Мы перечислили много особенностей платоновского языка — и назвали далеко не все его черты. Ю. Левин отмечает в стилистике Платонова также необычное совмещение «элементов научного стиля» с поэтическим. При этом научный стиль проявляется как формально (в самой структуре фразы с нагромождением поясняющих придаточных), так и содержательно (в научных или наукоподобных объяснениях), например: «Козлов работал <…> спуская остатки своей теплой силы в камень, который он рассекал, — камень нагревался, а Козлов постепенно холодел» («описывается простейший термодинамический процесс перераспределения тепла между телами разной температуры»). Поэтический же стиль платоновской прозы обнаруживается в построении ее по законам лирики: «В прозе „Котлована“ широко используются тропы и фигуры, более свойственные поэтической речи», например оксюморон: «вечная память о забытом человеке», «рыл, не в силах устать»; сравнение: «муха <…> пролетела <…> как жаворонок под солнцем»; метафоры-олицетворения: «терпеливые плетни», «вопрошающее небо»; «дерево <…> качалось от невзгоды <…> и с тайным стыдом заворачивались его листья»; метафора с переносом эпитета: «на лице его получилась морщинистая мысль жалости»[219] и т. д.
Приведем еще несколько примеров платоновского языка — нестандартного подбора слов, лексически и синтаксически необычных однородных членов, неожиданных эпитетов, что в итоге разрушает стереотипы языкового восприятия и обнажает в слове какое-то особое, истинное значение. «Ему предстояло снова жить и питаться, поэтому он пошел в завком — защищать свой ненужный труд» (22). «Тело Вощева побледнело от усталости, он почувствовал холод на веках и закрыл ими теплые глаза» (22). «Во рту его терлись десна, произнося неслышные мысли безногого» (24). «Скудное печальное существо, погибшее от утомления своего труда» (31). «Жалобно пели птицы в освещенном воздухе» и ласточки «смолкали крыльями от усталости» (31). «Один Вощев стоял слабым и безрадостным, механически наблюдая даль» (62). «Вощев боялся ночей, он в них лежал без сна и сомневался» (74). «Близ церкви росла старая, забвенная трава и не было тропинок или прочих человеческих проходных следов» (80).
Завершая наш анализ формально-содержательных сторон «Котлована», прокомментируем один небольшой фрагмент текста — как образец платоновского языка, как наиболее открытую декларацию проблематики «Котлована» и дополнительный пример его композиционной стройности.
«Изо всякой ли базы образуется надстройка? Каждое ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом душу в человека? А если производство улучшить до точной экономии — то будут ли происходить из него косвенные, нежданные продукты?» (33).
Данное рассуждение привязано к размышлениям «производителя работ» инженера Прушевского о предстоящем строительстве «единственного общепролетарского дома» и на первый взгляд кажется чисто техническим, специальным, чему способствуют и строительная лексика, и слова типа «улучшить», «точный», и общий наукоподобный стиль отрывка. Однако «технический» уклон рассуждения обманчив, в нем перемешались и современная политическая фразеология, и термины политэкономии, и выражения из раннего платоновского творчества. В целом же этот отрывок является одним из предвестников финала повести и предупреждает о возможности строительства, которое не поднимется выше котлована.
«Изо всякой ли базы образуется надстройка?» В основе этого сомнения лежат термины, введенные в оборот К. Марксом и ставшие важными понятиями исторического материализма[220]: базис и надстройка. Базисом общества, т. е. его реальным основанием, Маркс называл экономическую структуру той или иной общественно-исторической формации (рабства, феодализма, капитализма и коммунизма) — совокупность производственных отношений, в которые люди вступают «в общественном производстве своей жизни» и которые «соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил». На реальном экономическом базисе, по мнению К. Маркса, возвышается политическая, духовная и культурная надстройка, в которую входят государство и право, а также мораль, религия, философия, искусство и т. д. Экономическому базису каждого исторического общества соответствует своя идеологическая надстройка[221]. В этой двуединой паре понятий — базис и надстройка — Платонов заменяет первое на его частичный синоним. Вместо «базис» он пишет «база» — слово, которое входит в устойчивые обороты времени: «на базе индустриализации» и «на базе социализма». Таким образом, писатель уточняет, к какой именно «базе» относятся его опасения, что «надстройки», т. е. духовной и культурной жизни, в данном обществе не будет. Кроме того, оба эти понятия — и база, и базис — распространяли данное сомнение на близкое по значению слово «фундамент» (напомним: входило в устойчивую политическую метафору «фундамент социализма»), на котором предстояло возводить само «здание социализма».
«Каждое ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом душу в человека?» «Производство жизненного материала» — это двойной политэкономический термин («производство средств производства и производство предметов потребления»), который Платонов слил в один, сделав акцент на второй части. «Добавочный продукт» — тоже политэкономическое понятие, переосмысленное писателем, — является частью «продукта труда», материального результата труда человека. «Продукт труда» в свою очередь распадается на «средства производства» (машины, сырье и пр.) и «предметы потребления» (продукты питания, одежда и пр.). «Добавочным продуктом» называется та часть произведенных человеком материальных ценностей, которая превышает необходимое для его пропитания и воспроизведения жизни. Платонов нетрадиционно называет этот «добавочный продукт» душой. За данной ревизией экономической мысли скрывались определенные автореминисценции: когда-то, на заре социалистической эры, в статье «О нашей религии» сам Платонов возражал тем, кто говорил, что «большевизм, построенный будто бы на брюхе и удовлетворении низших потребностей животного человека, <…> не сможет дать людям ведущей общей цели, ради которой можно жить». К таким людям была обращена его апология социализма: «Наши противники, буржуазная интеллигенция, люди, белые духом, говорят, что большевики, разрушая церковь и религию народа, ничего не дают взамен, душа народа изголодалась по духу и нигде не находит его, ибо все старое рушится <…>. Нового, истинно утоляющего открытую душу человека, нового ничего не дает большевизм русскому народу. <…> На всю голубую высь мы не променяем комка лошадиного навоза, потому что и навоз пойдет в дело, от него земля добреет, а из хорошей земли вырастет много хлеба, и этот хлеб пойдет на питание многих наших детей, которые выйдут на завоевание смысла и истины вселенной. <…> Мы начали строить свою правду снизу, мы только кладем фундамент, мы сначала дадим жизнь людям, а потом потребуем, чтобы в ней были истина и смысл. <…> Сначала оно (человечество. — Н.Д.) поест», а потом уже у народа появится душа.
И вот теперь, когда, по официальной версии, фундамент (т. е., говоря языком Маркса, базис) социализма был построен и даже, как утверждал Сталин, в стране больше не было хлебного кризиса, когда все усилия страны направлялись на производство материальных ценностей, и появилась острейшая необходимость именно в этом «добавочном продукте» ввиду превращения многих современных людей в «мертвые души».
«А если производство улучшить до точной экономии — то будут ли происходить из него косвенные, нежданные продукты?» В первой половине этой фразы — формулировке возможного условия желаемого результата — содержится определенный намек на недавний политический курс, о котором мы писали в первой главе: «режим экономии». Экономией называется «бережливость при расходовании чего-нибудь», а также «выгода, получающаяся при бережном расходовании чего-нибудь»[222]. Прилагательное «точный» («полностью соответствующий заданному, должному») с существительным «экономия» в русском языке обычно не соединяется. Данное словосочетание — точная экономия — может быть рассмотрено как сокращенная, стяженная форма такой формулировки: точное, аккуратное исполнение одного из политических курсов страны, «режима экономии». В общее положение (из базы то ли образуется, то ли не образуется надстройка) Платонов вводит частный случай — недавние попытки руководства страны улучшить экономическую ситуацию и одновременно как-то повлиять на современного человека. Кроме того, выражение «улучшенное до точной экономии производство» содержит и намек на коммунизм как высшую, с точки зрения идеологов марксизма-ленинизма, экономическую формацию. Главное предложение этого условного периода (будут ли происходить из такого производства косвенные, нежданные продукты?) по форме должно было бы указывать на желаемый результат названного условия, в данном случае — душа человека. Но поставленные рядом прилагательные «косвенный» (т. е. не непосредственный, побочный) и «нежданный» (неожиданный, случайный) предупреждают о возможности не только желаемого, положительного результата производства, улучшенного до «точной экономии», но и неизвестного отрицательного.
