— Нет, ребенок принадлежит матери.

— Итак, она и вас околдовала, фрау Хольц, — грустно сказал Риган. — Неужели я прошу слишком много? Отец хочет взглянуть на своего ребенка. Что в этом противоестественного? Почему мне отказывают в этом?

— Представь себе, что ты просишь слишком многого! — воскликнула Сирена. — Сначала ты был убежден, что отец моего сына — испанец, а потом вдруг решаешь, что ребенок твой! А если я скажу, что новорожденный малыш от капитана Дикстры? Что ты тогда скажешь на это? Говори, Риган! Почему ты молчишь?

Ван дер Рис, не отрываясь, смотрел в ее переполненные злобой глаза, и ему хотелось грубо схватить ее за волосы и тащить к себе в берлогу, как первобытному пещерному человеку. У него аж все перевернулось внутри, когда Сирена, выдержав его пристальный взгляд, насмешливо скривила губы.

А фрау Хольц тем временем оставила эту странную парочку сверлить друг друга взглядами и направилась с ребенком в детскую.

Риган был в растерянности. Неужели эта женщина, его законная жена, опять настоит на своем? Неужели ему придется уступить ей, отказавшись от сына? Нет, ни за что! На этот раз ей не придется торжествовать победу над ним. Он не позволит, чтобы его отлучили от сына! Ему уже однажды приходилось терять ребенка, и он знает, что это такое! Лишаться второго сына Риган не намерен. Ради малыша он пойдет на все и, если понадобится, не побоится и смерти, которой Сирена вздумала пугать его. Не сейчас, так потом, но ей придется покориться мужу. Сына он не отдаст ни в коем случае, и пусть она даже не надеется на это! Он не какой-нибудь желторотый мальчишка, чтобы позволить женщине одержать над ним верх.

И прежде чем Риган подумал, что лучше сказать, следующие слова сами слетели с его губ:

— Если ты думаешь, что я забыл твое любезничанье с Цезарем и ваши чересчур продолжительные обеды в его доме, то ошибаешься, дорогая моя! Я помню, с каким блеском в глазах ты возвращалась от него. Весь остров сплетничал о твоей связи с этим проклятым испанцем! И если все не так, если я не прав, то чем ты мне это докажешь? Скажи, положа руку на сердце, что ты не была близка с ним, — и я поверю тебе, твоим словам. Давай же, говори! Я хочу услышать правду от тебя самой. Ну, спала ты с ним или нет? Почему же ты молчишь, Сирена? — проговорил он чуть ли не нараспев.

Она мысленно проклинала себя за то, что позволила, что допустила такую ситуацию, когда ей пришлось оказаться в положении оправдывающейся. Но нет, она не могла лгать. Она не станет лгать. Она никогда не опустится до лжи. Однако и правду сказать Сирена тоже не могла. Щеки ее вспыхнули, когда она подняла на Ригана свои ярко-зеленые глаза. Взгляд их был мрачен. Как объяснить, что она имела близость с Цезарем только под воздействием наркотика, которым тот напоил ее, что это было против ее воли? Разве он поверит, что она, находясь в объятиях испанца, видела перед своими глазами его, Ригана?! Вряд ли...

Ван дер Рис с нетерпением ждал ответа и в то же время очень боялся услышать его. Голубые глаза голландца смотрели на женщину с затаенной надеждой и умоляли ее отрицать, все отрицать, решительно отметая всякие грязные слухи, подозрения и обвинения.

Сирена продолжала молчать. По ее сверкающим глазам трудно было понять, что за чувства испытывала она в данный момент. В чем заключалась истинная причина ее молчания? В простом упрямстве? В нежелании сказать правду? А какова она, эта правда? Почему Сирена не желает ее? По ее лицу ничего нельзя было прочесть: оно оставалось бесстрастным и неподвижным, как у каменного изваяния.

Сердце Ригана тоскливо заныло, как будто его зажали в железные тиски. На что он надеялся? Почему он считал, что она непременно станет отрицать его голословное обвинение? Все очень просто: он хотел таким образом легко избавиться от своей ревности и от давних, истерзавших его душу сомнений. Он надеялся убедиться в ее верности, а значит, и любви. Все дело в том, что эта женщина ему далеко не безразлична. Но почему, почему она так волнует его кровь? Что в ней такого, в этой сумасшедшей? Вот она стоит перед ним со шпагой в руке и угрожает ему! За что? За то, что он желает взглянуть на своего собственного ребенка?! Чертовщина какая-то! В каком кошмарном сне может присниться подобное? Но нет, как бы там ни было, этот ребенок — его родной сын, и поэтому он останется с отцом. И она тоже... Она его жена и будет принадлежать своему мужу... в свое время. Еще не родилась та женщина, которая устояла бы перед ним!

Риган недоуменно пожал плечами и, улыбнувшись, отступил назад. Всем своим видом он хотел показать, что уступает ее требованиям, не желая понапрасну спорить.

Сирена мысленно с облегчением вздохнула и поблагодарила Бога, что ей не пришлось пускать в ход оружия. На сегодня уже хватит махать шпагой, хватит одного убитого. Неужели, действительно она смогла бы опять драться с Риганом? Снова ранить его или даже убить? Нет, она понимала, что не смогла бы сделать этого. Однако сейчас главное то, что она настояла на своем. О, она вырвала бы сердце из чьей бы то ни было груди за своего сыночка! И если Риган попытается отнять у нее ребенка, то она не пощадит и его!

Прищуренным взглядом ван дер Рис наблюдал за Сиреной и решил на этот раз проявить великодушие.

— Иди к своему младенцу! — засмеялся он. — Мой младший сын заждался своего ужина. А мы с Калебом позаботимся об ужине для нас всех. Когда все будет готово, тебя позовут вниз. А потом тебе придется заняться сборами в дорогу. С рассветом мы отправляемся в Батавию. Надеюсь, за это время моя команда успеет доставить на корабль необходимые запасы продуктов.

Сирена хотела ответить, что никуда она не собирается с ним отправляться, а уж тем более в Батавию, но ничего не сказала, решив все же промолчать. Она почувствовала себя чересчур усталой, и у нее не было никакого желания начинать очередную перепалку.

Она ушла, а Риган, широко улыбаясь, бодро хлопнул Калеба по спине. Однако ни этот жест, ни нарочито веселый вид не обманули мальчика: отца выдавали глаза — они были словно у раненого зверя. Несмотря на внешнюю браваду, Риган был глубоко уязвлен и подавлен. Калеб сочувственно посмотрел на него. Кажется, Сирена была права, когда говорила, что мужчины редко думают головой. Обидно становилось за отца: как неумело он себя повел! Вместо того чтобы помириться с Сиреной, он опять завел старую песню о ее обедах у Альвареса! Этот испанец уже мертв, а отец все никак не успокоится! Никак у него не получается найти к ней подход. Вот и сейчас, с этим ребенком! Калеб понимал, что теперешняя уступка Ригана по поводу младенца временна и отец все равно сделает по-своему. Он настоит на своем и добьется, что его сын будет жить с ним. Закон на его стороне. А что сможет сделать Сирена против закона? Не будет же она убивать всех подряд своей шпагой. Кроме того, она теперь мать, а матери себя так не ведут.

Представив себе, как Сирена размахивает шпагой перед судьями, а маленький мальчик цепляется ручонками за ее ногу, Калеб невольно улыбнулся этой картинке. Риган бросил на него неодобрительный взгляд: мол, чему улыбается мальчишка, чему, собственно, тут радоваться? Калеб думал о том, что он должен как-то помочь отцу. Нужно поговорить с Сиреной и каким-то образом убедить ее помириться с Риганом. Пусть она выслушает его и постарается понять. Ведь отец же любит ее! И она тоже его любит! Но почему же тогда они никак не найдут общего языка? Почему у них все время возникают какие-то проблемы? Почему они постоянно усложняют себе жизнь? Наверное, всему виной этот напомаженный испанец! Если бы его вообще никогда не было, то, пожалуй, все устроилось бы хорошо.

Калеб взглянул на пол, который весь был в кровавых дорожках, и поморщился. Как много крови оказалось в этом Альваресе! А посмотреть на него — так был совсем худой. Никогда бы не подумал, что в нем может быть столько крови!

Конечно, Сирена была права: испанец заслужил эту смерть. Если бы она не убила его, то Риган бы сделал это. Наверняка отец не выпустил бы живым этого проклятого сеньора.