Вот вам рассказ, который может повернуть душу каждого честного человека. Клянусь, что в нем нет ни слова преувеличенного и каждый житель Москвы подтвердит его вам до последней подробности. Происшествие случилось так гласно, в присутствии стольких людей, что, повторяю, невозможно было скрыть его».

Профессор Московского университета О.М. Бодянский отметил в дневнике хождение по рукам сатирических виршей, сочиненных чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Горсткиным:

«Бывши всегда не в ладах с обер-полицеймейстером Тимашевым-Берингом, Горсткин написал на него стихи, после известного с ним случая, т. е. когда жид пожарной команды (депо) сорвал с него эполеты, и пустил их по Москве из-под руки:

Слово «обирач» следует понимать как «вымогатель», а смысл этого стихотворения в целом – констатация факта: отчаянный поступок солдата привел к сбою в работе всей московской полиции. Обер-полицмейстер, прячась от позора, перестал разъезжать по городу и наводить трепет на подчиненных. Приставы и квартальные также притихли, ожидая смены начальства, а в результате упала дисциплина среди рядовых служителей. Возможно, вид «притихшей» полиции настолько был непривычен, что в среде обывателей возникло некое брожение умов.

Полицейский: – Послушайте, милостивый государь! Вы мне кажетесь очень подозрительным.

(кар. из журн. «Развлечение». 1862 г.).

Довольно скоро весть о «подвиге» Тимашева-Беринга достигла Петербурга. Житель столицы А.А. Пеликан писал в воспоминаниях: «Случай этот […] возмутил общество, но для главных виновников прошел бесследно, и даже не воспрепятствовал дарованию им высоких монарших милостей к ближайшему наградному дню». Не исключено, что обер-полицмейстер действительно получил какую-то очередную награду, но относительно того, что для него эта история не имела других последствий, мемуарист ошибся. Тимашеву-Берингу пришлось отправиться в отставку «по болезни».

Пока подбирали ему преемника, временное командование городской полицией с 19 октября 1857 г. принял на себя полицмейстер полковник Замятин, а 12 января 1858 г. «на основании Высочайшего приказа по Военному ведомству» вступил в «исправление должности московского обер-полицмейстера» полковник князь А.И. Кропоткин[16].

По всей видимости, новый обер-полицмейстер проявлял не меньшее, чем его предшественник, рвение в выполнении любых приказов «Чурбана-паши». Вот только предвидеть он не мог, что однажды за нарушение закона ему придется ответить. Спустя двадцать с лишним лет после оставления Кропоткиным командования московской полицией, в 1881 г., газета «Современные известия» сообщила о том, что прежними деяниями князя заинтересовалась судебная власть:

«Дело по обвинению бывшего московского обер-полицмейстера князя А.И. Крапоткина, преданного суду Правительствующим сенатом за противозаконные поступки при арестовании и лишении свободы севастопольского купца Николая Савина Шелапутина, которого неоднократно подвергали заключению под стражу по приказанию, бывшего московским военным генерал-губернатором, графа А.А. Закревского, значительно усложняется; следствие ведется судебным следователем по особо важным делам при московском окружном суде г. Барабиным, которым и открыто много любопытного из дел доброго старого времени. Так, арестантские книги за 1858 год в графе, где вписана фамилия Шелапутина, внизу, где пишется время освобождения, цифры подчищены, самых подлинных производств не находится, так как в арестантских книгах значится, что Шелапутин посажен за неплатеж долга по требованию управы благочиния, но кому неизвестно, по неимению подлинных производств, которые уничтожены последующими обер-полицмейстерами, так что следствию предстоит много работы».

В середине 60-х гг. XIX в. московским генерал-губернатором был назначен князь В.А. Долгоруков. Четверть века его правления отличались, по словам В.А. Гиляровского, «патриархальным порядком». Более всего князь Долгоруков не любил, чтобы спокойное течение жизни Первопрестольной нарушалось какими-либо происшествиями. Под свой характер он подбирал и начальников полиции. О них историк М.М. Богословский оставил в мемуарах такое свидетельство:

«Должность обер-полицмейстера занимали генерал-майоры «свиты его величества», обыкновенно из средних дворянских фамилий. В 70-х годах сидел обер-полицмейстером Н.У. Арапов, затем Е.К. Юрковский, А.А. Козлов. Все это были самые обыкновенные, бесцветные, с монотонным однообразием один другого повторяющие начальники. Они ездили по Москве, обращая на себя внимание особой запряжкой своих экипажей: летом в небольшой пролетке без верха, зимой в одиночных санях «на паре с пристяжной», как тогда говорилось: одна лошадь впрягалась в оглобли, а другая пристегивалась к ней с правой стороны на свободных постромках, и бежали хорошей рысью, изящным изгибом извивая шею, что особенно и ценилось в таких пристяжных. Вечера эти обер-полицмейстеры проводили в гостиных среднего московского дворянского круга, с которым были связаны нитями родства и знакомства, или в Английском клубе».

Обер-полицмейстеру Н.У. Арапову, в частности, схожую характеристику дал его современник Н.П. Розанов: «…это был генерал в общем довольно добродушный и не слишком натягивавший вожжи».

Тишь да гладь, столь ценимые генерал-губернатором, для москвичей далеко не всегда оборачивались приятной стороной. «Перечисленные обер-полицмейстеры, – отмечал М.М. Богословский, – вели спокойный образ жизни и не увлекались никакими реформами, хотя, конечно, не могли не видеть многочисленных недочетов и в полицейском благосостоянии города, и в нравах подведомственной им полиции. Город был пылен и грязен, мостовые были из рук вон плохи, тротуары невозможны, улицы не убирались и не подметались и т. д.»

Н.П. Розанов упоминал в мемуарах, как полной неудачей окончились его попытки прекратить распространение страшного зловония на Пименовской улице, где он жил. Благодаря попустительству полиции, владелец соседнего дома продолжал спускать нечистоты прямо на улицу. Конечно, можно сделать скидку на то, что это происходило в отдаленной части города, но, оказывается, и в центре Москвы порядок был не лучше. Вот как в описании В.А. Гиляровского выглядела Лубянская площадь: «…заменяла собой и извозчичий двор: между домом Мосолова и фонтаном – биржа извозчичьих карет, между фонтаном и домом Шилова – биржа ломовых, а вдоль всего тротуара от Мясницкой до Большой Лубянки – сплошная вереница легковых извозчиков, толкущихся около лошадей. В те времена не требовалось, чтобы извозчики обязательно сидели на козлах. Лошади стоят с надетыми торбами, разнузданные, и кормятся.

На мостовой вдоль линии тротуара – объедки сена и потоки нечистот.

Лошади кормятся без призора, стаи голубей и воробьев мечутся под ногами, а извозчики в трактире чай пьют. Извозчик, выйдя из трактира, черпает прямо из бассейна грязным ведром воду и поит лошадь, а вокруг бассейна – вереница водовозов с бочками.