И я подумал, что Эгберт неплохо бы смотрелся на украшенном камнями троне, в короне из червонного золота. Ему было не более тридцати – самый расцвет сил. По правде говоря, он был привлекательнее любого дана, не считая Хастингса, до того как он получил свое прозвище, и мало кто мог сравниться с ним в искусстве верховой езды. Но картина была бы неполной, если бы за его троном не стоял вооруженный до зубов здоровяк, командующий его воинами.

– Ты расскажешь мне о своих планах, Эгберт?

– Да, поскольку ты мне нужен в этом предприятии. Ты знаешь наш язык и сможешь обвести вокруг пальца и английского дана, и датского хёвдинга. А это уже само по себе большая удача, потому как любой из них сперва замахнется топором, и лишь потом протянет руку. Ты будешь говорить им то, что я скажу и склонишь их к дружбе со мной. А так как ты ненавидишь Рагнара всей душой, ты поквитаешься с ним к нашей общей выгоде.

– Ты хочешь, чтобы Рагнар погиб? – спросил я.

– Нет, только он один способен возглавить войско данов, но после высадки и захвата земли он вернется домой или отправится еще куда-нибудь. Ведь он не сможет усидеть спокойно, и тогда пробьет мой час.

– Он смирится с тем, что ты станешь королем Нортумбрии?

– Он предложит корону одному из своих сыновей, скорее всего, Ивару Бескостному. Но наши даны возненавидят его, как и Рагнара, и мы повесим его.

Эгберт говорил со мной долго и откровенно, я о таком и не мечтал. Осушив чашу рейнского вина, он не очень следил за своим языком, а я запоминал все, что могло мне пригодиться.

– Почему даны Нортумбрии так ненавидят Рагнара?

– Примерно двадцать лет назад, когда его волосы еще не были седыми, он привел тринадцать кораблей в залив Хамбер. Он захватил много драгоценностей, но было кое-что и подороже. Я имею в виду леди Энит, жену эрла и мать Аэлы, которому тогда было всего три года. Он схватил ее у городской стены и унес в свою палатку, а утром отпустил. Старый эрл и Аэла, вся знать и простой люд ненавидят Рагнара сильнее, чем Сатану.

Это была обычная история.

– Рагнар убьет их обоих, когда захватит Нортумбрию.

– Я избавлюсь от них его руками.

– Но ты же не можешь одновременно быть и дичью, и охотником.

– Если Рагнар не будет грабить Нортумбрию, я помогу ему получить всю Англию. Ему достанутся южная часть земель пиктов и восточные склоны Уэлльских холмов. Я покажу ему лучшие порты и плодородные земли, броды, крепости и дороги, какой город брать штурмом, а какой – измором. Я могу уговорить многих данов бросать золото вместо копий. Поверь, такой поход опаснее, чем представляют себе викинги. Но Рагнар предпримет его в этом или в следующем году, и я должен ковать железо, пока горячо.

Среди людей Эгберта был вольноотпущенник свей, по имени Гудред. Когда посерело черное ночное небо, он отправился в лес, взяв с собой сорок рабов, двенадцать воловьих упряжек и шесть длинных саней. Хотя мне и не было приказано, я шел впереди, указывая путь к ближайшему могучему дубу с высоким прямым стволом. Его срубили железными топорами, и он упал, словно молот Тора на железную гору, с грохотом, перебудившим всю округу и распугавшим ночных хищников. После того как мы обрубили верхушку и сучья, и ободрали кору, длина его составила шестьдесят футов. Мы взгромоздили его на сани, связанные цепью, и покорные волы повлекли исполина домой. И вот, день за днем, стал расти длинный корабль.

Словно ребра к позвоночнику мы крепили шпангоуты и покрывали их досками внахлест. Под килем был специальный брус, предохраняющий его при волоке.

А с обоих концов вздымались высокие штевни – на носу в виде головы дракона с торчащим острым языком и клыками, а на корме – в виде хвоста чудовища.

Все сооружение было больше кита, в бортах были прорезаны отверстия для восемнадцати пар весел – дважды девять – магическое число.

На палубе высились опоры, чтобы устроить навес для гребцов в случае непогоды.

Несколько десятков воинов могли повесить щиты на борта. Щиты были защищены от сырости чехлами из промасленной кожи. На эти чехлы пошли шкуры полусотни коров.

Венчал корабль большой красный квадратный парус. Дыхание Одина наполняло его, и викингов радовало это зрелище, как округлившийся живот впервые беременной жены радует мужа. Когда парус развернулся на мачте, тридцать шесть ног дракона смогли отдохнуть.

Но у корабля не было души, и он оставался мертвым до дня летнего солнцеворота, когда мореходы Рагнара собрались в его усадьбе. С полными трюмами проплывали они по лебединой дороге и голубая вода залива пестрела красными и белыми парусами, словно мантия короля – драгоценными рубинами и жемчугами. Среди них были старые морские волки, которые грабили Антверпен тридцать лет назад и их рослые безбородые внуки, ни разу еще не ходившие этой дорогой.

Они прибыли воздать почести богине плодородия, которая посетила наш берег в образе пышнотелой красавицы, выбранной из дочерей местных жителей. Ее лодка в виде лебедя, с рабами за веслами, отплыла от берега на полполета стрелы, и после того как посвященного Фрейе раба бросили в море, мы устроили большой пир.

Я не посрамил на воинских игрищах ни себя, ни Эгберта, и многие хёвдинги похлопывали меня по плечу в знак того, что не прочь были бы видеть меня в своей дружине. И хоть я не пил ни за одного из них, но поднимал руки вместе с другими береговыми девственниками – молодежью от пятнадцати до двадцати зим от роду, которых еще ни разу не сбивали с ног волны открытого моря.

Потом все зашумели – подошло время испытания перед посвящением в воины. Викинги выстроились в две шеренги – кто с веслом, а кто – с лопатой, а подбежавшие девушки под шутки и хохот стащили, краснея, с нас штаны. Мы должны были на четвереньках бежать между шеренгами, а они – лупить нас так, чтобы наши зады стали пунцовыми, как у мартышек, которых, по рассказам, продают в Кордове. Даже Рагнар принял участие в этой забаве, изображая простого моряка, забыв о достоинстве вождя. Когда он втиснулся в шеренгу, раздвинув плечами двоих викингов, воины заорали от восторга. Я подумал, что он гораздо хитрее, чем все считают, если только, накачавшись эля, не стал добродушнее. Возможно, в тот раз он угрожал мне Красным Орлом, только чтобы напугать. Но если нет, и если это не эль Мееры бросился ему в голову, то скоро меня найдут мертвым на мусорной куче.

Честно говоря, орудие Рагнара было самым внушительным. Это была доска, широкая и толстая, и, скорее всего, он взял ее для смеха, а не для дела. В худшем случае – он хотел проверить, запросят ли у него пощады орлята, чья ярость и вера в него добывали хёвдингу богатство и славу.

Мы заняли место в начале узкого прохода между рядами воинов. Крики, смех и звучные шлепки возвестили о начале гонки. Многие слишком пьяные викинги промахивались, а другие били в пол силы, хохоча над нашими голыми задами. Уворачиваясь, делая обманные движения, а, главное, действуя быстро, я сумел пробежать треть пути, получив не более дюжины ударов. Передо мной замаячили коричневая борода и широкие плечи Рагнара. Его доска была слишком длинна в такой тесноте, и хотя он выглядел сущим берсерком, мне казалось, что он только развлекается. Ведь это была лишь забава, и я был уверен в этом. Мне и в голову не пришло спрятать лицо во время бега.

Я решил, что настало время для очередного рывка, и бросился вперед под одобрительные вопли воинов. И в тот момент я видел, что Рагнар что-то говорит своему соседу, держа доску на плече и даже не глядя в мою сторону.

Когда же я оказался ближе, то с ужасом увидел, что он резко отпрянул назад, а его соседи расступились, освобождая место. Я не успел даже стиснуть зубы, как страшный удар поверг меня на землю.

Боль была ужасна, но я ждал, что она сейчас пройдет. Однако Рагнар выпустил доску из рук, и она не упала на землю: в мое тело впился торчавший из нее шип, причинив муки, которые не могли и присниться. Я пытался вытащить острие, но не мог. Я понял, что жало, вонзившееся в мою плоть – это гарпун.