Как только у меня появились дети, я начала бороться с этой сложнейшей проблемой. Мне страстно хотелось, чтобы кто-нибудь (кроме моей матери, спасибо ей большое!) рассказал, какие приемы воспитания действительно работают. Мои родители – религиозные католики, и их воспитательные приемы (как, например, готовность иметь тринадцать детей) всегда диктовались их верой. А это означает, что советы мамы не всегда устраивали меня, поскольку в плане религиозности я ей заметно уступаю.
Я читала множество книг, беседовала со специалистами, рыскала по Сети в попытках найти наилучший и самый эффективный метод воспитания, основанный на любви и повышении самооценки ребенка. Вы можете подумать, что я неизбежно должна была добиться успеха. Но результаты моих поисков оказались на удивление противоречивыми.
Одним из таких результатов стало то, что первые четыре года жизни Дафна каждый вечер пробиралась в нашу постель. Еще одно последствие: хотя мои дети ели довольно неплохо (в сравнении с множеством их подружек, которые питались исключительно чем-то белым – лапшой, сыром и макаронами), обеды редко напоминали организованные семейные трапезы моей юности. Мне приходилось постоянно их упрашивать и уговаривать абсолютно во всем, что меня страшно утомляло.
Мне пора учить французский.
Я уже познакомила вас с тремя главными героями моей книги, но в ней есть и другие персонажи. Как уже говорилось раньше, французских семейств, за которыми я могла бы наблюдать, в Бруклине предостаточно. Французские дети ходят в школу, где учатся мои дочери. Я вижу их в ресторанах, бутиках и кафе.
Кроме того, существует настоящая Франция. Que peut-on faire? Что можно сделать? Мне нужно было провести какое-то время на родине идеально воспитанных детей. Просто необходимо! Не уверена, что я должна делать покупки в Париже, но съездить туда надо!
К счастью для меня, французы – люди воодушевленные. Я еще не встречала француженки, которая не была бы готова бесконечно рассказывать о своих врожденных способностях к воспитанию детей. Единственное исключение составили три матери франко-английского происхождения, с которыми я познакомилась в библиотеке на Манхэттене. Но, по-моему, во всем виновата оказалась владеющая французским американская мать, которая настроила этих женщин против меня своим скептицизмом. И, конечно, у меня был собственный круг французских друзей, всегда готовых направить меня по верному пути.
Однако, хотя большинство французов обладает довольно здравой гордостью, я обнаружила, что они – весьма скрытные люди, не любящие говорить о своей личной жизни. Поэтому всех своих французских друзей в этой книге я назвала другими именами.
Как вы увидите, у меня сложилась надежная французская армия, которая помогла мне сориентироваться в прекрасном новом родительском мире. Но я вовсе не хочу сказать, что полностью согласна с ними во всем, и не считаю, что мы должны в точности их копировать. Во многом правы и мы, американцы. И я не призываю вас выплескивать вместе с водой ребенка, сколь бы плохо он себя ни вел.
Например, хотя несколько лет назад французский парламент обсуждал вопрос о запрете физических наказаний, – la fessee[1], как это называется, по-прежнему широко распространена во Франции. Она все еще законна. Во Франции я за неделю увидела столько случаев физических наказаний, сколько в Бруклине не видела за последние десять лет.
Но кроме порки, мне нравилось во французах все – и это неудивительно. Мама передала мне долю гугенотской крови – и вместе с ней любовь ко всему французскому. По-видимому, мама унаследовала уважение к французским обычаям от своей бабушки, Розы Шабо. (Постойте! Это же ее настоящее имя! Новое правило: людей умерших в этой книге мы будем называть их собственными именами. Французы любят правила.)
Когда я была маленькой, мои родители часто говорили о том, как хороши французские обычаи, и подталкивали к тому, чтобы их копировать. Один из моих братьев родился инвалидом. Родители поехали с ним в Лурд (город во Французских Пиренеях). Из всех святынь мира в надежде на чудо они выбрали именно французский город.
Я росла с убеждением, что французы знают, как поступать правильно. Уверена, что уважение ко всему французскому я впитала с молоком матери, и с годами оно стало только сильнее – даже переросло в нечто сродни фетишизму. Впрочем, я предпочитаю называть это чувство здоровой дозой «франкофилии». Звучит гораздо лучше и не напоминает о порках в тюремных камерах и высоких ботфортах со шпорами.
Впервые я побывала в Париже, когда мне было шестнадцать лет, и сразу же полюбила этот город и страну. Город. Был. Настолько. Прекрасен! Даже сегодня в моем доме не меньше восьми копий Эйфелевой башни.
Когда мы с моим мужем собирались пожениться и впервые отмечали вместе Хэллоуин (а это было шестнадцать лет назад), он оделся Тинтином[2]. Хотя этого персонажа создал бельгийский писатель и иллюстратор, Тинтин получился настоящим французом. (Недавно Уна обнаружила рассказы о Тинтине в нашей кладовке и, конечно же, увлеклась самыми «противоречивыми» из них. Интересно, а как французские родители отвечают на вопросы своих шестилетних детей: «А что такое опиум?» Вот уж спасибо, Тинтин!)
В подарок нашему первому ребенку мы получили два экземпляра книги «Красный шар» на французском языке, один на английском, а потом еще коллекцию DVD с этим фильмом. В моем доме есть коллекционные тарелки с оригинальными меню французских ресторанов и кафе 1920-х годов, где цены указаны во франках.
Моя «франкофилия» еще больше усилилась, когда я начала консультироваться с французами по вопросам воспитания детей. В самом начале этот поиск приобрел странные формы. Я стала воспринимать даже самый повседневный жизненный опыт в чисто французском свете.
Прошлым летом мы с Маком и девочками провели неделю на побережье Джерси. Это было еще до моего увлечения французским воспитанием, поэтому мы спокойно относились к тому, что дети предпочитали купаться в хлорированном, переполненном людьми гостиничном бассейне, чем в океане, расположенном всего в паре сотен футов от бассейна. Но уже тогда я задумывалась о французском воспитании.
Мы сидели на бортике бассейна, болтали ногами в невероятно теплой воде. И тут Дафна закричала: «Посмотри на меня, мамочка! Я – акула!!!» И тут же подхватила Уна: «Посмотри, как я катаюсь на горке, папочка!»
Снова и снова. А потом еще раз. Да-да, и еще раз.
А как-то днем я стала свидетельницей игры более старших детей – уже подростков. Их игра представлялась мне следующим образом: один из участников оставался у одной стенки бассейна, а все остальные собирались у противоположной.
Одинокий пловец или ловец давал группе тему – например, любимый фильм или любимая еда. Затем группа вырабатывала коллективный ответ и предлагала пловцу угадать его. Если пловец-ловец угадывал правильно – «Эйс Вентура»! – то вся группа бросалась к противоположной стенке, а пловец-ловец должен был поймать как можно больше своих противников.
Я рассеянно наблюдала за этой игрой, параллельно не выпуская из поля зрения своих дочерей, и тут мне стало особенно интересно. Темой была любимая еда.
Ловец: «Курица!» Никакой реакции. Ловец: «Куриная лазанья!» Никакой реакции. Ловец: «Курица с лингуини![3]» В бассейне случилось настоящее цунами – настолько энергично бросились плыть подростки.
Курица с лингуини? И это их любимая еда? И ловец это знал? Может быть, это какая-то региональная аномалия – но мне почему-то так не казалось. Скорее всего, небольшая группа подростков просто решила порезвиться, отреагировав на простое упоминание курицы с лингуини.
Сидя на бортике бассейна мотеля в Нью-Джерси, я перенеслась мыслями на другой берег Атлантики. Возможно, в тот же самый момент на западном побережье Франции в ту же игру играют французские подростки. Только вместо курицы с макаронами они называют нечто другое: «Утка! Утиная грудка! Утиная грудка в апельсиновом соусе!» Помню, что в тот момент подумала, что детям в таком возрасте уже пора бы привыкать к более изысканным блюдам и интересным рецептам. Конечно, французы не говорят «утка». Мне предстояло еще очень многое узнать.
