Второе свидетельство содержится в кратком описании славянских народов, также анонимном, написанном, вероятнее всего, в IX веке славянским монахом одного из баварских монастырей. Этот Баварский аноним (Anonymus Bavarus), как его называют, включает в число народов к северу от Дуная (такая локализация подтверждается самим названием его списка) народ, названный «Zeruiani, quod tantum est regnum ut ex eo cunctae gentes Sclauorum exortae sint et originem sicut affirmant ducant»¹³. Правда, мы не знаем, какой народ имеет в виду Баварский аноним под названием Zeruiani, не является ли оно искаженным названием сарматов или сербов и не идет ли здесь речь о названии северян позднейшей Руси; во всяком случае, здесь говорится о народе, который жил к северу от Дуная и от Карпат, где-то в глубине древней Сарматии. Итак, это и есть место происхождения всех славян, определенное народной традицией IX века, традицией подлинной и ни в коем случае не вымышленной, так как ее сохранял сам народ («sicut affirmant»).

К этим двум свидетельствам можем добавить и третье: само представление историков VI века, согласно которому в то время, когда начали намечаться места жительства и переселения славян, они имели свою прародину где-то к северу от Дуная. Нет ни одного сообщения, которое свидетельствовало бы об обратном. Итак, очевидно, что в эпоху, когда славяне стали известны в Европе, весь мир считал их народом северного происхождения.

Лингвистические доводы, приводимые иногда сторонниками дунайской теории с целью защитить свою точку зрения, не имеют решающего значения. Сторонники этой теории ссылаются на распространенность названия Дунай¹⁴ в песнях и в топонимике славянских народов, а именно тех народов, вся история которых протекала вдали от этой реки; однако если принять во внимание те отношения, которые должны были всегда связывать поляков и русских с Подунавьем (чехи и словаки всегда были очень близки к нему), то нельзя признать эти доказательства в пользу дунайской прародины славян справедливыми и решающими. Наоборот, если для решения вопроса обратиться к исследованию всех индоевропейских языков и их взаимосвязей, то славянский язык был тесно связан, с одной стороны, с фракийским (дакийским), иранским и германским языками, а с другой стороны, с литовским и финским языками. Вряд ли можно найти более подходящую территорию, где могли бы развиваться эти разносторонние связи, чем область в районе

Закарпатья. Сам характер этой области более чем что бы то ни было другое соответствует названиям флоры и фауны, сохранившимся в древнеславянском словаре¹⁵. Напомним, кстати, выводы антропологии по вопросу о первоначальном физическом типе славян (см. с. 15–16), заключения, правда, пока еще очень неопределенные, к которым пришли археологи на основании добытых ими материалов, и разобранная выше гипотеза предстанет в еще более достоверном виде. Таковы доводы, которые, я полагаю, дают нам право отнести прародину славян на север от Карпат. Нам остается определить ее размеры и наметить, насколько возможно, ее границы. Как я уже говорил (см. выше, с. 20), сторонники северной прародины определяют ее местонахождение довольно различно: то на восток, то на запад от Вислы, и даже в низовьях Немана и Двины, вплоть до побережья озера Ильмень. Это вызвано тем, что решение этой проблемы является действительно делом трудным.

Приступая к определению области, в которой жили славяне до своего расселения, то есть около начала нашей эры, можно прежде всего считать установленным, что славяне долгое время не переходили Карпатские горы. Я не стану отрицать, что отдельные группы славян могли проникать через главные Карпатские перевалы, в частности через Яблоновский и Ужоцкий, вплоть до нынешней Словакии.

Однако народ в целом все еще оставался на территории к северу от самих гор и, естественно, от галицийских лесов, окружавших эти горы. Необходимо напомнить, что как древняя карпатская топонимика, так и исторические названия главных карпатских горных цепей (Карпаты, Татра, Фатра, Матра, Магура, Бескид) чужды славянскому языку. Однако Подолье и Волынь должны были быть славянскими уже в эпоху Геродота, судя по его сообщениям о жителях этих областей, которых он называет неврами (Νευροί) (IV. 100–118) и славянское происхождение которых вполне очевидно¹⁶.

Трудно определить, шла ли западная граница славянской прародины по Эльбе или по Висле. Определение этой границы зависит от того, удастся ли археологам выяснить этническую принадлежность полей погребений лужицко-силезского типа, упоминавшихся выше (на с. 19). Если удастся доказать славянскую принадлежность полей погребений, то старая граница прародины славян конца второго тысячелетия до н. э. продвинется до Эльбы и Заале, если же не удастся доказать это, то граница останется в области Вислы. Такова точка зрения, которую я принимаю в настоящее время. Ее подтверждает еще один лингвистический довод. Славянам было вначале неизвестно слово «бук» (Fagus silvatica), так как, будучи в семье индоевропейских народов, они относились к большой группе, жившей за восточной границей распространения этого дерева, то есть восточнее приблизительной линии Кенигсберг (Калининград) – Кременец – Одесса¹⁷. Однако они узнали это дерево еще в эпоху своего единства, так как приняли германское название (Buche), из чего можно заключить, что они достигли Вислы уже во времена до нашей эры. Перешли ли они тогда же эту реку и достигли ли Эльбы – таков вопрос, на который, как мы видели, должна ответить археология.

Однако здесь следует учесть еще одно обстоятельство. Если удастся доказать славянское происхождение полей погребений, относящихся целиком к первому тысячелетию до н. э., то надо будет предположить, что славяне, проникнув за Эльбу, были вытеснены во второй половине этого тысячелетия отчасти кельтами, двигавшимися с запада, а затем германцами с севера, так что Висла опять стала их западной границей и оставалась ею вплоть до начала великого славянского переселения. Все древние авторы сходятся во мнении, что Висла является границей Германии и Сарматии¹⁸, и нет никаких причин предполагать, что это их мнение не имеет реального основания.

В равной степени не ясна и восточная граница. Известно, что Поволжье было некогда областью распространения угро-финских народов и что их земли когда-то простирались на запад, включая полностью районы Угры, Оки, а возможно, и Дона. Лишь область Днепра относилась к славянской прародине. Название этой реки, безусловно, неславянского происхождения¹⁹, древнее название Борисфен можно лишь с трудом вывести из древнеславянского «берстъ», русского «берест»²⁰. Однако имеются иные доказательства, побуждающие нас включить средний Днепр в число славянских рек. Принимая во внимание то, что в VI веке н. э. территория севернее Азовского моря, или точнее Подонье, была уже истинным средоточием славян (Прокопий, IV. 4, говорит о «бесчисленных племенах антов»: εθνη άμετρα των Άντών), мы, несомненно, имеем право присоединить начиная с нашей эры к первоначальным землям славян среднее течение Днепра, а одновременно и его притоки Березину и Десну²¹, названия которых, бесспорно, славянские.

Полагаю далее, что будинов Геродота (Βουδΐνοι, IV.21, 102, 108), вероятно, можно считать славянами. Места их жительства были где-то на Десне и в близлежащих к ней районах Подонья.²² Скифы-земледельцы, живущие между Бугом и Днепром (Herodot, IV.17, 18, 53, 54) над порогами и ведущие совершенно иной образ жизни по сравнению с подлинными скифами-кочевниками, не могли быть никем иным, кроме как предками восточных славян. В то время к Черному морю славяне проникали лишь как торговцы. Этим и объясняется древнеславянское слово «корабль», взятое из греческого καράβιον, – слово, которое славяне заимствовали еще до нашей эры.

На севере долины Немана и Двины были сначала литовскими; полоса бесчисленных озер и болот, тянувшаяся между Пруссией и Мазовией и дальше между притоками Нарева и Припяти, представляла естественную границу, которую позднее славяне лишь частично перешли²³. Литовская территория простиралась ранее даже на северо-восток, к верхнему течению Днепра, где и отделяла славян от западных и восточных финнов.