— Твои соотечественники, — отозвался мужчина с непонятным упрёком.

— И что — у нас воюют все со всеми. Одни патриоты с другими патриотами. Как только минули две мировых войны, так и понеслись по кругу искорки. Локальные конфликты.

— У тебя отменный строй мыслей, — заметил мужчина с той же интонацией. Пожалуй, что и двойственной.

— Да уж какой сложился.

— Для той, что с младых ногтей готова убивать, только пока не умеет как следует.

— Рауди, мне порядком надоели комплименты.

— Тогда переменим мелодию. Тебе кто-нибудь говорил, что ты красивая? Платиновая блондинка, классические черты, исконно славянский тип.

— Это ты о здешнем или тамошнем народе? Говорил…кое-кто в дальнем Забугорье.

— И врал бессовестно. С виду ты вроде моли белёсой, так что не заносись особо. Тем не менее в душу западаешь.

— Рауди, — Галина рывком обернулась.

— Не будь я так вымотан, запала бы и в плоть.

— Это флирт или нечто посерьёзнее? — она занесла левую руку, остановилась, промедление подобно смерти, пускай. Рауди перехватил, рывком завёл за спину.

— Закатишь оплеуху или истерику — пеняй на себя. Оба так и покатимся до самых Полей Блаженства.

— Ах да, я и забыла, что помимо Воронихи есть и кинжал.

Но так и не вытащила на волю из-за пазухи, потому что мужчина покаянно вздохнул и промолвил:

— Брачный контракт можно будет и дополнить, он же не на камне высечен. Прославленная воительница, какой ты явно станешь, имеет право на двоих.

«Медлю безбожно и к тому же заранее предупреждаю. Единственное спасение — что предупреждаю вовсе не о том».

Рухнула наземь, покатилась — боги, что за боль в вывихнутой руке, добро, что в нерабочей… отчасти… От обрыва к скале, к стене. Не на живот — боком.

Рауди следовал за ней. Несмотря. Ни. На. Что.

И когда уже придавил её сзади всей неподъёмной глыбой своего тела, произнёс:

— Молодец. Хорошо терпишь. А теперь упрись в камень ногами и выворачивайся. Делай из себя живой рычаг. Отпихивай соперника, вот-вот. Не бойся — мы далеко от кромки, на худой конец один-два булыжничка свалим.

Когда они растянулись рядом на выбитом ногами и боками снегу, Галина спросила, потирая запястье:

— Ты чего — нарочно устроил провокацию?

— Честно? — он усмехнулся в небо. — Если честно, то воспользовался ситуацией. Выжал её до капли. Раз уж приятная беседа так повернулась.

«Не вывих, только связки как следует потянула. Снега сразу приложить, и через недельку будет в норме».

— Но ты тогда — серьёзно?

— Дура, кто ж такое в лоб выясняет? Я ж совру — недорого возьму. Любой соврёт.

Выдохнул, снова вдохнул:

— Ты можешь ненароком сильно обжечься. Провоцирую, ты права. Чтобы сумела защититься. Сумела угодить брачному закону. Ибо я не вполне в себе волён.

Так и сказал — «волён».

А немного погодя они встали — с одеждой и репутацией, слегка подмокшими сзади — и отправились согреваться. Учитель на сей раз позволил ученице подложить в костёр лишнее берёзовое поленце и заодно нарушить сухой закон. Впрочем, надо отметить, что пьяные объятия показались невольным свидетелям куда целомудренней трезвых. А наблюдали они, свидетели, практически с самого начала, только что — немалое утешение — вряд ли слышали говоримые на уроке слова.

Без конца, почти четыре месяца и сотни лет, тянулась зима. Наука перемежалась с кормёжкой и одиноким бдением. Первая усложнилась до неимоверности — Галина и помыслить не могла о тех чудесах, которые можно сотворить с человеческим телом, в котором размягчены все хрящи. Также существовали сотни способов, которыми можно было использовать в деле инструменты, куда более безобидные, чем тупой столовый нож или достопамятная ковырялка для пробок. Та, с которой всё началось.

Второе и третье обстоятельства жизни оставались без видимых перемен. Варева можно было класть в миску побольше и подгребать ко рту ложкой, но мясом от него по-прежнему не пахло. Разве что бобами. Перестановок в спальных комнатах также не наблюдалось. Мальчишки и Орихалхо не жаловались на судьбу. У первых явно случались развлечения помимо секса: кто-то заключал дружеский союз, чтобы одолеть более сильного, потом союз распадался, происходили постоянные рокировки, человеческие зёрна слипались, разлипались, соединялись по-новому. Это напоминало вращение калейдоскопа.

Но вот с Рауди едва не получилась очередная стычка. Как-то Галина спросила между делом:

— Мой клинок — Вороница. Твой скакун — Ворон. А имя твоего скимитара?

— Оно тайное, — ответил нехотя. — Мой меч можно позвать, лишь желая обнажить в разгаре боя. Негромко. И уж, во всяком случае, не тебе.

— Боишься, что я выманю твою саблю и потом вызову тебя на поединок?

Рауди только зыркнул угрюмо.

Лишь много позже до неё дошло, как этот разговор можно было понять в свете местных этнических реалий: меч — мужское начало, поединок — знак любовного соития, прибавьте к тому же общее воздержание в качестве фона. Называется — неумная провокация.

«Кажется, по заслугам я тогда «дуру» от него заработала», — покаянно подумала девушка.

Врач — не мужчина. Учитель — не живой человек. На этом все мы спотыкаемся.

Впрочем, блуд оставался лишь на кончике языка, места в теле ему не находилось.

Так длилось до тех пор, пока вдруг с верхнего карниза не обрушился пласт жёсткого снега вперемешку со льдом, засыпав сразу несколько смотровых площадок. Разгребая его, Галина вдруг поняла: хорошо подтаял снизу, основательно. Съехал как на салазках. Поняла: уже началась весна, самое рисковое время в горах. Когда сходят лавины, по сухим от мороза руслам рвутся вниз бурные потоки — там, наверху, солнце играет прямо по-летнему, — и прямо на снегу зацветает лиловый шафран, каждая еловая ветка выбрасывает из себя ежовую лапку, целого нежно-салатного ёжика, даже пахнущего как-то по-особому вкусно.

Букетики крокусов многие таскали воткнутыми в особую прорезную петлю на куртке: обменивались с приговором. Рауди таскал свой трофей за ухом. Хайсам с Шахином наряжались, как цветы, в одинаковое, лазурно-голубое, присыпали щёки и надбровья рыже-золотой пыльцой: шафран — пряный дух печали. А вот Орри принесла в столовую целую пригоршню свежих лапок: лекарство от цинги. Даром что никто не болел, всё равно, что, в отличие от цветка, этими побегами большое дерево прирастает. Выложила в чистую чашку, уместила посуду на коленях подруги:

— Давно не виделись, ещё давнее беседы не затевали. Здоровья тебе!

— Спасибо, — Галина взяла новорождённую веточку, разжевала. В самом деле, все холода просидели словно в капсуле, пора оттуда на волю выбираться.

А на воле весна рифмуется с «война».

И вместо того, чтобы обучать каждого бойца по отдельности, инструкторы начали ходить с учениками строем. Пешим и конным.

Почему только сейчас?

Рауди пояснял вечерами:

— Мы тут рутенскую военную историю неплохо изучили. Ваши самураи против армии Хубилая бы не выстояли, кабы не ветер-камикадзе. По отдельности бойцы непревзойдённые, но толпе и строю обучены плохо. А вот гладиаторы Спартака римских легионеров за так лупили. Пока не выучили стоять намертво — на свою же голову. А причина? Всё та же. Мастера одиночного боя. Где правда?

— И там, и там. Строй несокрушим и стирает в пыль, когда нет оврагов. На равнине, на воде, в воздухе. Но не в горах. В горах приходится воевать один на один, и снова ценно умение одиночек. Пожалуй, и не в воздухе: слышала я намёки на то, что воздух закрыт для вторжений. И вода — флот доберётся до границы, а дальше пойдут завихрения. Насколько я знаю — а я знаю лишь то, чему меня выучили подобные тебе.

— Тогда для вторжения остаётся только земля.

— Только земля? Пожалуй. Устрашающие с виду бронированные чудища. Я мало ими интересовалась, к сожалению. Высокотехнологичная армия рутенцев — мягкие слизняки в непробиваемых мёртвых скорлупах, но кто у нас такой щелкунчик? На нас нашлют десантников. Тяжёлых панцирных десантников в бронежилетах и со штурмовым оружием. Вроде полиции, только ещё круче.