— Ученик, не думай красиво, — одёрнула его Кардинена.

— Почём ты знаешь?

— На физиономии все твои возвышенные мысли как чернилами написаны. Думаешь, в первый раз я сюда с другими заезжаю? Все вы, юноши, одинаковы. А Лэн-Дархан… растёт, заполняет собой лощину и карабкается на стены, подвергается разрушениям и возрождению заново, а всё такой же, как был. И Кремник, то же что Кремль ваш, но из бледно-серого камня, стоит нерушимо. И колокола его — вот погоди, прислушайся. Скоро повечерие отбивать начнут.

— Непонятный город. Те замки, что я знал, стояли посреди равнин или на скальных вершинах, чтобы не устроили подкопа, — с удивлением ответил Сорди.

— Запирает собой потоки, — ответила его учительница. — По таким долинам не одни армии спускаются, но и горные сели.

— Ты имеешь в виду… Ну, это и вообще безумие.

— Там где ты родился, — да. Хороший напор глины с глыбами внутри любую стену порушит. Но здесь сама рукотворная краса им того не позволяет. Заслон от любой беды.

— Как так?

— Помнишь насчет закона энтропии — что тут не действует? Не такой, как в твоём иномирье? Дар это понимал.

— Снова это имя. Прости, ты не ска…

— Ничего. Одно дело — друг вспомнил, другое — чела настоял на уроке. Тем более что вот здесь, неподалёку, это и произошло. Со мной, с моей воинской частью и с Воином Дарумой, как прозвали этого паренька. Не сразу, правда.

Она показала — сойди с седла и сядь. Стало быть, история получится длинной и, как часто у них обоих, нелёгкой.

— Откуда взялось такое имя? В музее народов Востока есть такое нэцке, ты, верно, видел. А не видел — вот придем в город Лэн-Дархан, я тебе почти такие же покажу: хмурый колобок, препоясанный по чреслам вервием, лежит на спинах двоих крошечных учеников. Первый патриарх дзен-буддизма, у которого от непрерывных медитаций отказала вся нижняя часть туловища. Дарума или Боддхидхарма, покровитель монашеских боевых искусств.

Ноги у нашего армейского талисмана, кстати, отнялись не от благочестивых размышлений, а всего-навсего благодаря контузии. Как ты можешь догадаться, в то время и в том месте и порох у нас был, причём бездымный, и нехилый огнестрел появился — первая любовь моего тогдашнего ординарца. За каким бесом мы не оставили недужного Дара в одном из попутных сёл или, на худой конец, не устроили в обозе — не знаю. Возможно, хотелось иметь рядом смазливое юношеское личико. Прочим моим кешиктенам, иначе гвардейцам, было в среднем лет по сорок пять, ноги как кривые клещи, а на физиономии черти горох молотили стальными цепами. Отбирали их, ясен пень, не за шибкую красоту лица, а вовсе по иному принципу. Я же лично и отбирала. Тебе, Сорди, считай, подфартило, что я к вашему брату неровно дышу, а то бы в той же щели упокоился… Ладно, проехали.

Так вот, чуть позже по указаниям Дарумы и с его личным участием мои кузнецы соорудили для него седло с высокой задней лукой и приторочили к спине смирной кобылы-иноходца. На привалах и по большой нужде седалище без особого труда снимали и опускали в подобие продвинутых детских ходунков: опоры для сиденья, загородка, прочная рама с колесиками и хитрая система рычагов, тормозов и храповичков, чтобы под уклон не катилось. В горах ведь ровное место величиной в ладонь три дня искать надо, вот наш Дарума и напряг свои недюжинные таланты.

Сказанное выше о талантах и талисманах очень важно для понимания дальнейших событий.

Вояки — народ суеверный, мои — не исключение. Лично мне они запрещали стричь косу до тех пор, пока она не достигала того места, где идея спины находит своё логическое завершение. Но и потом один мой верный аньда, шпажный полковник Ной Ланки, осмеливался чуток ее подровнять, дабы узкий кончик не защемлялся и ездить верхом не мешал. После моего побратима раздирали это волнистое и белобрысое страхолюдие сразу два кешиктена с двух сторон, причем без особой ко мне жалости. Гребни у них были из закалённого железа, как у Бабы-Яги из твоих детских сказочек. Затем меня туго плели в пять прядей и убирали разными подвесками и балаболками: и по ветру не треплется, и удар выходит куда увесистей.

Тогда как раз шла гражданская война. Самый кретинский вид междоусобицы, когда стремя в стремя с тобой скачут мерзкие типы, когда-то доводившие тебя до слёз в воскресной школе, а конные дядьки напротив — сватья и гости, что лет девять назад гуляли на твоей скромной — всего-то с неделю — свадьбе. И еще бы ей, свадьбе, не быть таковой: жених добыл липовую справку, что шестнадцатилетняя невеста беременна, патер с охотой это враньё проглотил, ибо понимал, что нас не удержать никакими вожжами поперек спины. Уж лучше перед обрядом принять обе исповеди, нареченного и нареченной, и тишком завязать в уголок своего орната — такой полосы с крестами на обоих концах. И наговор невесты на себя, дай Всевышний, благополучно сбудется, и ребенок…

Ты догадываешься, верно? Мой сын родился мертвым после интенсивных допросов в замке Тарг, но до закрытого процесса и показательной экзекуции. Ногами из живота выбили — приём отработанный. Позже тамошние политзаключенные выучили меня одному хитрому финту: когда по партии дают залп из всех стволов — не пытайся из куража устоять на ногах, падай сразу. Если не истечешь кровью и не задохнешься под другими трупами, имеешь нехилый шанс выбраться изо рва на свежий воздух. Вот я и выбралась — ради всего дальнейшего и последующего. Сокрытие, тайная рука Братства надо мной и явная — мятежников, школа, работа, Майя моя милая… Кертсер и прочие вытекающие из него последствия.

Дарума был самым чистым и неискушенным изо всех моих телохранителей и уже тем одним приносил пользу. Ведь чем плохо на марше таким, как я? Прочие отливают не сходя с коня, а тебе приходится класть своего Бахра наземь вдоль дороги и оправляться под прикрытием его мощной тушки прямо на скалу. Карабкаться вверх по склону или ползти вертикально вниз бывает несподручно, сам ощутил. Мои блюстители давали в добавление к стандартной воинской присяге особую клятву: следовать за начальством хоть в пасть адову, не то что в ближние кусты. И глаз с него, начальства, в сем уязвимом положении отнюдь не спускать. Вот мой Дарума в эту самую пасть и лез — тем более что воителем был, как и прежде, от Бога. Что кинжалом орудовать, что из «Кондор-Магнума» палить — это такой револьвер был под патроны сорок четвертого калибра, числом семь штук, и с небольшой отдачей. С кархой у Дарумы никак не получалось — это да. Кархе, хоть малой, хоть великой, размах нужен.

Таким вот манером, щелями, рокадами и секретными тропами, дошли мы до Вечного Города Лэн-Дархан, замкнули на нём свою гарроту, подтянули пушки. Командовал нашими орудийными расчётами капитан Сеф Армор. Всем докам дока, и не сомневайся: отхватил для дивизионных нужд самое приёмистое и дальнобойное из арсенального прайс-листа. Дарума тоже к сему немалые старания приложил. Было это, понятное дело, до покалечившей его диверсии.

Ну вот. Когда мы уже примерялись и пристреливались к месту, обращается ко мне наш общий друг:

— Инэни командир. (Не по уставу, да ему, болезному, еще и не такое сходило.) Лэн-Дархан ведь государственный символ высшего ранга и музей под открытым небом, а снаряды все его редкости вдребезги побьют. Карильон Кремника вообще с первого залпа вниз рухнет.

— Им было велено спустить всю семерку колоколов наземь и хорошо укутать соломой, — говорю.

— Кем велено?

— Лично мной. Такие вещи я парламентёрам не доверяю.

Мы молча меряем друг друга пламенными взглядами. Потом он спрашивает:

— Знаете поверье? Вечный Город не падёт ровно до тех пор, пока в Кремнике все пять времен суток и пять положенных молений звоном отбивают. Не снимет никто из жителей эти звоны так, за здорово живешь.

— Опять бабские разговоры. Да так или этак столица, можно сказать, наша — отвечаю. Ещё и подкрепление на днях прибудет, хоть мы и одни можем знатного шороху наделать в этом табернакле.

Дароносице то бишь.

— Истинно говорите, ина генерал, — отвечает Дарума и делает поворот налево кругом. Ноги у него, чтоб тебе знать, были не как желе, а как прочные палки с натуральными защёлками на коленных суставах. Будто он лошадь.