Как правило, норманны давали имена только знаменитым мечам. Неопытный юноша, лишь вчера ставший свободным, дающий звучное имя дешевому, неиспытанному клинку, вызвал бы всеобщий хохот. Но я не мог удержаться и дал мечу имя – Клык Одина. Я не думал, что великому богу это понравится, но поклялся, что он вопьется в сердца многих христиан прежде, чем я паду в битве, и кровь, словно горный ручей, будет течь по его желобку. Однако Китти я открыл это имя, и, к моему облегчению, лапландка воздержалась от своего птицеподобного смеха и даже не улыбнулась. Вместо этого ее глаза подернулись пеленой, словно ей было видение.

Мои глаза и руки уже ловко обращались с луком и копьем. Когда зима закончилась и на пастбищах появилась первая травка, Эгберт начал учить меня владеть мечом, почитая себя мастером в этом искусстве. Но я-то видел, что все его изящные приемы будут бесполезны против ревущего берсерка, у которого прием только один – разрубить тебя пополам. И я как можно больше внимания уделял скорости и точности.

Готовя меня в помощники кормщика на своем корабле, Эгберт дал мне срисовать карту, найденную им однажды в древней башне на берегу Хамбера. Она была на двух свитках пергамента в три фута шириной и почти в двадцать длиной. На ней было изображено все побережье от юга Британии до севера Ютландии. Я попросил месяц на работу, но мне потребовалось вдвое больше, прежде чем я научился понимать загадочные знаки. К моему изумлению, я научился за это время большему, чем если бы плавал по морю всю жизнь. Сотни крошечных стрелок тянулись одна за другой, сливаясь в очертания побережья, и каждая отмеряла расстояние в десять миль. Они ясно и точно изображали острова, устья рек, мысы, заливы и бухты. В некоторых я узнавал земли, о которых рассказывали старые викинги. Название нашей страны было написано по-латински. Эгберт прочитал его мне: Ультимо Туле. Север обозначался белым медведем, Восток – встающим солнцем.

Однажды утром мою работу с картой прервал гонец с острова Скаеф:

– Прибыл Хастингс. Он захватил девушку, но на вашем месте я бы не стал с ней связываться.

– Это еще почему?

– Вы еще спрашиваете? Я скажу. Она ведьма.

– Ты хотел сказать, прорицательница, вёльва?

– Вот уж нет! Вёльва-то живет в усадьбе, вы ее знаете, и я часто вижу, как она прядет, греясь на солнышке, как любая другая женщина. И она точно женщина с головы до ног. На нее приятно посмотреть. Ведьма же – это совсем другое дело. Они живут в христианских землях, они хитры и могут превращаться в волчиц.

Взволнованный, я за два часа пересек мыс, желая хотя бы взглянуть на девушку, а если повезет, то и поговорить с ней. Увидев меч на моем поясе, рабы вёльвы не стали спрашивать, имею ли я право ступать на священную землю, и безропотно переправили на лодке через пролив. Я шел по Священной Роще. Земля была густо усеяна костями. Ничто не нарушало ее полумрак, разве что парочка черепов, белевших на ветвях; меня охватил страх.

Я миновал усадьбу, в которой жила наша колдунья, никогда не покидавшая свой двор в телесной оболочке, хотя некоторые путники клялись, что видели ворона, вылетающего из ее окошка на рассвете, и возвращавшегося на закате с перемазанными кровью перьями.

Два корабля Хастингса стояли в бухте, безмолвные, словно суда мертвецов. Ни одного возгласа радости не доносилось из-под кованых шлемов при виде родных берегов; воины стояли на насыпи молчаливыми группами. Нигде не было видно их хёвдинга. Я подумал, что Хастингс направился в башню или в рощу на торжественный обряд.

Насыпь была рукотворной и не считалась священной землей. И все же я не думал, что христианской принцессе позволят покинуть корабль. В лучшем случае я надеялся увидеть ее заплаканное лицо над бортом. Поэтому я не поверил своим глазам, увидев две женские фигуры, переминающиеся с ноги на ногу на мокрых мостках. Когда я разглядел их чужеземный наряд, мое изумление достигло предела.

Они резво вышагивали взад и вперед, держась за руки. Приблизившись, я решил, что высокая девушка с золотыми косами была дочерью Родри, а другая, с развевающимися черными волосами, ее служанка из того же народа, что и Китти. До этого я не видел черных волос ни у кого, кроме лапландцев. Затем я обнаружил, что у девушки пониже платье было намного богаче, и к тому же расшитое золотом, а на шее – изящная цепочка. Я перестал уже чему-нибудь удивляться, когда девушки резко повернулись ко мне.

Кроме черных волос принцесса Моргана ничем не походила на Китти. Кожа ее была белоснежной, если не считать румянца, а веселое выражение лица более подходило беззаботной путешественнице, чем пленнице викингов. Что ж, молодость не любит грустить, ее нелегко повергнуть в уныние. Она всегда видит свет среди тьмы и легко обманывается. Если я не ошибся, девушке было не больше пятнадцати зим.

Принцесса была совсем не похожа на Китти с ее желтой кожей, носом пуговицей и прямым, тонким ртом. Глаза ее были ярко-синими, а подбородок – отнюдь не квадратным. Кончик носа чуть-чуть загибался, а губы были алее, чем у любой девушки данов. Одним словом, это было самое странное лицо, какое я когда-либо видел. Неудивительно, что наш гонец принял ее за ведьму! Я тоже был сбит с толку ее необычностью и, как я подумал, уродством.

Я никак ни мог прийти в себя от внешности принцессы. Ее спутница была симпатична и очень похожа на наших девушек. Я решил, что она из страны саксов, граничащей с королевством Родри.

Я отступил в сторону, чтобы дать им пройти, и тут произошла странная вещь. Я вдруг понял, что не считаю Моргану уродливой. Она, конечно, по-прежнему казалась странной, но она была красивой! И я подумал, что никогда еще не видел такой стройной фигуры. Ее глаза сияли, словно сапфиры, под черными ресницами. Черные, слегка вьющиеся волосы составляли разительный контраст с белой кожей.

Вдруг мне захотелось поцеловать ее ярко-красные губы, и это было самым сильным и самым дурацким желанием за всю мою жизнь.

Тут я вспомнил, что Китти рассказывала мне о молодых женщинах и девушках, и я понял, почему она была так весела и осмеливалась прогуливаться на виду у всех. Я понял, почему она румяна, а не бледна. Я сожалел, что она не досталась акулам.

– Моргана, – позвал я тихим голосом, сделав шаг навстречу паре, когда девушки в очередной раз проходили мимо.

Она остановилась и глянула на меня взором невинного младенца, затем заговорила на чужом языке. Хотел бы я, чтобы она оказалась слепой и немой.

Какая разница, что я говорил ей: она отвечала на языке Уэльса и не понимала меня. Мне хотелось, чтобы Хастингс вызвал меня на поединок, и один из нас был бы убит. Напоследок я сказал ей по-английски, и меня не заботило, что служанка могла понять мои слова:

– Ясно, что вы с Хастингсом поладили в первую же ночь, – сказал я, – но будет нелегко очаровать старину Рагнара, и ты запоешь по-другому.

Она засмеялась, откинула голову, плюнула мне в лицо и ушла.

Когда Хастингс вышел от вёльвы и ему донесли, что я разговаривал с его пленницей, ему захотелось повидать меня. Я ведь был уже воином Одина, а не жалким рабом, который мог бежать или просить пощады, и я был просто обречен на встречу с ним. Даже если бы я находился где-нибудь с поручением, мне оставалось бы только ждать, что он окликнет меня или пройдет мимо. Тем не менее, я направился к Священной Роще.

В этот момент меня и окликнул мелодичный голос. Я хорошо его знал и стиснул пальцы на рукояти меча.

У насыпи стоял Хастингс, и я понимал, что он смеется надо мной – ведь мне приходилось идти назад. Но на лице его была лишь обычная улыбка.

Я опасался его не меньше, чем раньше, а ненавидел гораздо сильнее. Вся ненависть, которую я питал к нему раньше, казалась детской забавой по сравнению с тем, что теперь разгоралось в моей груди. Отвратительные шрамы на его лице больше не вызывали во мне злорадства. Перед моими глазами стояло другое лицо, которое я только что видел и уже не хотел увидеть вновь – ее губы прижимались к его губам, ее белые руки обвивались вокруг его шеи, и глаза ее сияли.