— А что вы делали до войны? — спросила Грейс. — Вы попали сразу после школы?

Он расхохотался.

— Ну уж нет! Я бросил школу, когда мне было шестнадцать. Не видел пользы в ученье, и им не терпелось избавиться от меня. Я хотел действовать. И перепробовал немало. Подрядился рингером и…

— Кем?

— В Америке их зовут ковбоями, да? Я перегонял скот от залива к скотопригонным дворам. Потом я ненадолго нанялся на рыболовецкий баркас, ходивший из Кернса. Но ничто не сравнится с полетом. Как только я впервые поднялся в небо, я понял, что это то, что мне нужно.

— Наверное, это великолепно, — сказала Грейс. — Дома я любила смотреть на ястребов над холмами. Они парили в воздушных потоках, не двигая крыльями, и висели там, в пространстве. Мне бы хотелось тоже так уметь — освободиться от земли, стать невесомой.

— Большинство женщин испугалось бы, — заметил Брюс.

— Меня больше пугает, что я никогда не полечу, — отозвалась Грейс. — Всю жизнь я привязана к земле, прикована к повседневности.

— Дома было настолько плохо? — спросил он.

Грейс покраснела.

— Я не хочу сказать, что со мной плохо обращались. Мои родители делали все, что положено делать родителям: кормили меня три раза в день, следили, чтобы я снимала промокшие туфли, когда я возвращалась домой… Ленч — в половине первого, чай — в четыре, собрание прихожан, женский институт по средам…

— Для молоденькой девушки с характером звучит довольно безрадостно, — прервал ее Брюс.

Она подняла на него взгляд, изумленная этим замечанием.

— После того, как погиб Гарри, я больше не могла этого вынести, — сказала она.

— Был убит в траншее, бедняга, да?

Грейс с трудом сглотнула.

— Сказали, что он погиб мгновенно и не мучился.

Брюс фыркнул.

— Стандартная телеграмма. Даже когда не могут найти ни кусочка больше мизинца и понятия не имеют, как его прихлопнуло, они всегда говорят, что он погиб мгновенно и не мучился.

Он замолчал, заметив потрясенное лицо Грейс.

— Послушай, извини. Чертовски глупо с моей стороны, — сказал он. — Парни действительно часто погибают мгновенно, когда снаряд попадает в траншею, так что в его случае телеграмма, скорее всего, сообщала правду. Расскажи мне о нем, Грейс, — мягко добавил он.

Грейс прикусила губу.

— Он был для меня просто идеалом. Он был старше, поэтому уезжал то в школу, то, потом, в Оксфорд… — Она снова сглотнула. — Я жила от одного его приезда до другого. Он появлялся дома и рассказывал мне о сумасшедших выходках — своих и приятелей. У него все это звучало так здорово! Он был такой… ЖИВОЙ. Мне все еще страшно его не хватает.

Брюс кивнул.

— Война — это дрянь. И что ты будешь делать, когда она кончится?

— Не знаю. Может, стану настоящей медсестрой. Хотя это совсем не то, что я воображала. Я представляла себе опасности и славу, а не ужасные… — она заставила себя замолчать.

— Так ухаживать за мной было ужасно? — возмутился он. — Не думай, будто мне нравилось лежать здесь с вашими ухаживаниями! Я ненавижу быть в тягость.

— Вы не были в тягость, лейтенант, — сказала она.

— Брюс, — поправил он ее.

— Брюс.

Они посмотрели друг на друга и нерешительно улыбнулись.

— Расскажите мне о том месте, откуда вы, — попросила Грейс. — Я представляла себе Австралию как Англию на обратной стороне Земли — аккуратную и цивилизованную, только с кенгуру.

Брюс рассмеялся.

— В Мельбурне и Сиднее, и правда, все очень цивилизованно: большие магазины, масса машин, розы в палисадниках… Но на Верхнем крае, откуда я родом, — совсем другой мир. Полгода дождей нет вообще, а жара такая, что на крыше можно зажарить яичницу. Пылища, что задохнуться можно, а мух столько — просто ужас! Потом начинаются дожди, и на три месяца все затапливает. Никто никуда не может ездить, все отрезаны друг от друга, и если вас не сожрут крокодилы, то сожрут москиты.

— Звучит ужасно, — заметила она. — Почему же люди там живут?

— Хорошие деньги, — сказал он. — Мой папа привез нас туда из Мельбурна, когда мы были еще крохами, из-за медного бума. Там есть всевозможные минералы, только и ждут, чтобы их выкопали. Железо, уран, золото… Назови, что хочешь, — это там есть. — Он помолчал. — Проблема только одна: ты находишь, но вывезти невозможно. Дороги — или песчаные ловушки, или затоплены, а между владениями — расстояния в пару сотен миль.

— Вы хотите сказать: люди живут на расстоянии сотен миль друг от друга? — переспросила Грейс, вспоминая свою родную деревню, вокруг которой лежало множество соседних деревушек.

— Приходится, — сказал он. — Почва настолько бедная, что для содержания скота нужно несколько тысяч акров как минимум. Это еще одно занятие, там, наверху континента — скотоводство. Ну, и, конечно, охота на крокодилов.

— На крокодилов?

Брюса развеселил ее ужас.

— Ох, честно, да. Там, откуда я родом, водятся самые большие в мире кроки. Пристрелить двадцатифутового — в порядке вещей. Конечно, и они умеют на вас охотиться, так что приходится быть осторожными. Умницы эти кроки. Они соображают, как люди. Охота на них — хороший спорт.

— Вы на них охотились?

Его лицо осветилось, и он казался полным жизни и энергии.

— Угу, я немало их поймал. Видишь ли, за кожу дают хорошие деньги. Вокруг залива прекрасная охота: буйволы, дикие кабаны, дикие быки — все те животные, которых привезли с собой первые поселенцы. Они сбегали и снова дичали. Мой папа обожал охоту. — Лицо его затуманилось.

— Ваши родители все еще живут там? — спросила она.

— Нет. Теперь там никого не осталось.

— О?

— Я уже говорил тебе о брате. Мама умерла, когда мне было одиннадцать. В тот год была сильная эпидемия заливной лихорадки. А папу пропорол дикий бык, когда мне было шестнадцать.

— Мне очень жаль.

— Это было так дьявольски глупо! — гневно сказал он. — Папа не умер бы, если бы я вовремя привез его к доктору. Но такая уж там жизнь — потребовалось четыре дня, чтобы вывезти его, а к этому времени он потерял слишком много крови и началась инфекция… — Он вздохнул и стукнул кулаком по краю койки. — Это суровая страна. Второго шанса не дает. Одна ошибка — и ты покойник.

— И все же вы хотите вернуться?

Его лицо расплылось в медленной улыбке.

— Клянусь, да! Я не приживусь в стране вроде Англии. Там, наверное, очень мило: покупать еду в продуктовых магазинах, каждую неделю видеть новый кинофильм… Но в Верховье, у залива, чувствуешь себя живым. Каждый день — это новый вызов. Конечно, — резко добавил он, — это страна настоящих мужчин. Не место для женщин.

Он пристально вгляделся в нее, как будто проверял, как она отреагирует.

— Но сколько-то женщин там все же не может не быть, — возразила она.

Он кивнул.

— Но жизнь для них гадкая. Моей маме очень нелегко пришлось после Мельбурна. Она так никогда и не привыкла по-настоящему. Чтобы выдержать ту жизнь, там надо родиться.

— Так что, вы не планируете жениться, когда поедете домой? — небрежно спросила она.

Его глаза снова удержали ее взгляд, и их тигриная пристальность смутила ее.

— Я не из тех, кто женится. Я был бы ужасным мужем.

Когда Грейс опять проходила мимо койки Брюса Барклея той ночью, совсем поздно, она обнаружила, что он сидит, свесив ноги на пол.

— Что вы делаете? — спросила она.

— Я должен узнать, будет ли меня держать эта чертова нога, — пробормотал он.

— Вам попадет, если вас застанут, — сказала Грейс, глядя в глубину полутемной палатки.

— Мне наплевать. А то я совсем чокнусь. Я должен знать. Иди, дай мне руку. Помоги мне встать, Грейси.

Грейс взглянула на ряды спящих, потом протянула ему руки.

— Доведете меня до беды.

— Мое любимое занятие — доводить молодых леди до беды, — отозвался он, ухмыляясь ее смущению. Он взял ее руки и неуверенно поднялся на ноги.

Грейс очень остро ощущала тепло и силу его пальцев, ширину его груди, его близость и то, как он возвышался над ней.