— Эй, рыбята, хорошо ли вы слышите меня, своего Дему?

— Да! Да! Очень хорошо!

— Так вот. Предвещаю вам, что три реальных земных рода начнутся с вас: афалины, белухи и косатки, — и один виртуальный: вертдомские Морские Кони, или ба-фархи. С нынешнего момента вы будете умнее всех во тьме и на свете обоих миров. Я подарю вам самый большой на земле мозг и два вида речи, для близи и для дали: слышимую, похожую на букет из звуков, и внутреннюю, состоящую из чистых мыслей. Словно живые молнии, будете вы резвиться на поверхности океана и сплетать хороводы, и не страшны вам будут самые большие из хищников, какие появятся рядом. Вы будете дышать лёгкими, чтобы знать небо, но сможете долго находиться под водой и уходить на глубину, чтоб и там царствовать. В разных слоях, начиная с прозрачных и просквожённых солнцем и кончая теми, где царит многотонный мрак, дива морские будут служить вам посыльными. Каждый будет ограничен своей стратой, но благодаря им ваши слова дойдут до дна глубочайших впадин, где обитает крошечная бессмертная медуза-нутрикула. А ныне отпускаю вас на вольную воду.

Кот взмахнул лапой, коей прежде того помадил вибриссы, дети Рыбца взлетели ввысь серебряным фейерверком — и без следа пали в воду.

— Уф, мы так не договаривались, коллега! — воскликнул Латимер. — Придётся мне, так и быть, ещё потрудиться на благо мироздания. К счастью, на противоположной стороне рта имеется у меня клоака.

С этими словами он присел, натужно кряхтя, и изверг из заднего прохода кучу соответствующей материи. Там оказалось много оплодотворённой икры, и в навозном тепле из дерьма начали бойко выползать червяки. Шустрей шустрого они становились сначала на четыре, потом на две задние ножки и разбегались по окрестностям.

— Вот незадача, — вздохнул Дема. — Им же пить-есть нужно, нескладёхам, а то передохнут или займутся каннибализмом. Придётся сотворить для них ручьи и реки, растительный и животный мир. На пресную-то воду многие из солёной потянутся.

— Так-то лучше, — с важностью проговорил Латимер. — В конце концов вышло по-моему — теперь и удалиться можно с чистой совестью.

И потопал вниз по склону задом наперёд, помавая мясистым хвостом.

«Ну и нахал, — подумал Дема, по правде, без особой досады. — Будет теперь хвастаться, что предок всей наземной фауны. От слова „предать“, похоже. Догадался — жопой высокий разум творить! Ну, я постараюсь, чтобы об этом не узнали годиков этак миллиончик-другой, а узнав — быстренько отвергли сию гипотезу по факту полной её непечатности».

— Эй, я ведь не представился по всей форме, чтоб тебе меня век помнить, — внезапно крикнул Рыбец с уреза воды. — Я Латимерий Целакант, урождённый Кистепёр. А ты кто такой будешь?

— Было весьма приятно познакомиться, — довольно мурлыкнул Кот. — Се Деметриос Демиург, и с этого момента не кто иной, как я, будет заправлять всем человечеством.

Так провещал трехглавый Кот — и растворился во мраке дубовой кроны. Лишь белоснежные зубы некое время ещё мерцали в воздухе.

— Сигфрид, — спросила Галина, едва проморгавшись. — Он в самом деле был тут — ну, Котоцербер?

— Я ничего не видел и слышал, — ответил её гвардеец. — Но, говорят, что иным из смотрящих на Дерево подаётся весть. Остальные просто сей же час забывают.

Потом они вернулись к своим на поляну. Народ приходил и уходил, оставшиеся негромко переговаривались друг с другом и с приходящими. Кони паслись и дремали, всадники ели всухомятку, растянувшись на траве.

— Иния, — сказал, наконец, Торкель, — уже вечер близко, а многие из наших ещё не ходили к Деревьям. Надо бы на ночлег проситься.

— Куда? — спросила Галина. — В городок возвращаться неохота. А почему нельзя прямо здесь лагерь разбить? Священные места?

— Было бы так просто, — откликнулся Сигфрид. — Паломники ведь и для того сюда наведываются, чтобы земли коснуться, сон вещий получить. Нет, причина в Граничной Реке. Да на пальцах ведь игнии трудно объяснить. Вы же на берегу сегодня не были.

— А это далеко?

— Если они захотят — близко. И чисто. А не соизволят… Да что рассусоливать — поедемте. На месте вам объясним.

Река делила пополам рощу — за ней еле виднелись густая трава, переплетенная прядями, и на ней деревья, гораздо более мощные, чем на ближнем берегу. Или, возможно, туман создавал такое впечатление, золотистый потусторонний туман, на фоне которого бродили тени и смутные ореолы? Вдали через спокойную воду пролегал однопролётный мост, более или менее угадываемый.

— Сигфрид, куда можно пройти по мосту?

— Вы не слышали толков? Иногда в снежные горы или крошечное селение, упрятанное во влажную низину, редко — туда же, откуда пришёл. Мейстеры из рода Хельмута — сам он, его отец Готлиб, Аксель — утверждали, что там лежит Рутен, но только их собственный Рутен. Ну, вы понимаете, — для дела.

— Кажется, понимаю. О любви Хельмута к обречённой невесте Марджан уже рассказывают сказки по ту и эту стороны мира.

— Вот как раз на этом месте Торригаль-старший их и соединил, — добавил Торкель без особой торжественности. — Самим собой, только в виде клинка. Он же, но в человеческом облике, и похоронил потом Великого палача.

— И теперь все стали бояться угодить в туман, когда он прихлынет. Хотя в этом нет большой логики, — подхватил Сигфрид. — Ну, междумирье. Ходить в Рутен и обратно через книжные страницы или солёную воду — ходят, а сквозь мерцание Дальних Полей — жила не тянет.

«Потому что рутенцы ни в какое бессмертие не верят, — думала Галина. — То есть на словах и в уме верят, религии постарались, а сердцем нет, оттого смерть и повергает наш род в такой ужас. Её неизбежность могла бы свести с ума, если б мы не отодвигали от себя такую мысль или хоть не рационализировали её. На худой конец смерть мыслится избавлением от бед жизни. А вертдомцы, которые видят в жизни — только жизнь, ценную саму по себе? Они-то как и почему не боятся никаких антитез? Духи и привидения существуют и на Большой Земле, личными переживаниями рая и ада заполнены все библии, талмуды и кораны — однако скептицизм землян ничем не пробить. А я — я-то на какой стороне реки?»

— Ладно, камрады, я поняла. Туман лучше не хлебать, покуда жизнь дорога. Только искать в Хольбурге неведомо чего на ночь глядя все равно не хочется, а вам?

— Нас легко примут в Вольном Доме, — отозвался тот. — Близостью к королевскому семейству и свойством с живой сталью там гордятся и стараются её поновлять. Ты, иния Гали, причастна к первому и намереваешься привлечь к себе вторую. В том смысле, что имеешь поручение от нового короля к старому и его мечу-побратиму.

— Об этом я даже не думала. Вообще неловко напрашиваться.

— Почему? Они существуют просто и без затей, — добавил Сигфрид. — Нисколько не чванятся, хоть с недавних пор обретаются в сословии Стоящих-в середине-Защитников.

«Ох. Неужели придётся открывать перед ними всеми заматерелые рутенские предрассудки и перебирать их один за другим? Что палачей боялись и брезговали. Что они были изгоями, оттого что отнимали у людей священное достояние, данное Богом, или причиняли им боль. Брали на себя дурную ауру покойника. И хотя такое было лишь на белом Западе — я-то сама кто? Арапка родом из Азиопы?»

— Ладно, друзья, садимся в седло и поехали договариваться, — сказала вслух и очень громко. — Остальная братва пускай догоняет.

Вольный Дом раскинулся в дальнем конце рощи и своим кирпичным забралом, поверху утыканным остриями, напоминал крепость. Впрочем, как часто бывает в Верте, на стены забрался плющ, уже одетый крепким листом, похожим на малахит, так что еле виднелись узкие смотровые окошки, проделанные на уровне человеческих глаз, а через моховую дорожку, которая обходила забор по периметру, тянулись побеги дрока и чабреца.

Когда трое всадников добрались до калитки искусного чугунного литья, предосторожности стали им понятны. Во дворе, среди удивительно красивых кустов, покрытых свежей зеленью, и цветочных куртин, играли дети всех возрастов, почти такие же нарядные, как здешняя растительность.