В связи с последними событиями в Германии у нас было много работы. Так, мной был поставлен вопрос о дальнейшей деятельности «Союза немецких офицеров» и Национального комитета.
Сегодня я разговаривал с генералом Латтманом и проинформировал его, что я собираюсь говорить на эту тему с генералом Кобуловым. Я должен предпринять определенный политический шаг, но прежде нужно обсудить это по-товарищески.
Позднее состоялась беседа с генерал-полковником Штреккером, в которой я высказал мысль о том, что мы должны сохранить движение, а Национальный комитет может послужить базой для создания правительства. Национальный комитет должен продолжать свое существование или как центр движения «Свободная Германия», или как правительственный орган. В таком случае он должен находиться в Восточной Пруссии.
6 августа 1945 года. Сегодня состоялась встреча с с генералом Кривенко1. Мы беседовали о послевоенном устройстве Германии.
Генерал спросил меня, чем я интересуюсь в настоящее время. Я ответил, что меня интересует дальнейшая судьба моей родины и хотел бы знать, будет ли связь между отдельными зонами. Я сказал, что понимаю, что решения конференции1 будут общими для всей Германии, но мне кажется, что каждая зона будет представлять собой отдельную страну.
Зоны будут строго разграничены между собой — как отдельные государства, скажем Бельгия, Франция и т.д. Переезд из одной зоны в другую, мне кажется, будет связан с такими же затруднениями, как отъезд за границу. Может быть, будет существовать общее административное управление, но тем не менее зоны будут отделены друг от друга. Это осложнит переписку с родными.
Генерал ответил вопросом: «Все ли вопросы в решении конференции понятны?»
Я ответил, что да, решения конференции именно такие, как я и ожидал, не более. Но вопросы, по-моему, решены не все. Например, вопрос о границах не решен окончательно и, очевидно, будет решаться после. Ничего не упомянуто о военнопленных. В отношении военнопленных, по-моему, могут быть два решения: либо этот вопрос отложат и он будет решаться позднее всеми союзниками, либо его сейчас будет решать каждый из союзников самостоятельно.
И третий вопрос — относительно министерства культуры. Установлено 5 министерств: финансов, связи, экономики, промышленности... а как же будет с министерством по делам культуры?
Генерал ответил, что министерство по делам культуры будет подчинено министерству просвещения, и в свою очередь спросил, что нужно было бы сказать по вопросу о военнопленных. Этот вопрос действительно занимает всех находящихся здесь с утра до вечера.
Я ответил, что это — само собой разумеется. Чем дольше длится пребывание в плену, тем больше повышается психоз среди военнопленных. Вопросы, которые не были решены конференцией, были очень сложными вопросами; если бы в Германии была только одна оккупационная власть, то разрешить все было бы относительно легче.
Потом снова вернулись к вопросу о новом правительстве Германии. Генерал сказал, что если бы Германия имела возможность создать такое правительство, при котором Германия, хотя и побежденная, могла бы существовать как единое государство, тогда все вопросы решались бы с этим правительством.
Я ответил, что если бы Германия после окончания войны была в состоянии создать такое правительство, которому больше доверяли бы, то не нужно было бы предпринимать никаких мер по обеспечению безопасности. Что я не могу себе представить, чтобы хоть один немец равнодушно отнесся к решению вопроса о восточной границе.
Надо полагать, что это еще не последнее слово — все будет зависеть от того, как немецкий народ сумеет поставить себя. Насколько я знаю, люди довольны общим ходом развития событий в Германии.
Генерал поинтересовался: на какую страну — Англию, США или СССР больше ориентируются находящиеся здесь офицеры и генералы?
Я сказал о себе: к этому движению я пришел на основе своих убеждений. Тот, кто твердо стоит на платформе этого манифеста, для того нет колебаний в выборе ориентации. И я думаю, что было бы большой опасностью для немецкого народа, если бы начались сейчас эти колебания. Совершенно ошибается тот, кто колеблется, не видя перед собой правильной и определенной линии. Вся проблема заключается в том, как убедить в этом тех, кто находится в других зонах.
На это генерал Кривенко сказал, что каждый народ может сам себе избрать систему управления. На что я ответил, что считаю, что немецкий народ может избрать себе ту форму управления, которую он считает правильной.
Я не могу судить отсюда о том, к какому строю стремится германский народ; во всяком случае, в этом отношении каждый народ своеобразен. Каждая страна имеет свои особенности и в соответствии с ними будет избирать себе форму государственного управления.
В Германии, безусловно, будет другая система, чем раньше, но мне отсюда очень трудно судить о том, какими темпами надо форсировать это развитие; я уже 3 года, как уехал из Германии, а за это время там многое изменилось. Сначала нужно знать — какие есть возможности, а потом, в соответствии с этим, намечать темпы развития.
Война подготовила почву для изменения жизненного уклада немецкого народа. Когда жизнь народа протекает нормально, то трудно представить себе необходимость изменения государственной системы. А теперешнюю катастрофу можно сравнить с революцией, которая все изменит.
Генерал Кривенко осторожно спросил: «Господин фельдмаршал, если бы вы вернулись в Германию, с чего бы вы начали свою личную жизнь?»
Я ответил, что мне об этом очень трудно судить; я не знаю, есть ли у меня там квартира, но это меня не волнует. Главное — я не хочу попасть ни в английскую, ни в американскую зону; я хочу быть в русской зоне. Какую-нибудь политическую работу я себе изберу, но какую именно — сейчас я сказать не могу, так как не знаю, что меня ждет в Германии.
Я не могу сказать, как я начну и что я начну, но точно знаю одно — я буду работать. Немецкий народ нужно поставить на совершенно другие рельсы. Вполне естественно и понятно, что немецкий народ будет отстаивать свою жизнь. Нужно отличать нормальное положение от теперешнего, создавшегося в Германии.
Я хочу сделать маленький набросок в отношении будущего: предположим, немецкий народ будет развиваться и внутренне, и внешне; все будет идти хорошо и планомерно. Но германский народ может сказать: «Я имею за плечами тяжелый опыт — меня упрекают в том, что я навлек войну; я не буду больше брать оружие в руки».
Я думаю, что Советский Союз не заинтересован в таком народе, который не хочет вооружаться. Народ, который не может защитить свою свободу, не достоин этой свободы. Русский народ завоевал свободу и сумел отстоять ее. А это является лучшим доказательством того, что русский народ достоин этой свободы.
Эта встреча заронила во мне маленькую надежду: генерал Кривенко спросил о том, чем я буду заниматься после возвращения в Германию. Значит, этот вопрос уже обсуждался и, может быть, в скором времени будет решен положительно. Это было бы совсем неплохо!
8 августа 1945 года. Сегодня, за карточным столом, обсуждали решения Берлинской конференции. Я сказал, что если судить здраво, то нужно прийти к выводу о том, что результаты конференции в Потсдаме более благоприятны для нас, чем мы могли ожидать. Новые восточные границы безусловно очень тяжелы, и очень трудно будет успокоить германский народ. Но мы должны примириться с этим фактом.
Вопрос об уничтожении милитаризма ставит нас, генералов, в очень тяжелое положение перед народом потому, что нет никакого сомнения в том, что народ будет отождествлять генералов и милитаризм.
Кажется ясным лишь одно — единство Германии обеспечено. Я лично сам в этом убежден. И в этом мы немало обязаны влиянию русских.
Все генералы со мной согласились.
9 августа 1945 года. Сегодня в разговоре с генералом фон Зейдлицем обсуждали объявление Советским Союзом войны Японии1. Я сказал, что Япония это единственное государство, которое вступило в войну в качестве агрессора и еще не разгромлено. Так как демократические державы объединились с тем, чтобы обеспечить мир, то вступление Советского Союза в эту войну является лишь следствием этих мыслей.
