— Прекратить безобразие! — раздраженно сказал офицер. — К ночи закончить эту линию. Проследите, чтобы к арестованным никто из населения не подходил. За нарушение — стрелять.

Залп хлестнул тишину и пронесся над степью.

Алешка прислушался. Отсюда, из разрушенного сарая, участок, где рыли окопы, был виден хорошо. Костры горели, вспугивая притаившуюся ночь. Срубленные яблони белыми ветками хватались за землю, за ними двигались тени работавших. Нарастающий гул шел от города, в нем тонули отдельные выстрелы.

— Слышишь? — шепнула Дина, пробираясь к Алешке и держась за свисавшую балку.

— А то нет?

Лена, прижавшись щекой к вздрагивающему бревну, лежала на земле. Весь этот страшный день они просидели здесь, в сараюшке, следя за арестованными, среди которых девочка утром с радостью и ужасом узнала Кузьминишну. Алешка иногда убегал куда-то, наказывая «наружу не вылезать, чтоб ни одна собака не видела», возвращался, снова убегал. Притащил охапку прелой кукурузной соломы, несколько печеных картофелин. А к вечеру, когда арестантов почему-то стали охранять строже, началось «это»: гул, отблески, раскаты…

Новый залп качнул землю. Оранжевая вспышка зажгла небо, погасила костры у окопов. Потянуло дымом, горящей травой. Алешка насторожился. Как кошка, бесшумно перебежал к двери. Кто-то осторожно, но уверенно шел к сараю.

— Иван Степанович, вы?

— Я.

Когда снова ахнул и рассыпался орудийный раскат и порозовело в щелях крыши небо, Лена увидела — в сарае стоит незнакомый мужчина.

— Сидите, молодцы? — спросил он спокойно, даже весело. — Сколько вас тут? Трое? — Он притянул упиравшуюся Лену. — А это чья? Та, что бабку свою искала? Ничего, скоро свидитесь. Эх ты, зяблик!

Лена недоверчиво слушала его.

— Зачем там стреляют? — жарко зашептала Дина. — В городе стреляют? Зачем?

— Надо, значит. Вы не бойтесь, далеко это, сюда не достанет. В город все равно теперь не попасть.

Лена смотрела на пришедшего во все глаза. Она уже видела его где-то. Давно, но видела! Где, где?

— Оно, конечно, подальше бы вам быть, ребятишки, по домам, у кого они есть. Да что поделаешь? В горячее время растете… — Голос у мужчины стал мягче, и Лена вдруг отчетливо вспомнила: это же тот, со шрамом, из их купе, когда они ехали с мамой и Игорьком!

— Теперь уже настоящее военное положение? — снова жарко зашептала Дина. — Алешка говорит, наступают сюда. Кто, красные, да?

— Красные. Здесь окопы роют, а они с другой стороны от реки, в обход. Слышишь, где жарят? — Мужчина засмеялся и щелкнул Дину по голове.

Вспышки над городом замелькали чаще. Но гул выстрелов заглушал растущий шум в окопах. Мужчина подвел Алешку к двери, нагнулся, заговорил очень тихо. Мальчик сосредоточенно слушал.

Яркая вспышка осветила сарай, сваленные ржавые обручи, ворох соломы… Мужчина сказал еще что-то, обнял Алешку и исчез.

— Слушай… Как ее звать, бабку твою? — позвал мальчик Лену.

— Нянечку? Дарья Кузьминишна. А зачем?

Быстрые шаги прошуршали в ответ. Дина перебежала сарай, подтянулась к единственному окошку.

— Куда он?

— Не знаю.

Помогая друг другу, девочки вскарабкались по свисавшей балке, высунули в окошко головы. Костры у окопов догорали. В их неверном свете стало видно: от сарая пробирается по полю маленькая темная фигура.

Алешка шел не спеша. Когда законченные ряды окопов остались позади, он спрыгнул, пробежал по пахнущему черноземом дну, вылез и пошел напрямик, не скрываясь. Уже видны были и арестанты, и стерегущая их охрана. Два конвойных обрубали лопатами сучья яблони и бросали их в костер.

— Дядечки! — Алешка вдруг опустился на землю. — Милые, пособите!

Конвойный прищурился в темноту:

— Пищит там кто?

— Дядечки, это я!

Алешка подполз к костру. Сырые ветки, разбрасывая завитой дым, чернели на углях и не разгорались.

— Ты откуда взялся?

Подбирая отлетевшие головешки и швыряя их в костер, Алешка шептал:

— Я разожгу, сейчас разожгу! Давайте щепок сухих принесу?

— Пошел прочь, не до щепок…

— Да я же… У меня же тут бабка старая, так, ни за что забратая. Видали, ее прикладом огрели, когда старший утром приходил? Дядечки, давайте я разожгу…

— Пошел прочь! Слыхал приказ? Кто к арестованным подойдет — стрелять.

— Вы не бойтесь, не подойду я… А в городе, в городе чего! Войска из казарм угоняют. От самого вокзала аж до табачной фабрики все бегут! Красные с реки подходят…

— Будет трепать-то…

— Лопни мои глаза! Вот, слушайте.

Далекий удар снова зажег небо, и снова близко подошла насторожившаяся ночь. Конвойный присел у огня, второй, тоскливо оглянувшись, сказал:

— Эх, бросить бы все да к дому! Видал, что делается? Баб окопы рыть согнали, а сами тикают.

Тогда Алешка, хватая его за сапоги, быстро заговорил:

— Дядечка, миленький, пожалейте! Я тут обожду, пусть бабка моя к костру прибежит. Дарья Кузьминишна ее звать, такая седая… За что, дядечка? Старая она, за нас тревожится…

— Кликни ее, что ли… — морщась, сказал конвойный. — Пока начальник на тот край пошел.

Припав к земле, Алешка следил, как отделившийся конвойный, придавливая навороченные комья, грузно шел к окопам. В них по-прежнему, распрямляясь и нагибаясь, шевелились тени.

Пламя костра лизнуло небо, кусок дерна, ствол яблони… Кузьминишна бежала, схватившись за грудь. Алешка бросился ей навстречу.

— Бабушка, здесь я. И Ленка твоя…

— Боже ж мой, парнишка чей-то!

— Ленка тут, недалеко. Сюда иди, бабушка!

Трясущимися руками Кузьминишна обхватила его.

— Ты-то кто, сыночек?

— Молчи, вроде я внук твой… Потом все скажу, цела твоя Ленка.

Они встали за костром. Поглядывая на конвойного, Алешка быстро и тихо говорил:

— Ты не бойся, Ленка вон там, видишь сараюшку? Мы ее не бросим. Ты наготове будь: если вас распускать станут, туда беги. А сама… — Он зашептал: — Видала, в окопах арестанты роют, от вас отдельные? Их цепью стерегут, видала? И женщина с ними, платком повязана… Да ты ж ее знаешь — Федосья Андревна, тетя Феня из госпиталя…

— Знаю, видала. Глазам не поверила, царица небесная…

— «Царица, царица»! Ей шепнуть надо: выручать их будут, ракетой сигнал зажгут. Ракетой, поняла?

— Какой ракетой, голубчик ты мой?

— Свет зажгут и выстрелят. От конвоя отбивать их будут, понимаешь? Пусть тогда в город к водокачке бегут…

— Спаси тебя Христос, сыночек! Еж ли смогу, все, как сказал, сделаю. Молчи, поняла я. Сам-то не обманешь? Не бросишь девчонку?

— Сказал же!

Затихшие вспышки опять заплясали над городом. Конвойный встал. Вскинув винтовку, крикнул:

— Будет, набалакались! Шагай отсюда, малец, живо!

Кузьминишна выпрямилась, перекрестила Алешку и, не оборачиваясь, пошла к окопам. Алешка нырнул в темноту. Ветер дунул в костер, пошевелил горящие сучья, метнул к небу языки пламени.

В сарае было темно и тихо. Алешка подвинул висящую на петле дверь, пролез в нее, весело спросил:

— Где вы там? Эк, схоронились!

— Тебя дожидаем. Завел и бросил, а еще товарищ! — отозвалась откуда-то сверху Дина.

— Обе, что ли, под крышу залезли?

— Конечно, залезли. В соломе дырку разобрали, за тобой смотрели. Куда бегал?

— Туда, где вас не было. Теперь ждите. Как палить начнут, и бабка ее прибежит. Только чтоб не визжать! Ну-ка, где вы? Я к вам полезу…

Зашуршала, осыпаясь, соломенная труха. Нащупав протянутую Динину руку, Алешка взобрался под крышу. Девочки, пригнув головы, сидели на балке. Алешка уселся тоже. Лена тронула его:

— Правда, прибежит?

— Кто, бабка? Сказано — жди.

Но за сараем было тихо. Даже похожий на ворчание грома гул замер. Трое слушали и ждали. Разобранная в соломе дыра бледнела — короткая весенняя ночь была на исходе.

— Погоди… — Алешка ловко спрыгнул вниз. — Идут сюда?

Он подкрался к двери. Кто-то, часто дыша, скреб ее пальцами, отодвигал… В щель просунулась чья-то рука, темная голова…