«Трудную школу» размышлений и наблюдений над «нормой» «отношений обоих полов между собою» (6, с. 455) Штольц И Ольга не оставляют и после своего бракосочетания — в этом вторая важная особенность их семьи на фоне семей традиционных. «Глядел он (Андрей Иванович. — В.Н.), — сказано романистом, — на браки, на мужей и в их отношениях всегда видел сфинкса с его загадкой, все как будто непонятное, недосказанное: а между тем эти мужья не задумываются над мудреными вопросами, идут по брачной дороге таким ровным <…> шагом, как будто нечего им решать и искать» (с. 349). И в деле своего супружества Штольцы, напротив, отрицают всякую самоуспокоенность, стремясь, в частности, гармонически разрешить вечное противоречие между начальной пылкой нежностью мужа и жены и их позднейшим взаимным охлаждением, а также между физической и духовной близостью (или отчуждением) их друг с другом (с. 349).
Третьим залогом счастливого семейства стало добровольное и желанное для Ольги стремление находить в муже того интеллектуального и нравственного руководителя, которого она напрасно ждала увидеть в Обломове. Андрей Иванович стал для героини таким руководителем в силу и своей разносторонней образованности (он помимо окончания Московского университета два года провел в немецких, постоянно читает все замечательное на всех европейских языках), житейской опытности и той «мыслительной заботы», которую он издавна «посвятил сердцу и его мудреным законам» (с. 348). «Задумывалась она, — говорит повествователь романа, — над явлением, он спешил вручить ей ключ к нему» (с. 351). К мужу же обратится Ольга и за разъяснением причин своей «тоски» в восьмой главе четвертой части «Обломова».
Глубокому духовно-нравственному и физическому единению Ольги и Штольца, при котором «два существования, ее и Андрея, слились в одно русло; разгула диким страстям быть не могло», и «все у них было гармония и тишина» (с. 351), содействует их обоюдный, часто и совместный, труд — деятельность ума и души, занятых «неумолкающей, волканической работой» (с. 353), в особенности отличающей Ольгу, но приносящей равное творческое удовлетворение обоим. И если «снаружи и у них делалось все, как у других» («Вставали они хотя не с зарей, но рано; любили долго сидеть за чаем, иногда даже как будто лениво молчали, потом расходились по своим углам или работали вместе, обедали, ездили в поля, занимались музыкой… как все, как мечтал и Обломов…». — С. 351), то не было в их жизни ни «сладкой», ни даже «поэтической» лени, в неразлучной связи с которой виделся Илье Ильичу и в первой части романа и в начале второй его жизненный идеал (с. 62, 147). Самые «гармония и тишина» бытия Штольцев исключали духовный застой и ничем «невозмутимый покой» (с. 367).
Гармоническому семейству Штольцев и их постоянному духовно-интеллектуальному труду подстать их жилище, в свой черед не похожее на дома (квартиры) как других персонажей «Обломова», так и на традиционные жилища россиян и западных европейцев. «Скромный и невеликий дом» Штольцев, во-первых, находится в Крыму — перекрестке и синтезе многих историко-культурных цивилизаций в единстве их жизнеспособных элементов, одолевших сопротивление времени. Во-вторых, южный берег Крыма — это гармоническая «норма» в самой природе, равно чуждая природно-климатических крайностей и морозного Севера, и знойного тропического Юга. В-третьих, южный Крым сочетает в себе горы как символ духовных устремлений человека и море как поэтический образ открытой и «свободной» (А. Пушкин) стихии, одинаково дорогих положительным героям «Обломова» (вспомним, что Штольц был чуть ли не одержим путешествиями, Ольга даже в Петербурге жила «в Морской улице», а любовь этих персонажей развивается в Швейцарии, стране гор и озер). В-четвертых, с «галереи» дома Штольцев была видна «дорога в город» как знак не изоляции его обитателей от жизни и многотрудных задач огромного человеческого мира (от него всячески прятались обитатели «чудного края» Обломовки, затем в своей квартире на Гороховой улице и в доме Пшеницыной и Илья Ильич Обломов), а живой связи с ними. В целом крымское жилище Штольцев — это материализованное единство природы, человека и лучших достижений цивилизации.
Местоположению «коттеджа» Штольцев соответствует его наружность, «украшенная» «сетью из винограда, плющей и мирта», покрывших коттедж «сверху донизу» (с. 347). И интерьер, где помимо «океана книг и нот» присутствует мебель разных стилей, «ветхие картины, статуи с обломанными руками и ногами», «раздражающие ум и эстетическое чувство» жильцов и свидетельствующие об их отзывчивости на шедевры многих веков и народов, начиная с греко-римской античности (с. 347). Дом Штольцев, таким образом, отнюдь не замкнуто-эгоистический «филистерский раек»[133], каким его пытался представить критик Н. Ахшарумов, а, напротив, своего рода маленькая Вселенная, по крайней мере в ее земном средоточии. Чрезвычайно показательно, что некоторые из особо значимых примет крымского жилища Штольцев «унаследует» от него и то дворянское имени Ольги Ильинской, в котором после Крыма поселятся положительные герои «Обломова». «Оно, — говорит Ольге хлопотавший о его возвращении героине барон фон Лангваген, — невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку…» (с. 268).
Достигнув в крымском быте, казалось бы, вершины счастья, возможного в земном существовании человека, Ольга, а тем самым и Штольц, однако, неожиданно сталкиваются с запросом и вопросом иного — высшего рода и значения. «Ольга, — сообщает романист, — чутко прислушивалась, пытала себя <…>, но не могла добиться, чего по времени просит, чего ищет душа, а только просит и ищет чего-то, даже будто <…> тоскует, будто ей мало было счастливой жизни, будто она уставала от нее и требовала еще новых, небывалых явлений, заглядывала дальше, вперед…» (с. 354). Ольгины «симптомы грусти», действительно, не свойственны людям, вынужденным все силы и время тратить на решение материальных и практически-бытовых проблем жизни или на противостояние их суровой жизненной судьбе. В отличие не только от природы робкого и уступчивого Ильи Ильича, но и волевого, мужественного Штольца, верующая христианка Ольга не смиряется перед той всемогущей силой, которую древние люди именовали Роком, Фатумом, а нехристианин Тургенев назвал в своих повестях 50-х годов («Фауст», «Ася» и др.) Неведомым. «Суеверный» в этом случае совет Штольца «Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота… Она не любит, когда не ценят ее даров» (с. 358–359) не для Ольги.
Но она приемлет явно совпадающее с авторским Штольцево объяснение ее тоски как «поисков живого, раздраженного ума», порывающегося за «житейские грани»: «Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне…» (с. 357). Обстоятельнее на природе Ольгиной тоски мы остановимся в следующем разделе настоящего путеводителя. Сейчас же ограничимся диагнозом, который ставит ей супруг Ольги. «Это расплата за Прометеев огонь!» (с. 358), — говорит он прежде всего. Древнегреческий титан Прометей похитил у олимпийских богов огонь и передал его людям, которые дотоле пребывали без него и, следовательно, по крайней мере в ночное и пасмурное время, во тьме. Но божеский атрибут — огонь — породил у людей иллюзию их близости богам и… даже желание уравняться с ними в их главном преимуществе над человеком — в бессмертии. Сходна с этим и «небывалая» ранее душевная устремленность Ольги: ею овладела извечная тоска свободных людей по бессмертию и Абсолюту.
«Мы не Титаны с тобой, — продолжал он, обнимая ее, — мы не пойдем с Манфредами и Фаустами на дерзкую борьбу с мятежными вопросами, не примем их вызова…», — говорит далее Штольц супруге (там же). Названные им мифологический и литературные персонажи как раз и были первыми, кто практически дерзнул разрешить вопрос о человеческом бессмертии. Их дерзость заключалась в том, что такая попытка означала прямой вызов богам в их главной прерогативе; оттого-то Штольц и квалифицирует подобные устремления как «мятежные» и неразрешимые («Это не твоя грусть; это общий недуг человечества». — С. 358). Как сообщает романист, Ольга, удовлетворенная и утешенная разъяснением супруга, «бросилась ему в объятия» (там же).
