Уилсона на бок и увидел, что его рот забит комковатой рвотной массой, состоящей из полупереваренных кусков пиццы. Один глаз был почти полностью закрыт, в щель между веками виднелась лишь узкая полоска белка; второй глаз – открытый – был устремлен на постер с портретом Дерека Джитера, великого шортстопа [4] «Янкиз». Оба глазных яблока выглядели словно пересохшими. Мальчишка казался мертвым, и я почувствовал, как меня сначала бросило в жар, потом затошнило, но я был не в силах пошевелиться.

Плотно закрыв за собой дверь, в комнату вернулась Джудит; к уху она прижимала телефон.

– У нас возникла проблема, оператор, – сообщила она, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Нам срочно нужен врач… У нас тут восьмилетний мальчик, и он не дышит… Что?… Нет, я не знаю. Мы только что проснулись! Нет, это мы проснулись, а он – нет. Прошу вас, поспешите! Я не знаю, как давно… – Она продиктовала наш адрес и номер телефона. – Пожалуйста, приезжайте скорее!…

– Вчера вечером он был в порядке… – сказал я.