— И замок стоит пустой. Стены обрушены, тайные ходы и подземелья замурованы…

— Не жалуйся. Тебе что — игрушек твоих не хватает?

— Становится маловато, и правда.

— Ничем не могу помочь. Но вот послушай: потомок этого сына и сам первый сын увидел, что змейка уносит во рту крошечное золотое яблочко на черенке. Яблочко в форме сердца — сладкий Адамов грех. И тоже попользовался.

— Кажется, даже проглотил с перепугу. Потому что рептилия в единый миг раздулась до невероятных размеров и обратилась сущим страшилищем с янтарными глазами, угольно-чёрными лапами и хвостом, в чешуях из чистого изумруда и малахита.

— Это кто из них тебе поведал в таких возвышенных выражениях? Мать или кормилица?

— Стах Завитушка, мы с ним вместе глыбу ворочали…играли, в общем, в рыцари-разбойники.

— А-а. Его прабабушка ведь тоже из тех самых, кавалерских… Словом, тот твой предок, выросши, стал волочиться за всеми юбками в замке и его в ту пору вельми обширных окрестностях. А поскольку был красавец, задира и клинок его в ножнах не залёживался, выскакивал по первому призыву, то дикой поросли повырастало на всех его путях без счёта.

— Сташек симпатичный и умница. Папа говорит — с большой охотой в своё дело возьмёт и до того оплатит все университеты.

— Первому верю, второму — не очень. Твой почтенный родитель из хитрецов, чтобы не сказать — первейший на свете проныра. Видишь ли, у третьей по счёту змейки, приобретшей известность… Собственно, я ведь говорил, что это по существу одна и та же, или нет? Вроде да. Так вот у неё вмиг отросли ножки, как у ящерицы. Ровно двенадцать пар.

— О-о, как много. И она удрала от мальчика невредимой?

— Как же. Не для того их обоих на свет родили. Парень ухватил зверюшку поперёк животика — она и отбросила ноги вместе со всей оболочкой.

— Говорят, надел на себя. Как ухитрился-то?

— Твоему отцу палец в рот не клади: поместит на одном из своих счетов под большие проценты. Такой финансист — отпусти Господи наши прегрешения. Хотя не одну свою пользу блюдёт, но и прочие, если этак краешком прицепятся. Только из одного достояния предков, вот этого замка, никакой пользы не извлёк.

— А ты бы разве хотел?

— Скучно сидеть век в одних и тех же стенах, внука. Будто прикованным в своему каменному достоянию. Вот если бы они распались…

— Дед, больше так не говори. А как же я?

— Что ты? Как вторглась, так и исторгнешься. Тоже вырастешь, у тебя будут свои страстные порывы. Да, забыл сказать: все желания, кои волшебная змейка выполняет, должны быть сокровенными. Не «что мне хочется», а «чего я страстно хочу на самом деле неведомо от себя». Затаившимися в глубине души и этого, как говорилось в твоей нудной книжице, задавленного в умственном подвале…Как там? «Id», эго, суперэго, оно… Тьфу!

— Я не читала герр Зыкмунта — только тебе для забавы принесла.

— Хороша забавка, однако. Так вот, на этом, собственно, сказка моя кончилась, пошла прямая и неподдельная быль. Господина Афрейда ты от меня забери, принеси лучше в следующий раз фэнтезюшку какую ни на то. Хоть эпопею Джорджа Мартина про тварей, вылупившихся из яиц, хоть «Драконов Перна».

— Думаешь выучиться чему-нибудь путному?

— Посмотрим.

Кресло тяжело кряхтит, когда они оба встают с него и прощаются.

— Не страшно идти назад?

— В жилое крыло? Чепуха, дед. Привидения у тебя добрые, жаль даже, что исчезают при первых лучах рассвета.

Старик подходит к нише рядом с камином и будто растворяется в мерцании лабрадорита, чёрном с синей искрой. Девочка протискивается в наполовину отворенную дверь и дальше по коридору — мимо дубовых стропил и свинцовых пластин, что рухнули с обвалившейся кровли и теперь подпирают дверь главного зала. Отец, к её радости, счёл расчистку развалин делом нерентабельным, а местные жители слишком суеверны. Обо всём этом она рассказала предку — в смысле некому тебя тревожить.

Но ни словечком не обмолвилась о том, что Драконий Ларец снова отыскался.

Да, разумеется, он самый. В самом конце узкого лаза, который они откопали вместе со Стахом и по которому она теперь приходит. Такой плоскенький и вроде как с выдвижной или выкидной крышкой, как у мобильника, — они даже подумали, что мобильник и есть. Только вот цвет — коралловый, сказал приятель. Редкий. Богатый. И, самое главное, — выпуклый рисунок на его фоне. Пыль въелась дракону во все чешуйки, будто зола, и оттого зверь казался наполовину серым, ещё более выпуклым, чем на самом деле, и до ужаса реальным.

Крышка на самом деле не подалась и на ноготь. Ни на миллиметр, одним словом. Но это пока приятель рядом возникал. Чуть попозже…

На этой мысли коридор перетекает в лаз, который способен превратить в лохмотья всё, кроме джинсовых штанов, и без того щедро располосованных поперёк, такой же курточки и тёплой мальчишечьей рубахи. Лаз открывается, как ему и положено, в развалинах, но это маскарадные развалины ландшафтного парка. Оттуда два шага до нарядного особняка, который стоит под боком угрюмой великанской тени. «Ни камушка оттуда не позаимствовал, — говорит себе Аля, имея в виду отца и замок. — Тоже боится, как тупые крестьяне и гастарбайты?»

Крадучись добирается до особняка, перемахивает через подоконник первого этажа и оказывается в своей комнате.

Конечно, в гости к предку она свою новую забаву не взяла. Мигом бы унюхал змеиное золото, он такой. Спрятала в голимом барахле, куда никто из взрослых не заглядывает.

Сейчас достала — и прислушалась. Будто скребёт кто-то изнутри тонким коготком…

— Ну, выходи же, — сказала жарким шёпотом Алька. — Ты хочешь — я не умею…

А руки сами поддевали, поднимали, разворачивали…

Крышечка отъехала, и изнутри, оттуда, где по-хорошему должны были помещаться буквы, цифры и микросхемы, полился зелёный дым, крутясь жгутом и отбрасывая изжелта-рыжие блики на экран или зеркальце — или туда, где эти экран или зеркальце должны были находиться. Какой-то крючок или клюшка-коклюшка…

— Это ты, родоначальница? Фея Мелюзина? — так же тихо спросила девочка. Ей очень хотелось хотя бы дотронуться до той штуковины, ведь и вправду золотая, но она не смела. Благоговение испытываешь, сказал бы Большой Дед.

Туманный жгут тем временем дотянулся до компьютерного стула, заполнил ёмкость. И проявился.

Невероятной красоты женщина в платье старинного фасона, прилегающем к талии и малахитно-бирюзовыми волнами расходящемся у носков туфелек. На бледном лице — глаза цвета изумруда, гладкие чёрные волосы стекают на грудь и спину. Поверх волос плотно прилегающий, прихотливо изогнутый обруч. Верхними зубцами запутавшийся в волосах, словно рожки, нижним вросший в кожу. В горячую лобную кость.

Змеиная Дева. Королева Ужей в царском венце. Сколько у неё ещё имен?

А в руках у женщины палка с хитрым завитком сверху. Не пастушья герлыга с крюком для того, чтобы цеплять овцу за горло, не хитро закрученный сверху епископский посох, не инвалидная клюка. Разве что старинный альпеншток для восхождения на гору? Петля для кисти, нечто вроде изузоренного апельсина в навершье…

— Что же ты не попыталась отобрать у меня своё заветное достояние, Александра? — говорит женщина с иронией. — Мужчины твоего рода были куда как напористы.

— А зачем хватать, если оно и так твоё собственное? Или воровать, если не твоё?

Обе молчат, затем Алька говорит:

— Это магический? Ну, посох.

— Разве ты собираешься стать колдуньей? — задаёт женщина риторический вопрос. — Ведь нет же. Надо признать, у тебя в самом деле задатки: ты угадала не одно моё прозвище — благодаря книге сказок или Готскому Альманаху. Но это, знаешь, дело самое обыкновенное. Теперь перебери в уме всё, чего тебе вообще хотелось по жизни: выучиться математике. Получить герцогскую корону и буланого жеребчика в подарок на день рождения. Стать хорошенькой. Ох, и даже — превратиться в мальчишку.

— Но это… девочке вдруг приходят на ум слова Большого Деда. — Это мне хотелось, но я никогда не хотела такого по-настоящему!