Читая размышления Станца, я сравнивал детальные установления Ветхого Завета с новозаветной вестью о любви. Вослед Иисусу апостол Павел писал: «Весь закон в одном слове заключается: «Люби ближнего твоего как самого себя»» (Гал 5:14). Он также добавил: «…чтобы нам служить Богу в обновлении Духа, а не по ветхой букве» (Рим 7:6).

Правила важны: они как балансировочные колеса велосипеда, помогают ребенку научиться ездить и при этом избежать травм. Однако в конечном счете эти колеса нужны для того, чтобы человек выучился ездить самостоятельно, без их помощи. «Люби Бога и делай, что хочешь», — сказал блаженный Августин.

К сожалению, смысл этих слов часто искажают. Но суть их такова: если нами движет любовь к Богу, мы сами, по велению сердца, будем совершать такие поступки, которые будут угодны не только Ему, но и приятны нам самим.

Чаще всего кара за грех — страдание. Чем больше я отхожу от Божьего замысла, поддаюсь низменным импульсам, тем больше страдаю, — даже если меня не поймают, даже если никто не узнает о моем прегрешении. Из Евангелий я узнаю, как общался с грешниками — мошенниками, проститутками — Иисус Христос, Великий Целитель, и понимаю: Он пришел, чтобы избавить нас не только от наказания за грех, но и от самого греха. Сказано: «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ин 8:36).

Помню, как я впервые познакомился с убийцей. Мне было двадцать с небольшим, и я работал начинающим репортером в студенческом журнале «Кампус тудей». Мне поручили сделать репортаж. Я взял напрокат машину и поехал по живописному извилистому шоссе вдоль тихоокеанского побережья на север от Лос–Анджелеса, а затем наискосок к Ломпоуку. Возле Ломпоука, насколько хватало взгляда, раскинулись поля, усеянные цветами — красными, желтыми, белыми. Этот район вообще славится своей богатой растительностью, а я попал туда как раз во время цветения всего и вся.

Но ехал я в тюрьму строгого режима. Природные красоты остались позади: я шагнул в рукотворный мир каменных стен, колючей проволоки, железных ворот и пуленепробиваемых стекол. Меня проверили металлодетектором и обыскали. После этого мне позволили пройти в комнату свиданий. Оттуда мне предстояло говорить с Фрэнком по телефону, хотя он сидел за стеклом всего лишь в полуметре от меня. В трубке постоянно что–то шуршало. «Не забывайте, — Фрэнк показал глазами на кабину, из которой охрана мониторила звонки., — это не частная линия».

Говорить с Фрэнком оказалось удивительно легко: мы были ровесники, и ему хотелось общаться. Свой двенадцатилетний срок он коротал, накачивая бицепсы (которые уже выпирали под майкой) и обучаясь на заочных курсах. На любой мой вопрос он отвечал без колебаний. По его словам, у него было тяжелое детство: сначала обижали в одном приемном доме, потом — в другом. В одной из приемных семей отчим бил Фрэнка за непослушание палкой. Из школы его выгнали, и они с приятелем стали красть деньги на пиво и сигареты. Во время одной из краж их застукали, и подельник Фрэнка застрелил сторожа из дробовика.

По тогдашней своей наивности я представлял убийц людьми совершенно особой породы. Я ожидал увидеть воплощение зла, эдакого зловещего преступника вроде Чарльза Мэнсона. А Фрэнк походил на моих собственных приятелей. В отличие от других известных мне осужденных, он не отрицал свое участие в преступлении, за которое его приговорили. Говорил с сожалением, не без раскаяния, но не забывал подчеркнуть, что на курок нажал не его палец, и что детство его было тяжелым. Он не пытался оправдываться, но хотел, так сказать, показать свой поступок в свете общей картины. Он хотел, чтобы я его понял.

Потом я еще несколько лет переписывался с Фрэнком, а в тот день, уезжая из тюрьмы, я думал о собственных грехах. Я не совершал никаких противоправных действий, ничего такого, за что меня можно было бы отдать под суд. Но грехи были — внутренние, вполне подобающие человеку литературного труда с интроспективным взглядом на мир.

Впоследствии я составил список своих грехов. Не разрозненных греховных поступков, а именно дурных наклонностей. Вот некоторые примеры из него.

Обман. Стыдно сказать, но в свое время я разработал целую систему обмана. Для меня это был творческий способ борьбы с бесившей меня «системой». Я пытался сквитаться, отправляя чеки в конвертах без почтовых марок: пусть, дескать, платит государство! (Хотя впоследствии почтовая служба смекнула и перестала доставлять такие письма.) Я становился подписчиком музыкальных клубов, переписывал альбомы на пленку, а потом их возвращал. Если бы в те дни существовали пиратские музыкальные сайты, я бы пользовался ими регулярно. Потом меня замучила совесть, и я перестал так поступать, но и поныне мне приходится бороться с искушением слукавить ради собственной выгоды. Если при покупке с моей кредитной карты снимают меньшую сумму или бонусные программы авиалиний делают ошибку в мою пользу, я тут же решаю для себя, что они сами виноваты. Но если они ошибаются в свою пользу, я кипячусь и лезу в бутылку.

Постоянное недовольство. В Библии такой грех не упомянут, хотя отчасти он напоминает мне грех уныния, в том виде, в каком он описан в святоотеческой традиции. Проявления его в моей жизни обильны. Скажем, годы редакторской деятельности выработали во мне неутолимую придирчивость: я целыми днями могу искать ошибки, вычеркивать из текста слова, перестраивать предложения, рвать черновики. Для редактора такое усердие похвально, но в жизни оно вредит. Я постоянно хочу чего–то, чего у меня быть не может, хочу стать таким, каким стать не могу. Я склонен к злопамятности: помню обиды. С удовольствием «редактирую» поведение жены и друзей, а к незнакомым людям отношусь с изначальным подозрением. Меня можно завоевать, но это будет именно завоевание.

Ханжество. С этим грехом приходится бороться всем христианам (опять оправдываюсь!), но авторам духовной литературы, пожалуй, больше остальных. Какой–нибудь колумнист пишет вдохновенный призыв к гражданскому неповиновению. Житель Небраски читает его, нарушает закон в пользу нравственного принципа и попадает в тюрьму. Что должен при этом чувствовать журналист? Я пишу о прокаженных в Индии, об удивительном смирении и жертвенности миссионеров, которых встречал, но сам живу в горной тиши, сижу в уютном кабинете и пишу под звуки классической музыки. Как мне с этим жить?

Алчность. Писать книги о христианской вере – единственное известное мне «служение», которое приносит доход. Каждый покупатель моих книг способствует моему заработку. Надо ли описывать смешанные мотивы, возникающие по ходу работы? Поневоле начинаешь думать не только о том, «правильна ли эта мысль», но и «станут ли это покупать».

Гордыня. Еще один грех, о котором приятнее было бы умолчать. Как автор книг, я исхожу из дерзкой предпосылки, что вам стоит потратить свое время на мои мысли. Если бы не она, я бы вообще не взялся за перо. Однако в любое предложение, в любую фразу, в любое слово может прокрасться гордыня.

Это не те грехи, о которых говорил Фрэнк в тюрьме: издевательство над детьми, алкоголизм, воровство, хулиганство. К таким грехам меня не тянет. Но зло всегда бьет по наиболее уязвимым точкам человека. Я целыми днями сижу в кабинете: какая богатая почва для грехов, связанных с самоуглублением и самокопанием! Недовольство, гордыня и алчность — грехи внутренние, произрастающие в темных уголках психики. Их питают жажда признания, легкая паранойя и одиночество — вечные спутники литературного ремесла.

В детстве над Фрэнком немало издевались, и он поддался искушению поквитаться с миром. У известных политиков другие искушения. Свои соблазны есть и у тех, кто зарабатывает на жизнь красотой тела. Большое искушение для них, например, прелюбодеяние. Это доказывает статистика разводов среди голливудских звезд.