— Откуда ты знаешь про ВШК? — спросила супруга, когда он развернул перед ней своё авторитетное мнение.

— Откуда — от верблюда, — сострил он. — В «Голосе Москвы» выложено.

Ну, в общем, он согласился с Элей, что это всё пустые разговоры. Конечно, наш даровитый мальчик с первого захода в любой вуз поступит, даже и забесплатно, но в армии все равно год служить. Вот где его окоротят во всех смыслах, подумал с некоторым злорадством. И характер, и долгую волосню.

А чем характер пасынка ему не угодил — сам не понимал тогда. Но на всякий случай сразу же положил томик с закладкой ровно туда, где взял, и начал следить за событиями.

Следующей в очереди на фанфик оказалась «Далёкая Радуга». Текст записки был выведен на принт, опечатки густо исправлены от руки, и только поэтому Алекс узнал руку Гаянки: почерк у неё был и оставался прескверный. Назывался текстик «Девочка и Камилл» и представлял собой иной вариант финальных событий.

«Справа, шагах в двадцати от грузового трюма крошки «Тариэля», стояли угрюмые юноши и девушки пятнадцати-шестнадцати лет, а перед ними расхаживал, заложив руки за спину, не менее угрюмый Пишта.

— Считайте, что это экзамен, — говорил он. — Поменьше думайте о себе и побольше о других. Ну и что же, что вам стыдно? Возьмите себя в руки, пересильте это чувство.

— Разве оно не базовое? — смутно донеслось из рядов. — И вообще — взрослые дети должны быть поддержкой родителям. В данном случае моральной.

— Это что за гнилая демагогия? — сказал Горбовский ещё на пути к месту действия. — Как тебя, девочка — Кахина, правильно? Тогда вот что. Во-первых, ни у кого из вас нет права голоса, потому что вы ещё не кончили школу. И во-вторых, нужно иметь совесть. Правда, вы ещё молоды и рвётесь на геройские подвиги, но дело-то в том, что здесь вы не нужны, а на «Тариэле» и далее на «Стреле» нужны. Мне страшно подумать, что там будет в инерционном полёте. Мне нужно по два старших на каждую каюту к дошкольникам, по крайней мере три ловкие девочки для яслей и помогать женщинам с новорожденными. Короче говоря, вот где от вас потребуется подвиг.

— Представьте, что каждая из родильниц принесла двойню или тройню, — ответила Кахина. — А мы не стремимся к подвигу. И мы не профессионалы.

Конец фразы покрыл глухой ропот.

— А ну, тихо там! Мне воспользоваться своим правом капитана? — сказал Горбовский. — Но, главное, напрягитесь и попробуйте представить себе, как будут чувствовать себя эти профи, если они займут ваши места на корабле. Игры кончились, мальчики и девочки, перед вами жизнь, какой она бывает иногда. А теперь простите, я занят. В утешение могу сказать только одно: в корабль вы войдёте последними. Всё!

«А я — последней из последних», — подумала Кахина.

На секунду остановилась в проёме и оглянулась на Горбовского, мотнув из стороны в сторону чёрной гривой:

— Не помещаюсь.

— Ты похудеешь — пообещал Горбовский и, взяв за обтянутые зеленоватой курточкой плечи, аккуратно впихнул в толпу на той стороне. Тонкие руки попытались было упереться в края люка и в грудь, на миг Горбовскому показалось, что внутри грудной клетки или корабля нечто хрупнуло, но никто не заорал — и слава аллаху.

Тяжёлая плита грузового люка бесшумно выдвинулась из паза в обивке и поползла.

Горбовский отступил от комингса. Вдруг он вспомнил:

— Ай! А письмо?

Опустил глаза. В нагрудном кармане письма не было, в боковом тоже. По закону подлости письмо обнаружилось во внутреннем кармане. Горбовский сунул его Кахине и поспешно отдёрнул руку. Люк закрылся.

Что-то было не так во всём этом.

«Прежде всего — в цветах, — подумал он. — Галлюцинирую на старости лет».

А подлое воображение услужливо рисовало ему образ маленькой, но вполне зрелой женщины, удивительно изящной и стройной. Седина в золотых волосах, прекрасное, словно окаменевшее лицо, одна рука… Свободная от документа кисть рефлекторно легла на живот — такое женственное движение.

С целью защитить нерождённое дитя.

Горбовский потряс головой.

— В небесах закрылись люки, — пробормотал он под нос считалку своего раннего детства, — оказалось, это глюки. Как такое возможно?

Кахина могла бы просветить его насчёт люков и их возможностей. Но ей было конкретно не до того. Нужно было побыстрее отползти от корпуса, пока Роберт не хватился своей жены, а Леонид — отошёл от наведенного морока и разобрался с впечатлениями. И, пожалуй, сбросить маскировку. Женщина имохаг устроила бы всё изящней, но она, Кахи, полукровка. Совсем необученная. Не надо было маме жениться на Габриэле. Не надо оставлять его одного на Радуге, хотя это прекрасно, что мама родит брата Кахины там, на тёплой и светлой Земле.

Достойный счёт. Я одна против двух, подумала девочка. Нет, трёх. Та тёмная Евгения, которая проникла в люк из-за своего сына, подвигла Кахину сделать для светлой то, что сделано. Как говорил Леонид? Право капитана? Ни один мужчина не смеет диктовать свою волю женщине имохаг. Так было всегда.

Но ты не женщина. Ты глупая трусливая девчонка, — сказала она себе. — Если бы пропавший отец пришёл к кораблю и хорошенько на тебя надавил, ты бы уже тряслась внутри, как миленькая. В этой позорной свалке. В трюме битком набитого невольничьего корабля. Или, в лучшем случае, рыдала у папочки в объятиях, а остальные родители отворачивали от вас глаза. В неподдельном возмущении, ага.

Сказать Роберту или сам до всего дойдёт?

— Я трус и преступник, — говорил в это время Роберт. — Я даже, наверное, хуже, потому что считаю, что всё делал правильно. И когда оставил Габри, детей и аэробус, и когда позволил обезумевшей Танюшке войти в корабль.

— Трусов и преступников не бывает, — ответил Горбовский. — Я скорее поверю в человека, который способен воскреснуть, чем в человека, способного совершить преступление.

Но оба они не знали всего.

Кахина положила правую руку на сокровенный амулет, чтобы собраться с силами. Хорошо, что женское письмо тифинаг знаем из людей только я и мама, подумала девочка. Ну, ещё лингвисты, знатоки всего мёртвого. Мама сочинила стихи не на языке имохаг и записала древними знаками странное:

Я разменяю солнечный динар

На тысячу серебряных дирхемов

И буду петь, как рыбка в полнолунье,

Роняя кверху цепи жемчугов.

Когда суровый кипарис весна

Гирляндой из багряных роз овеет,

Я замолчу, как соловей на круче

Ночною безоглядною порой.

Как летний зной на острие клинка,

Звезда на месяце сияет несравненно:

Так я в себе самом не скрою муку

Из хляби водной нерождённых строк.

Закалены в горниле чистом льда,

На волю вырвутся отточенные бейты,

Трубой победной огласив осенний путь,

Как жеребцы, что пущены вдогон.

Когда ж погаснет слов моих накал

И перлами немого красноречья

Нанижется на нитку золотую,

Тогда настанет мой последний год.

Моё имя, как и стихи, от мамы. Кахина, древняя царица воительница племени имохаг.

Спасать детей — верное и простое решение. Они — земное бессмертие для людей. Спасать женщин — даже не решение, а долг.

На Радуге женщин ради них самих не спасали. Сама Кахина поменялась с лучшей из них лишь ради того, кто скрыт внутри. Ради батин.

Говорят, «синие рыцари» имохаг именно потому не смели открыть лиц ни перед кем, что опозорились, не сумев защитить своих повелительниц.

Это были напрасные мысли, которые ничего не могли изменить. Но от них лицо Кахины делалось совсем взрослым. Такая маскировка полезна.

Девушка, уже нисколько не скрываясь, двигалась по главной улице Столицы, вдоль которой художники расставили последние из своих картин. Отчего-то народу здесь было поменьше. Большинство собралось на морском берегу и не отводило глаз от двойной чернобархатной стены, поверху коронованной сиянием, которая сжималась вокруг маленького бледного солнца.