Конечно, в данный момент друзьям было не до шуток и прибауток. Более того, во время похода они почти не общались между собой. Разик командовал всем отрядом, высчитывал расстояние и темп переходов, определял места привалов, следил за рационом питания. Желток со своим десятком составлял арьергард и прикрывал тыл, ну а Михась шел в авангарде походной колонны и первым должен был встречать и предотвращать любую опасность, возникшую на пути отряда. Они физически не могли даже на короткое время собраться вместе и поговорить по душам, как они привыкли, пошутить над происходящим и над самими собой, чтобы дать разрядку постоянному напряжению и хоть на несколько минут снять тяжелый груз ответственности за порученное задание и за жизни находящихся под их командой бойцов. Привыкшие всегда быть вместе, они остро ощущали необходимость этих нескольких минут общения, тем более что у них был предмет для неспешного и задушевного обсуждения, не имеющий никакого отношения к службе. Конечно, во время выполнения боевой задачи их мысли были заняты вещами конкретными и насущными, но в глубине души у каждого теплилось то чувство, которое не выразить никакими словами, но кратко можно обозначить одним-единственным словом: любовь. Но время для дружеской задушевной беседы еще не настало, и никому не известно было, настанет ли оно вообще.
Густой бор скоро закончился. Дорога петляла по невысоким холмикам, покрытым яркой зеленой травой, по березовым рощицам, радостно белевшим под лучами летнего солнца. Отряд приближался к цели своего похода – стольному городу Государства Российского, матушке-Москве. По составленному заранее дорожному распорядку последнюю остановку сделали верст за сорок до стольного града, в примостившемся на окраине невеликой деревушки обширном постоялом дворе. Лешие могли бы прекрасно отдохнуть и где-нибудь на полянке – там и не в пример чище, и просторней, но Разик получил четкое задание: оценивать обстановку в городах и весях по пути следования.
Они сидели в большом сарае с дырявой соломенной крышей и земляным полом, за длинным столом из неструганых досок, впрочем, уже изрядно отполированных локтями, а возможно – и мордами посетителей. Малый в грязной серой дерюжной рубахе навыпуск и таких же портках принес им три жбана с каким-то мутным пойлом и дюжину берестяных кружек. За соседними столами шумели несколько ватаг то ли купцов, то ли небедных крестьян, промышлявших извозом. Со двора доносилось конское ржание, веселые или раздраженные голоса, скрип телег, звон упряжи, глухие шлепки кулей с поклажей.
Внезапно на дворе все затихло, словно вымерло. В наступившей тишине раздался приближающийся топот копыт. Зазвенела амуниция на спешивающихся всадниках. Скрипучая дощатая дверь резко распахнулась, и в сарай, уверенно стуча крепкими каблуками, гурьбой ввалились молодцы в черных кафтанах и колпаках, похожих цветом и покроем на монашеские, но сшитых из дорогущего бархата, с серебряными позументами. Именно ввалились гурьбой, а не вошли боевым порядком, – мгновенно оценил Михась. Вошли и встали, по-хозяйски подбоченясь.
«Если бы засада – завалили бы вас, соколиков, и пикнуть не успели», – усмехнулся про себя Михась. Бойцы, когда в дозоре (а эти, по всему видно, – на службе), так не входят. С юных лет наработан инстинкт: вошел – и в сторону, жди нападения, задние страхуют передних, разлетаются по углам, «держат» все помещение. «Фуфло!» – мысленно сплюнул леший. И он, и его товарищи, с виду расслабленные и спокойные, внутри подобны натянутой тетиве. Чуть что – один уйдет мягким перекатом в сторону, обнажая ствол или клинок, другой взовьется над полом в отточенном смертельном прыжке. «Кто же это такие гордые? – подумал Михась и тут же догадался, вспомнил предпоходные наставления и новое, непривычное слово «опричники!».
Вошедший первым русоволосый красавчик надменно обводил взглядом сарай, опираясь рукой с зажатой в ней шелковой плеточкой на отставленное далеко вбок бедро. «Как распутница из портового кабака в славном городе Портсмуте», – почему-то подумал Михась. Сурово насупив красивые брови, удивительно темные для белокурых волос (крашеные, что ли?), красавчик уставился наконец на леших, скромно потупивших взоры в кружки с подозрительной бурдой, которую они, естественно, пить не собирались.
– Кто такие?! – Голос у красавчика был грозный, привыкший повелевать, и одновременно почему-то слегка капризный.
Разик поднялся. Изображать немцев-иноземцев, не понимающих по-русски и потому как бы немых, не было смысла.
– По приказу боярина Ропши в государеву службу, – десятник отвечал почтительно, но с достоинством.
– А!.. Помню, помню! Этот боярин нам не вредный. – Красавчик и его друганы весело заржали. – А что ж лица-то бритые и одежда басурманская? – после небольшой заминки все-таки спросил он.
– Так ведь мы – природной вотчины боярина Ропши людишки, то бишь северские купцы-поморы, мореходы. Со Свейскими землями торгуем, вот и приходится, – пожав плечами, ответил Разик. И, чтобы не вдаваться в дальнейшие подробности, добавил, как бы жалуясь и одновременно докладывая: – На нас тут по дороге разбойники напали, верст пять отсель.
– А, так это вас… То есть это вы их. – Красавчик насупил темные брови. – Знаю, уже доложили. А как же это вы? Там ведь четыре дюжины положили!
Разик небрежно махнул рукой:
– Так ведь мужики, лапотники. Небось, с голодухи в первый раз за топорики взялись. Коли были б такие молодцы, как вы, – ну, тут какой разговор!
«Молодец Разик, – мысленно одобрил друга Михась. – Оценивает белобрысого!»
Грубая лесть – хорошая проверка собеседника. Умный человек или прервет резко, или взглянет понимающе, усмехнется. Дурак расцветет.
Опричник расцвел.
– Ну, ладно, поморы-молодцы, – милостиво промолвил (не сказал, а именно промолвил) он. – Коли вы в столицу, да еще к боярину Ропше, – опричники опять заржали, – так и быть, проводим вас, чтобы уже настоящие соколики не обидели невзначай!
– Исполать тебе, добрый молодец! – восторженно пропел Разик. Лешие все, как по команде, уткнулись в кружки, чтобы опричники не видели их лиц. – Седлайте, ребятушки, в Москве догуляем!
И снова плавная рысь коней, глухой перебор копыт по непыльной после дождя дороге. Только на сей раз лешие шли не клином, а отдельными парами, подстраховывая друг друга, поскольку среди них без всякого порядка двигались «охраняющие» опричники. Смех опричников в кабаке над боярином Ропшей, вотчиной которого считались поморские леса, где располагался Лесной Стан (о котором никто из посторонних не подозревал) и чьими слугами представлялись лешие, был, в общем-то, понятен. Ропша, сам старый лешак, изображал из себя слегка тронутого умом небогатого боярина, не влезающего ни в какие государственные или придворные дела. Его «дворовые люди» и «жильцы», то есть дружинники-лешие, когда участвовали в общих походах, держались особняком. Они всегда вставали на краю войскового стана, окружая себя кольцом палаток и часовых. В своей неприметной зелено-серой одежде они не бросались в глаза, а при общении с другими ратниками не стремились поддержать знакомство или разговор. Если им задавали вопросы, лешие обычно улыбались, хлопали глазами и ответствовали невнятно, в исконно русской манере: каво? чаво? ась? тем самым укрепляя общее мнение о чудаковатости и безобидности боярина Ропши и присных его.
Собственно, в стане как таковом или в походных колоннах лешие пребывали достаточно мало: они вели постоянную разведку, делали вылазки, захватывали пленных. Однако эта их деятельность в последнее время приносила мало пользы. Хорошая разведка нужна хорошему воеводе, а таковых почти что не было. Вот уже около ста лет Русь вела достаточно странные войны, в которых, за редким исключением, практически отсутствовали боевые действия. Ордынцы с юга и востока или ливонцы с запада неожиданно налетали на русские земли, грабили, убивали, захватывали в полон и уходили восвояси, не дожидаясь, пока соберется с бору по сосенке боярское ополчение. Ополчение в свою очередь вступало во вражеские земли, поджигало, грабило, захватывало в полон и возвращалось, не встретив сопротивления и не понеся потерь. Иногда, к изумлению полководцев, два войска все-таки встречались и долго стояли лицом к лицу, не решаясь на боевое столкновение (а зачем?!). Случалось, что, простояв день друг против друга, ночью оба войска, не сговариваясь, доблестно улепетывали в разные стороны.
