Сорди с натугой отвернул голову:

— Да, ты о них говорила. Заперлись от мужчин в резных стенах, как Лизистрата?

— Ничего подобного. Скорее здесь город Вечного Карнавала. Не античного, скорей венецианского или бразильского, но длящегося без перерыва добрые два десятка лет. Убежище от войны — в каком-то роде ты прав. Оазис вечного мира, своего рода запретное место.

— Харам, — вспомнил он.

— Но вовсе не гарем, ни боже мой. У тебя, часом, не прострел — больно туго башкой ворочаешь? Натуральные мужчины тут тоже водятся: по специальному допуску. И гости всех возможных в природе полов. Однако по замыслу именно жёны отдыхают от мужей во имя дальнейшей крепости брака. Отрываются по полной, как говорили в твою архицеломудренную эпоху. Оттого и накладывают отпечаток на быт.

Тем временем кони подвезли обоих к лазурной арке — по всей видимости, самой главной, ибо стреловидный, устремленный к небу обвод портала был очень широким и испещренным по изразцу кудреватыми знаками, в которых Сорди кое-как признал арабские. Он спросил об этом Карди.

— Любовная поэзия. Бессмертные строки. О той родинке, за одно лицезрение которой не жаль отдать Бухару вместе с Самаркандом. Но ты не думай, прочности опускной решётки это ни в малой мере не мешает.

Двое стражников в круглых шлемах, обмотанных кисеей по самую верхнюю шишечку, неторопливо шевельнулись навстречу, выставив копья крест-накрест.

— Мужской пол допускаем только в сопровождении или при особом документе, — басом провещал низенький и толстый.

— Вот именно, — шёлковым голоском ответила Кардинена. — Вам какой документ показать — верхний или нижний? А то у меня оба в порядке, по закону выправлены и даже печатями девства снабжены.

Дернула тесьму на вороте и пренагло полезла рукой за пазуху.

— Езжайте, — второй стражник, тощий, как выпотрошенная сельдь, махнул рукой и первым поднял копьё, освобождая проход. — Можно подумать, прямым ходом из Орлеана, такая девка забористая.

Путники нырнули в арку — Сорди мимоходом увидел вверху заточенные стержни толщиной в мужское запястье и вроде как из молибденовой стали — и оказались в густой тени туннеля: стена была, по прикидке, метров в двадцать толщиной.

— Я не понял. Тут что — шутовство вместо закона? И как только ты не боишься уронить свой авторитет.

— Перед кем? Уверяю тебя, они оба далеко не персонажи шекспировских комедий и родом вовсе не из Ламанчи. Ты не чувствуешь, как у тебя под черепом чужие мысли копошатся, нет? А я очень даже. Хороши были бы здешние стрекозы и стрекозлы, если бы себя со всех сторон охраной не обеспечили.

Впереди замаячила вторая преграда, уже в виде железного занавеса из цепей. Цепи с подобием остро отточенных якорьков понизу были намотаны вверху на барабан, но это не мешало им угрожающе раскачиваться прямо над головой приезжих.

А сразу за цепями раскинулось волнующееся море: всадники рассекали его, как форштевень — крутую, бьющую в борт волну. Торговые ряды под открытым небом, люди в нарядах, похожих на радугу, изрезанную в клочки и истолчённую у ступе, ковры, прикрывающие вход в лавку или харчевню, выдолбленный прямо в стене, помост с ширмой, на котором вовсю буянили актеры и их куклы, воздетые на тростях над толпой. Сорди никак не мог отличить один пол от другого, пока не вспомнил сказанное однажды Кардиненой: у мужчин — род, у женщин — город. Женщины укладывают волосы по личной прихоти, как им вздумается, мужчины отмечают свой ранг. Немало бород и шевелюр, тщательно заплетенных в косицы и перевитых золотной тесьмой или шнуром, рейтуз с довольно скромными или весьма нагло выпяченными гульфиками, накладок на и без того широкие плечи. Но куда больше длинных, чуть подвитых на концах прядей, развеваемых ветерком вместе с полупрозрачной одеждой, двурогих чепцов, с которых на жёсткую парчу или извилистый муар струится тонкая вуаль, зубчатых, как забороло, корун, из-под которых на уши спускаются как бы два повернутых друг к другу серпа: волосы смазаны смолой и расплющены, коны их плотно унизаны кольцами или вделаны в серебряную трубку. Яркие в то же время нежные цвета, свободные манеры, резкие и свежие голоса, шум, который переливается и играет точно опал или… императорский самоцвет.

— Карди, у нас еще много осталось этих самых чешуек? — тихо спросил Сорди.

— В чём нужда-то?

— Неловко, что тебя за мужчину приняли и, я так думаю, принимают. Я так понял, что женщинам входить не препятствуют, а к тому же они могут взять с собой спутника?

— Верно. Только не мужа.

— Переодеться бы соответственно. И вообще в не такое. мм… походное. Модные лавочки тут кругом, прямо все из себя изворачиваются ради покупателя.

— Слушай, как по-твоему, нам с тобой прямо на площади заночевать или под местными липами? Там и сумы переметные раскроем — никто, блин, не видал, как Бог напитал…

— Я о том и забыл, прости. Отвык от шумной жизни. Ищем гостиницу или трактир?

— Именно. В таких местах не только кровать и еда — все нужное как-то само собой на тебя набегает.

А едва они свернули с толпища и торжища в переулок, более или менее тихий, набежала на них сама вывеска.

— Отель «Бродячая Собака», — беззвучно произнесла она, болтаясь на еле заметном сквознячке, будто висельник.

Надпись освещалась чадной масляной лампой в пергаментном футляре, вопиюще неуместной в свете оставшейся за спинами площади, и была готически вырезана кухонным тесаком на подобии морёной дубовой шкуры, снятой с вышеупомянутого зверя — с хвостом, острозубой головой и всеми четырьмя конечностями. Мёртвой шкура отнюдь не выглядела, напротив: стеклянными глазками подмигивала весьма выразительно.

— Надо же — и это проявилось, — с нежностью произнесла Карди. — И самая первая в мире реклама тоже имеется.

«Еда без отравы,

Сон без блох,

Обслуга без недомолвок,

Всё — за интересную цену».

— Мне не столько цена интересна, — сказал Сорди в пустоту, — сколько удельный вес той копейки, что завалялась у нас в карманах.

— Конец цитаты, — оборвала его Кардинена. — Здешние реалии имеют препаскудные манеры повторяться.

Проговорив сию грамматически небезупречную фразу, она сошла с седла и пихнула вперёд ворота, двустворчатые и тоже из дуба, что были слегка зажаты меж оконных ставен по причине широты, явно рассчитанной на двух драгунов верхами, причем драгунов, поддатых вдребезину. Надпись, выведенная поперек створок -

«Вход без лошадей категорически воспрещен!»

— неожиданно разъехалась пополам, и путешественники ввалились внутрь, по инерции затягивая туда же своих скакунов.

— Везде пропуски, — ворчливо заметила Кардинена, заново утверждаясь на ногах. — Раньше в Лэне такой бюрократии не заводилось на дух. И таких вопиющих клаузул.

— Ты о чем? — с легкой рассеянностью проговорил Сорди. Более всего он опасался, что их кони добавят в здешний интерьер кое-что непредусмотренное правилами. Впрочем, интерьер, на первый взгляд, позволял и не такое: пол устилали тростниковые маты, из неструганых стен выпирали факелы абсолютно дикарского вида — подобие дырявого ведра на длинной швабре. Окна то ли были, то ли нет, ибо с обратной стороны каждого ставня висели плотные занавески из мешковины, отороченные рюшками. Сверху, с не по делу высокого потолка, свисал обруч, а с обруча — подобие рыболовной сети. В очаге, чей зев открывался по правую руку и был сложен из дикого камня, гудело буйное пламя, чьи рыжие языки лизали обширное чумазое днище артельного котла. Налево шевелилась густая тьма цвета лучшей в мире сажи, из неё кое-как проглядывал коренастый стол в окружении таких же стульев. Он был дик, округл и огромен, и водружённые на нём миски, плошки и поварёшки, служившие столовым прибором, это лишь подчёркивали.

— В точности то, что надо! — проговорила Карди, озираясь. — Сразу видно, что кормят сытно и без затей. Эй, а хозяина или хозяйку что — Эблис к себе забрал?