— Таркин, я все-таки не понимаю: на кой тебе сдался этот мгновенный коммуникатор? Ты хочешь заняться системами связи? А как же флимы? Как же студия?

Таркин бросил мечтательный взгляд на круглое тело Старретта на экране. Потом повернулся к своей собеседнице и зажег недокуренную и обмусоленную «Гавану Перфекто».

— Голда, я тебя очень люблю. Ты сама знаешь — я очень, очень тебя люблю. Ты лучший финансовый директор, который когда-либо у меня был. Ты знаешь все о старых и новых фильмах. Я тебя очень ценю как сотрудника, плюс ты же у меня просто красавица: у кого еще кожа столь прекрасного зеленого оттенка и такой элегантный белый мех?

Голда посинела от смущения (надо сказать, что мы, земляне, краснеем, а фомальгаутцы синеют).

— Но, Тарки, мы же летели на Динганзихт за технологическим решением для съемок! Нам же нужно братьев Уотли как-то запихнуть в кадр! И что мы везем обратно?

— Дорогая, — улыбнулся Таркин. — Мы везем сокровище. Сокровище, которое стоит тридцати киношных монстров. Нет, даже не так. Тридцати тысяч киношных монстров.

— Ах, Таркин, теперь я вижу — ты действительно так думаешь. А знаешь, почему? Потому что если ты честен, а ты очень редко бываешь честен, Тарки, говоришь ты как актер из еврейского народного театра.

— Голда, как тебе не стыдно!

— Тогда признавайся: зачем «Коллоссал-Всегалактик» сдался космический суперпупертелеграф?

— Тогда, Голда, деточка моя, садись и слушай. Слушай, что скажет тебе старый человек, повидавший на своем веку много такого, что вогнало бы тебя в кобальтово-синюю краску, Голда. Так вот, детка, ответь мне на один вопрос. Вот мы сняли «Ранчо самоубийц» с Баком Лонгабо в главной роли — пусть земля тебе будет пухом, старина Бак… Так вот, сколько раз мы продавали права на показ «Ранчо самоубийц», помнишь? И таки скажи мне, Голда, то был большой гешефт или таки средненький?

— Я отвечу на все два твоих вопроса, Тарки. Мы продавали права на показ флима сто одиннадцать раз. На шестьдесят третьем отбились вложения в съемки. На девяносто шестом — все вложенные суммы. Теперь он приносит весьма скромную, но прибыль.

Таркин затянулся сигарой, выдохнул абсолютно круглое колечко дыма и весело покосился на Эми и Александра.

— Так вот, дорогая моя, умненькая Голда, как ты думаешь, сколько раз мы еще сможем продать «Ранчо самоубийц»? На какой цифре все остановится? Сто пятьдесят? Или двести? Ведь картина скоро устареет, и нам придется продать ее какому-нибудь арт-хаусному каналу — чтоб все мои враги так жили, доходами с арт-хаусных каналов! — по бросовой цене?

— Максимум — двести. Так мне кажется.

— А если нам не придется больше ждать, когда Старретт доберется до очередной планеты? Что, если мы сможем отправлять копии флимов прямо как раньше, на древнем телевидении, для немедленного показа? Немедленного, Голда! Копия больше не будет идти до очередной планеты со скоростью света! Она окажется там мгновенно! Что, если мы сможем продать права на показ «Ужаса в Данвиче» сразу всем — причем на премьеру? Если мы проведем премьерный показ одновременно — на всех цивилизованных планетах, с лазерным шоу и прочими выступлениями знаменитостей? Как думаешь, сколько раз нам удастся показать флим, а?

Голда открыла было рот, чтобы ответить, но Таркин ответил за нее:

— Не перебивай старших, Голда, ты же умная девочка. Посмотри на меня — я уже стар и скоро умру. Так что дай старику поболтать вволю. Мы устроим премьерный показ на тысячах планет. На ты-ся-чах. И что мы заработаем тогда на «Ужасе в Данвиче»? Я сам тебе все скажу, Голда, а то ты опять меня перебьешь. Мы заработаем состояние. Целое огроменное состояние. Вот почему я нанял этих яйцеголовых, прошу прощения за прямоту, уважаемая доктор аль-Кхнему, уважаемый доктор Ульянов. Вот так вот! — усмехнулся Таркин и откинулся в кресле. — Что ты на это скажешь, умненькая моя Голда?

Тч-младший с удовольствием обнаружил, что катер прибыл на Старретт — если бы он мог опознать понятие и знал правильное слово, Тч сказал бы, что рад вернуться в родные пенаты. Катер «Клэр Вингер Харрис» вошел в Старретт в точке Портала Каспак и полетел через полую сферу прямо к Межзвездному Голливуду.

Шаттл, естественно, прошел через зону невесомости, и некоторая часть Тч-младшего слетела с обшивки — тут же воссоединившись с Тч-старшим. И перенеся в него — что немаловажно — все приобретенные знания и опыт. В то же время части Тч-старшего оторвались от изначального носителя, зацепились за неровности обшивки катера (кстати, эти неровности как раз и были Тч-младшим) и так и остались на поверхности корабля, когда он вошел в космопорт.

«Харрис» совершил посадку в Межзвездном Голливуде, между Микс Месом и Лагуной Лугоши. Таркин Армбрустер, Голда Абрамовиц, Эми 2–3–4 аль-Кхнему и Александр Ульянов тут же отправились на переговоры к Таркину в офис. Они даже не оглянулись на доставивший их на Старретт корабль. Поэтому они не увидели, как прозрачная, тонкая, зеленоватая пленка отделилась от обшивки корабля, сползла с нее и тихонько поползла вслед за ними.

А зеленоватую взвесь и впрямь трудно было разглядеть, потому что она хитро маскировалась под облачко едва заметной, ветром носимой пыли — словно сдуло обратившуюся в прах ряску с высохшего на жаре болота.

Тч-младший с наслаждением впитывал в себя эмоции и мысли целой толпы плотников, техников, осветителей, операторов, костюмеров, режиссеров, заместителей режиссера, гримировальщиков, рабочих сцены, специалистов по звуковым эффектам, музыкантов, монтажеров, разбрызгивателей вкусовых и ароматических муссов, дрессировщиков, животных, актеров, статистов и просто зевак, которыми кишела территория «Колоссал-Всегалактик».

Обрывки полупрозрачного облачка носились по съемочным площадкам в странных, совершенно непредсказуемых направлениях.

Один такой клочок залетел в павильон, в котором стояли декорации библиотеки Мискатоникского университета, полетал там, вылетел обратно и присоединился к более крупному зеленоватому облачку.

А на площадке Жозефина Джоунз посмотрела на хронотемпометр и властно выкрикнула:

— По местам! Быстро, быстро, все по местам!

Газа де Луре в роли Салли Сойер уселась за старинную стойку, за которой когда-то в земной Новой Англии работали библиотекари.

Карлос Карх, в длинном плаще и высоких ботинках, занял исходную позицию у железной решетки, перегородившей дверь. Он обернулся к Газе с выражением совершеннейшего отчаяния на искаженном, уродливом лице с выступающими лбом и челюстями.

Газа воздела руки и заверещала.

Карлос бросился на нее.

Газа снова заверещала и затыкала пальцем в Карлоса и решетку.

Жозефина Джоунз отчаянно жестикулировала, раздавая ценные указания.

Камеры подъезжали и отъезжали, гудя моторами.

Газа перепрыгнула через стойку и припустила прочь от Карлоса, прямо в сторону темной ниши, которая изображала библиотечное хранилище. Влетев в нишу, Газа вышла из кадра.

Карлос Карч остановился, не зная что делать.

Жозефина Джоунз заорала:

— Стоп! Стоп! Да что такое с Газой? Что она себе позволяет? Ничего не понимаю!

Карч обернулся к Жозефине — и выпучил глаза от ужаса. Ибо увидел нечто, что до того представилось воображению одного странного стряпчего из Коллидж-Хилл в Провиденсе на старой земле, а потом поселилось в кошмарах поколений читателей, неосторожно открывавших книги этого стряпчего.

Ибо глазам его представилось нечто, что неизменно приводило в отчаяние поколения иллюстраторов и скульпторов, пытавшихся с помощью чернил, масла или же глины передать образ, оставленный в наследство читателям этим самым худеньким стряпчим из Провиденса.

То был не имеющий имени адский близнец Уилбура Уотли — близнец, который удался больше в папу-пришельца, нежели в платиновую блондинку Лавинию Уотли, подарившую ему жизнь!

Карлос Карх издал вопль — да такой, что поколения за поколениями зрителей, любителей триллеров и фильмов ужасов единодушно утверждали, что Карх наиболее адекватно передает на экране ощущение ознобного, цепенящего, парализующего страха и отвращения.