Он первым увидел Щербатиху, которая внезапно появилась из-за поленницы. Эта плотная женщина, похожая на грушу хвостиком вверх, в плюшевом зеленом жакете и с красным в крупных желтых цветах платком на голове, запыхалась и раскраснелась.
— А ты, старый хрыч,— отдуваясь, высоким, резким голосом закричала она в ответ,— думал, меня под замок — и концы в воду?.. Я его по всему селу ищу, всю бригаду обегала, а он тут с начальством водку трескает.
— Может, сперва поздороваешься, Никитична? — В голосе Матвея Петровича прозвучала угроза.— А потом уже про водку?
— Некогда мне с тобой здороваться, у меня корова недоена! — выпалила Щербатиха. И было совершенно непонятно, какое отношение имеет недоеная корова к тому, поздоровается она или нет. И сразу же она продолжала медленно и певуче: — Ты мне что говорил?.. Ты мне золотые горы сулил. Если что, в обиду не дадим! Теперь мне отвечать, а ты — в кустах.
— А вы б хотели махинации строить, а отвечали чтоб другие? — одернула ее Алла Кондратьевна.
Щербатиха всплеснула руками:
— Где же правда на свете?.. Это я махинации строю? Нужен мне ваш магазин!.. Я б на базаре себе честно втрое заработала и спала спокойно... Он, козел облезлый, — показала она пальцем на Матвея Петровича, — моими детьми затулиться хотел. Думал, я сяду, а он меня под них выручать будет. Не выйдет! — Она так дернула ворот душившей ее кофты, что отлетела пуговица, сунула руку за пазуху, вытащила сложенную вдвое ученическую тетрадь в обложке с влажными пятнами и, потрясая ею, продолжала: — У меня тут все записано: сколько мне, сколько ему. По проценту. И каждый килограмм картошки видно: когда получен, за сколько продан. Меня голыми руками не возьмешь!
— Хорошо же учет у вас поставлен,— процедил Григорий Иванович.— Дайте-ка тетрадку.
— Ишь чего захотел! — окрысилась на него Щербатиха.— Я теперь вам никому не верю. Без этой тетрадки на меня что хошь можно навалить.
Матвей Петрович обеспокоено и затравленно поглядывал по сторонам.
— Тетрадке твоей две копейки цена в сельмаге,— огрызнулся он.— Мало что ты в ней накорябала...
— Что за проценты, Матвей? — строго спросил председатель.
— Брехня это все, брехня, — сипло откашливаясь, ответил Матвей Петрович.
— Откуда у вас неучтенная картошка? — обратился Григорий Иванович к Щербатихе, оглянулся на Анну Васильевну и добавил с иронией: — Надежда Никитична.
— Это она тобой не учтенная,— вмешался Матвей Петрович.— Нами она учтенная. Целевого назначения.
— Для наличных?
— Ты из себя следователя не строй,— обозлилась Алла Кондратьевна. Вопрос о наличных деньгах, которые получали от продажи картошки через колхозный магазин, задевал уже не Щербатиху и даже не Матвея Петровича, а непосредственно ее, заместителя председателя колхоза.— Пусть Ефременко этим занимается. А вы,— властно обратилась она к Щербатихе,— отправляйтесь домой, раз вас... отпустили. С вами я потом разберусь.
— Ты мне рот не затыкай! — закричала Щербатиха так громко и так дергая головой, словно Алла Кондратьевна и впрямь пыталась ей в рот кляп засунуть.— Не на такую напала! Знаю я, как ты разберешься... Меня — дегтем, а вы тут чистенькие останетесь... Расфуфырилась! Штаны модные натянула. Смотри, как бы не лопнули. Люди работают, а она тут гули устраивает...— Эти последние слова Щербатиха произнесла, обращаясь к Анне Васильевне за сочувствием, и тут же спохватилась: — А на вас, Анна Васильевна, так мне даже удивительно. Вы зачем сюда попали? Она домик этот поставила, чтоб начальство обхаживать. Охотничий называется. Кому выпить охота на колхозный счет.
Алла Кондратьевна зло блеснула глазами.
— Вот ты как заговорила?..— Ее негодование неожиданно вылилось в похожий на стихи речитатив.— Я детей твоих пожалела, душевно им посочувствовала, а ты камень за пазухой носишь, ложь на меня возводишь! — И тут же закончила грубо и резко: — Я тебе покажу!.. Убирайся отсюда! Чтоб и духу твоего тут не было.
— Алла Кондратьевна! — опешила Анна Васильевна.— Зачем вы... Разве можно так с человеком разговаривать?
— Да она меня за человека не считает,— успокоила Щербатиха Анну Васильевну.— Ей только те, кто повыше, люди. А кто пониже... Анна Васильевна! — проникновенно продолжала Щербатиха.— Я вас перед всеми в селе уважаю. Не забуду, как вы с Виктором Матвеевичем, покойным, на Новый год к нам пришли и подарки детишкам... И поговорили по-людски... И Варька с тех пор на вас только что не молится. А она на людей ой какая разборчивая. И вы посмотрите на Варьку,— призвала она Анну Васильевну так, словно старшая ее дочь стояла тут, перед ними.— Когда б не она, пропала б я. Варька и на ферме успевает, и в техникум поступила, и дом весь на ней, и убраться, и постираться, и братишков своих покормить, и уроки с ними выучить. Не поверите: любит она их, как кровных. И правильно делает, потому что остались мы с ней сироты беззащитные. Первый муж мой, Степан, отец ее, как ваш, от сердца помер. Второй и вовсе сбежал... Только не выйдет этого! — вдруг снова закричала она Алле Кондратьевне.— Я и на тебя управу найду! Не в беззаконной стране живем!
Как-то так получается, что о законах первыми вспоминают те, кто их нарушает. Люди честные и добросовестные чаще всего не только не помнят законов, а, как правило, и не знают их толком.
— Я тебе сказала — убирайся отсюда! — еще больше повысила голос, чтоб перекричать Щербатиху, Алла Кондратьевна.— Еще грозить мне будет!.. Хватит,— закончила она сдержанней.— Не порть людям аппетит.
— Извините, Алла Кондратьевна,— недовольно сказал генерал Кузнецов.— Так не годится. Вы всех нас ставите в двусмысленное положение.
Щербатиха сгоряча не поняла, что генерал Кузнецов за нее вступился, и, уперев руки в бока, насмешливо спросила:
— А ты кто такой с положением? Еще и штаны нацепил генеральские. Я тебя знаю,— продолжала она уверенно.— Ты из потребсоюза. За грибами приехал? Или за ромашками пластмассовыми?
— За цесаркой,— негромко, с горечью, словно отвечая самому себе, сказал генерал Кузнецов.
— А чирка зачем убил? — Щербатиха заметила валявшегося под деревом чирка.— Твой он был?
— Совсем сбесилась баба, — как бы извиняясь, негромко проворчал Матвей Петрович.
Но Щербатиха услышала.
— Сам ты сбесился! — закричала она.— Все под себя гребешь, как курка оголодавшая. Я голову подставляла, а деньги тебе в карман шли...
— За неучтенную картошку? — внимательно посмотрел на Щербатиху Григорий Иванович.
— Ты у сынка своего спроси,— повернулась к нему Щербатиха.— Он у Матвея в подручных. Небось тоже свой процент имел.
Сказала и пожалела, так вдруг беззащитно и убито посмотрел на нее Григорий Иванович, и попробовала добавить еще что-то, но Григорий Иванович в тишине, которая казалась особо ощутимой, будто плотной, тихо спросил:
— Сережа, это правда?
— Нет,— ответил Сережа, с ужасом ощущая, что от его слов уже ничего не зависит, что ничто уже не изменится от того, что не получал он никакого «процента».— Я за ездку получал. Я говорил. По три рубля.
— Вот они, твои три рубля,— с горечью выдохнул Григорий Иванович.
Павел Михайлович тяжело поднялся с чурбака, на котором сидел он все это время в неудобной позе — чурбак для него был слишком низким,— и сразу стало видно, как он устал, как словно надломило его то, что сейчас он услышал.
Все в колхозе знали, и Сережа это знал, что Павел Михайлович не любил, когда ему рассказывали что-нибудь плохое о людях, относился к таким рассказам с недоверием, а если убеждался в том, что рассказанное правда, искренне и надолго огорчался. И такая его вера в людей стала в селе особым мерилом правды, его стеснялись обманывать, при нем люди всегда стремились показать себя с лучшей стороны.
— Что ты наделал, Матвей? — сказал он обиженно и недоуменно.— Чем жизнь кончаешь?.. Под огнем копал ты эту картошку, под смертью видимой... Сколько нас осталось?.. Тебя пионеры на праздники в президиум сажают... Чего тебе не хватало?.. На что ты позарился?..
