Тюремные письма отличались наибольшей странностью, поскольку их авторы, по всей видимости недавно познакомившиеся с толковым словарем «Roget’s Thesaurus» в библиотеке зоны, старались писать в манере Уильяма Бакли-младшего. Стиль получался тем более странным, что зачастую эти шестнадцатисложные слова втискивались в их отчаянных полуграмотных руках в предложения поразительно бессвязные. В одном, помнится, журналу выражалась благодарность за «ознакомленение меня и моих замечательных сограждан с трио цветистых парвеню. Особенно с той пиздой Сьюзи…»
Ларри Флинт, легендарный похабник, основавший журнал, во время моего пребывания в Огайо напоминал одутловатое приведение. Иногда он засовывал свой нос в Зону. Всякий раз при его появлении, его сходство с переросшим эмбрионом с ногами из сала поражало меня все сильнее. Что-то в тонусе его кожи, полинявшем розовом цвете губ и бледных клочьях волос, спадающих вокруг его круглой, как у Малыша Хьюи, головы придавало этому человеку нечто от in vitro, полностью не сочетавшееся с его пронзительными глазами и очевидной гениальностью. Но, с другой стороны, возможно чувак, сколотивший состояние на пёздах, и должен выглядеть так, будто всю жизнь провел в матке.
Его жена Алтеа — которую вечный выдумщик Майк Тухей окрестил «бритой обезьяной» — играла роль Хилари при Ларри, если обозначить того Биллом. Насколько я могу судить, она отслеживала львиную долю насущных дел, и Ларри мог развязаться с уже достигнутым и взойти на еще более высокие и благородные вершины Мира Розовой Штуки. «Хастлер», хорошо, плохо ли, был наиболее быстроразвивающимся, самым противоречивым изданием в своем жанре. Даже если сам жанр отличался определенной заезженностью. Ларри, да благословит его Господь, войдет в анналы как первый человек в истории, преступивший запрет на половые губы, показавший, если следовать профессиональному арго, «розовую штуку». За что любезная, одной рукой занятая делом публика не перестает его благодарить.
Понятное дело, ребят не особенно радовало то, что основную массу их текстов возвращает или критикует женщина, которую они считали не более чем безграмотной экс-стриптизершей — не в смысле, что кто-то в конторе хоть раз видал, как она раздевается, не считая того, что она держит текст вверх ногами… Удивляло в работе то, что даже если наплевать, насколько каждый из нас презирал эту развратную сиську, на которую мы ишачили как последние животные, мы все терпеть не могли, когда она отправляла нас переписывать.
Сосредоточием основного возмущения по поводу нас, борзописцев, был высокий и заносчивый парень из Нью-Йорка по имени Ланс Берман, который ввел между нами термины Маленькие Клиторы и Большие Губы. Ланс был знаменит в определенных кругах тем, что являлся «гнево-генератором» на шоу для взрослых на манхэттеновском кабельном телевидении, и на жаргоне Эры Восстановления был сильно склонен изрыгать с пеной у рта негодование по поводу любого возмутительно непригодного текста, ему попавшегося. Ланс, получивший от того же неподражаемого Тухея кличку «Раввин», изобрел удивительно действенный метод сдерживать свой темперамент. Он сидел у себя в офисе несколько часов подряд, натянув на голову черную мягкую маску Дарта Вэйдера.
Как-то мне случилось зайти в логово Раввина, выслушать приглушенную маской возмущенную литанию по поводу какой-то фигульки, которую я ему принес, и потом пережил вряд ли забываемое ощущение, когда этот надувшийся неудавшийся Дарт Вэйдер вскочил, порвал бумагу в клочья и швырнул ее мне в рожу. Я понял, что приобщился.
Апофеозом работы в «Хастлере» стал праздник, куда король Ларри позвал меня и остальных сотрудников вместе с разносортными журналистами и смешанной толпой тусовщиков отмечать в свой дом на Бекли-Хайтс. Сообщаю любителям путешествовать, еще не бывавшим в Коламбусе: Бекли, чем-то напоминающий Беверли-Хиллз и Саттон-Плейс, абсолютно не супер-пупер точка здесь в Огайо.
Не помню, то ли отмечали день рождения, то ли юбилей журнала, то ли еще какое-нибудь крупное торжество в честь съедания им миллионной лепешки. В памяти остался, будто отшлифованный драгоценный камень, единственный момент, когда Ларри привел нас в гигантский подвал своего дома, и встал перед толпой произнести несколько слов о своих скромных кентуккийских корнях, затем отступил назад продемонстрировать главный предмет сегодняшнего праздника: свой маленький бревенчатый домик.
Именно так! Бревенчатый домик в подвале, что-то вроде личной диорамы, с полностью реконструированным креслом-качалкой на крыльце и курящейся бабушкиной маисовой трубкой. Ошеломляющее зрелище, ставшее даже еще более выразительным после взволнованного объяснения готового расплакаться Флинта про этот маленький клочок рая.
Кажется он, настолько захваченный своим успехом, хотел сделать что-то, понимаете, чтобы помнить…
— Вот отсюда произошел Ларри Флинт, — с пафосом произнес он своим пронзительным голосом гелиевого Папы Чайника, дарованным ему богами, несомненно, с целью уравновесить его гигантскую мужественность. — Я вырос в Кентукки, вот в таковской лачуге. Вы все смотрели кино про округ Гарлан, как там людям трудно живется? Ну, а там, где мы жили, округ Гарлан казался пределом мечтаний… Там просто ваще ничё не было…
В своем роде трогательная сцена. Перед нами стоял Ларри, чей журнал отнюдь не славился просвещенной философией гражданских прав, заимствуя выражение из Алекса Хэйли. Корни белого отребья. У многих сутенеров из захолустья, приглашенных к нему на праздник, на глаза навернулись слезы. Исключение составили только Бадди Эбсен и Макс Баэр-младший, игравший в Рарру и Jethro. Элли Мэй, конечно, уже сидела в совете директоров.
Я тоже мог растрогаться сильнее, только в такой хижине я бы с удовольствием поселился сам. В то время я жил в ХСМЛ[9] Коламбуса, в комнатушке, размером с коробку «Чиз-Ит». Каждое утро мне приходилось ломиться в ванную вместе с остальным народом и ждать, пока щель этого железного легкого откроется под нашим натиском и запустит нас на коллективную помывку.
Я даже получил нагоняй отчасти из-за того, что «Хастлер» переезжал в Лос-Анджелес. Это была моя постановка «Бегства из Нью-Йорка». Сам Раввин заверил меня, что через месяц-другой я получу контракт. Через три месяца, после того как я заделался флинтистом, я все еще оставался в Коламбусе, хотя наконец-таки распрощался с Христианским союзом молодых людей. В свои новые апартаменты на первом этаже дома прямо напротив ОСУ я притащил черно-белый телек и какую-то садовую мебель, которую купил на распродаже у соседей. Вот так вот. Все время, пока жил там, я спал на шезлонге.
Каждую пятницу утром я уезжал обратно к танцующей Зоу в Нью-Йорк и в понедельник с утра возвращался к своим центральным разворотам.
У меня всегда получалось оказываться в нужном месте в нужное время, и мне посчастливилось присутствовать при одном из пикантнейших моментов новейшей американской истории, при сенсационном обращении Ларри Флинта в реанимированное христианство в лапах сестры Джима Картера.
Восторги президентской сестрицы по поводу главного в мире созерцателя половых губ сами по себе феномен. А что творилось в окопах нельзя и описать. Партеногенез в утреннем шоу Лара «Сегодня» привлекал к себе даже еще больше. У себя в Зоне мы, извращенцы, уже сопротивлялись реальности работы на неотесанного расиста-пропагандиста пёзд, чьи представления о юморе отразились в «Приставале Честере», комиксе про проблемы свихнувшегося главного героя, пытавшегося цепляться к маленьким девочкам.
Меня забавляло вновь и вновь наблюдать, как созванные сотрудники «Флинт Пабликэйшнс» реабсорбируют среднюю Америку, улейно-политехническую смесь запредельного мещанства простых парней, втихоря занимающихся онанизмом. Неужели их сидящие на зарплате мамы-активистки родительского комитета[10] не в курсе, что тут происходит? Неужели им все равно? Забудьте о Роберте Мэпплторпе. Неужели вы думаете, что парни вроде него выдают одну за другой вещи, заставляющие пошевелить своей задницей? Но как насчет этих подобий Джун Кливер? Этих деловых папиков из розничной торговли, сделавших заказ на вазелин и скребки «Ким»? Теперь это было какое-то радикальное говно.
