Ночью темной, как амбра, жемчужину неба ночного

Бык небесный похитил, изъяв из ноздри у земного. (Телец)

И когда наступил путешествию длинный конец,

Близнецы ему дали свой пояс и Рак свой венец. (Рак и созвездие Короны)

Неба колос расцвел при одном появленье пророка,

Этот колос, расцветший от Льва, он отбросил далеко. (С колосом в руках изображалось созвездие Девы)

Чтоб измерить, насколько той ночи цена велика,

На Весах ее вес проверяла Венеры Рука...

И пока проносился пророк меж сияющих звезд,

Чашу противоядья излил Скорпиону на хвост. (Упоминается созвездие Чаши вблизи Скорпиона)

Вдаль метнул он стрелу, где его проходила дорога, (Созвездие Стрельца)

Ею был уничтожен губительный вред Козерога.

Стал Иосифом в кладезе, солнцу подобно, пророк,

Стал Ионою Рыб, ибо кладезь от них недалеко.

Финал особенно важен, он прямо указывает место ко¬лодца — созвездие Водолея. Вероятно, сама форма Водолея напоминает сооружение типа колодезного журавля, спу¬скающее Овна вниз, к водяным созвездиям Кита и реки Эридан. Почему именно здесь происходят эти события?

При переходе солнца от Рыб к Овну день начинает прибывать и становится длиннее ночи. Но при этом в жертву приносится агнец — Овен: он исчезает из поля зрения, чтобы вернуться на небо через сорок дней. Здесь же поблизости находится созвездие Кита, заглотившего биб¬лейского Иону на сорок дней. Значит, библейский Иосиф и пророк Иона, заглоченный китом, есть не что иное, как созвездие Овна. В это же весеннее время происходит возне¬сение Магомета на небо и погребение Христа.

Овен — русский Садко, ныряющий на дно океана, и Синдбад-мореход, проглоченный большой рыбой, а позднее барон Мюнхгаузен во чреве все того же кита.

В сказке Н. Ершова Овен — Иван, только встречается с китом в своих странствиях по небу, но это уже следы лите¬ратурной обработки сюжета.

Итак, на небе в созвездии Водолея находится горловина чаши, спуск в небесный колодец, ведущий ввысь. Это трещина в хрустальной горе небес, куда можно проникнуть, уменьшившись до размера муравья. Иногда «узкое про¬странство» — это тропа в лесу, лабиринт, проход между скалами, или переправа по хлипкому мосту, или даже коровье ушко. Для Одиссея это проход между скалами. Для Данте в «Божественной комедии» – лес: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу...»

Через узкую горловину предстоит пройти будущей счастливой невесте — падчерице, сиротке. Ее чаще всего спускают в колодец, но с ней обычно происходит то же, что произошло с библейским Иосифом Прекрасным. Брошен¬ный в колодец в рубище, он в конечном итоге оказывается на вершине славы и богатства. Предание об Иосифе интересно еще и тем, что в нем сохраняется изначальная звездная символика, забытая и утерянная во многих более поздних сюжетах. Иосиф видит сон о том, как «солнце, луна и один¬надцать звезд поклоняются ему». Близкие мгновенно ис¬толковывают этот сон по правилам звездного кода: «И по¬бранил его отец его, и сказал ему: что это за сон, который ты видел? Неужели я и твоя мать и твои братья поклонимся тебе до земли?» Библия ничем не обосновывает такое ис¬толкование сна Иосифа, но мы помним, что кодовая основа едина в фольклорных системах разных народов, и могли бы сами истолковать этот сон. Ведь и в русском фольклоре солнце — мать, месяц — отец, звезды — дети.

Еще отчетливее видна звездная основа сюжета о спуске в колодец в киргизской сказке «Сын раба и птица Зымырык». Здесь путешествию героя за своей небесной невестой пред¬шествует творение вселенной из человека. «Мне снилось, будто из головы моей вышло солнце, из ног выплыла серебряная луна. Потом раскрылась моя грудь и оттуда посыпались алмазные звезды».

Не человек рождается во вселенной, а Вселенная возникает из человека. Это главный закон Метакода.

Лунные герои всегда сохраняют в душе мечту о некой цельности, завершенности. Их расколотость на две фазы — смерти и воскресения озарена воспоминанием о некой лунной цельности, завершенности. И действительно, обе фазы умирающего и воскресающего месяца в луне соединены.

Солнечный герой путешествует, несет свет людям; лун¬ные герои гибнут, ввергаются в темницу, возрождаются снова. Но есть еще и внешне неподвижные герои, вокруг которых все вращается. В сказке это царевна в тереме или в башне. Ради нее сражаются храбрые рыцари, скачут в три¬девятое царство, совершают подвиги, убивают змея или дракона. Сама же звезда-царевна — некий неподвижный центр мира, вокруг которого происходят события. На небе такая роль отведена Полярной звезде. Это неподвижная точка звездного неба, вокруг которой вращаются все осталь¬ные звезды. Такой заточенной в башне царевной чувствует себя Татьяна Ларина. Она видит в Онегине рыцаря-изба¬вителя, который ее спасет. Но Онегин уже не рыцарь, не Иван-царевич. В «Илиаде» это Елена. Вокруг нее и ради нее идет Троянская война. Сама же она никак не участвует в этих бурных событиях.

Реже таким неподвижным центром бывает мужской персонаж. Тем более интересен в этой ипостаси Илья Ильич Обломов, пребывающий в неподвижности на диване на протяжении почти всего повествования. Временами его куда-то везут или приходится куда-то перебираться, но главная функция Ильи Ильича — неподвижность. Этим он и интересен.

Писатели часто «вспоминают» астрономи¬ческий код. Альфонс Доде в рассказе «Звезды» устами пастуха повествует о звездных феериях. Большая Медве¬дица — это повозка, Плеяды — гнездо наседки, пояс Ориона назван Три святителя, а Млечный Путь именуется дорогой святого Иакова.

Суриков вос¬произвел рисунок звезд Большой Медведицы в картине «Утро стрелецкой казни». Это созвездие образуют свечи в руках стрельцов.

Могло не остаться свидетельства Сурикова о том, что свечи в руках стрельцов воспроизводят рисунок Большой Медведицы, и тогда трудно было бы доказать, что не случайно именно таким образом расположены огненные язычки свечей. В доказательство пришлось бы вспомнить, что, по преданиям сибиряков. Большая Медведица — это колесница мертвых, уносящая на небо души умерших. На картине — казнь, и телега, везущая к плахе, как бы ста¬новится небесной повозкой — Большой Медведицей. Разу¬меется, и эти доказательства были бы косвенными, но, к счастью, в данном случае свидетельство художника сохранилось.

Но ведь и Маяковский скажет: «Эй, Большая Медведица, требую, чтоб на небо нас взяли живьем».

«Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и про¬должительнее мы размышляем о них,— это звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (И.Кант).

* * * * * * * * * *

Мистерия Блока