– Замолчите, я приказываю вам.

– Погодите… Я счастлив, что живу в такое жестокое время. Мой дух, душа не зависят от оболочки. Понимаете ли вы, какое блаженство испытываю я, сознавая это? Я велик, я совершенно свободен. Полная свобода духа! Счастье сознавать то, что вы – невероятно свободны. Вот – рука, нога, грудь и… голова! Смотрите, мое тело не тяготит меня, жизнь – пустяк! Вот эта образина, ваш головорез-казак, тряхнет чубом и зарубит меня, если вы этого захотите. Какой толк! Убивать привыкли все, и этому молодцу будет даже скучно лишать меня жизни. Знаете, я заметил, что ваши люди вшей бьют с большим удовольствием, чем людей… Что, что?… Погодите возражать… Ну, возьмем так… Этот молодец подойдет ко мне и выстрелит в упор… На секунду мне еще успеет показаться, что у меня отрывается затылок, что я куда-то проваливаюсь, нет, вернее, уношусь в темное пространство… А, я вам еще забыл сказать! Если бы я умел держать в руке перо, я бы написал рассказ, поэму, еще что-нибудь… Вообразите картину: царь, тиран, диктатор казнит человека перед громадной толпой… Казнимый видит громадное зарево… Закат, что ли… На этом зареве, перерезая его пополам, висит черная веревка. Больше ничего… А диктатор, – при этом слове Збук почти взвизгнул, – диктатор-то стоит в отдалении, взяв себя за грудную пуговицу – заметьте, жест-то гениальный – и можно видеть, как у него от волнения подогнулась одна нога… Нелегко убивать людей, барон… И вдруг диктатор видит глаза… Что вы уставились на меня, барон? Ничего? Итак, он видит глаза в толпе, он не знает, чьи они… Может быть, они принадлежат честному, может быть, ими смотрит такой же убийца… Но… Глаза, одни глаза, поймите, наконец, меня – ничего больше, чем глаза… Диктатору плевать, что смотрит вся толпа; он видит одни эти зрачки. Он закрывает свое лицо ладонью, стараясь не смотреть в толпу, но страх выше его, и он глядит сквозь пальцы на глаза… Вот что я изобразил бы, если бы умел писать… Веревка, зарево, нога подгибается…

– Замолчите вы, наконец, – прохрипел барон Юнг, и Збук увидел, что на шее Юнга в одну секунду посинели кривые жилы.

Збук стоял посредине песчаного двора баронского дома, в обычном ерническом виде, с длинной щепкой в руках. Под его толстыми ногами на земле вились странные узоры. Иногда Збук прыгал на одной ноге среди узоров, и все это походило на детскую игру в «классы».

Юнг довольно спокойно смотрел на всю эту чертовщину, прижимая ладонью края расходящегося на груди халата. Он был высок и сух, он держался прямо, как засохшее сыромятное плетье. Всякому в глаза бросались прежде всего две странных привычки Юнга. Во-первых, он курил длинные, шершавые папиросы, но окурков не бросал, а выдувал остаток табака из картонных мундштуков, совершенно не заботясь о том, куда упадет горящий табак. Второй привычкой Юнга была манера как-то по-женски рассматривать свою грудь, наклоняя голову и упираясь подбородком в основание горла. Все эти привычки он повторял почти каждую минуту, но вот сейчас, когда Юнг в последний раз выдул пылающий табак, Збук предупредительно вынул из кармана коробку сигарет с изображением серых куропаток на крышке и подал ее барону.

– Курите это, барон, – промычал Збук и, расталкивая бороду, сам присосался толстыми гулами к мундштуку сигареты. – Заядлые белогвардейские, англичане завезли… Не беспокойтесь, курите, у меня их много… У Аникина еще наменял… Как вам нравится моя выдумка о диктаторе?

– Если вам дорога шкура, раз навсегда прекратите ваши глупые сказки. Понятно?

Збук пустил кольцо дыма и посмотрел на барона.

– О, как это скучно! Ведь мне уже приходилось высказываться насчет собственной шкуры только что…

Голос Збука звучал сейчас почти жалобно. Он стоял с опутанной арканами дыма мохнатой головой. Жирные ноги его подрагивали. Он топтался на одном месте. Когда он брал сигарету – было видно, что пальцы его были покрыты фиолетовыми лишаями. Очевидно, Збук очень долго что-то писал.

– Не смотрите так на меня, – озлобленно закричал Збук на барона. – Я голоден у вас в этой дыре, а вы меня рассматриваете, как идола в паноптикуме… Ну, что вы хотите от меня? Всю жизнь про меня говорят, что я – «это не я. Что же я – призрак, фантом, что ли? Да, я – фантом, – вдруг заорал он, повертывая свою бороду к барону. – Я фантом с толстыми ляжками, я – призрак, но очень прожорливый! Что вы меня мучаете? Убить вы меня боитесь, духу не хватит, да и не за что… Идей я никаких не исповедую для того, чтобы после не отказываться от них, я вам не опасен. А злы вы потому, что от вас убежали поручик Ершов и князь Терек, не успели вы их вовремя прихлопнуть. Взяли вы меня к себе от тоски, я это сумею доказать. Не будем ссориться, барон. Лучше угостите меня, как обещали…

Шмыгая носом, Збук утомленно поплелся вслед за Юнгом в комнату барона. Бородач привычно рухнул на стул и забарабанил пальцем по столу, Юнг, в свою очередь, лег на кошму. Он лежал, окруженный пустыми папиросными гильзами и выдутым табаком. Збук нетерпеливо водил пальцами по краю фаянсовой тарелки, облизывался и ворчал, пока казак не принес ему миску с жареной бараниной и, на этот раз, не палочки, а даже ложку.

Поставив миску на стол, казак вытянулся у порога и доложил Юнгу о том, что неизвестный человек желтой расы, хорошо вооруженный и прибывший сюда с телохранителем, просит барона принять и выслушать его.

– Пусть зайдет, – сказал Юнг и, приподнявшись на локте, придвинул к себе револьвер.

Збук одолевал уже третий кусок баранины, когда желтый широко распахнул двери, быстро вошел в комнату и, поперхнувшись от табачного дыма, остановился и отвесил барону глубокий поклон.

Юнг молча взглянул на гостя.

– Мой господин получил твое письмо, – выкрикнул телохранитель. – Теперь мой господин думает, что храбрый генерал оценит храбрость господина и два солнца осветят двойным светом мир.

– Двух солнц не бывает, – проворчал Збук и, отложив в сторону ложку, повернул голову к гостю.

Збука прежде всего удивило, что гость не походил на китайца, хотя и был одет в стеганую кофту и такие же штаны, выраставшие на его теле, как громадная синяя опухоль. Он был широк плечами, но очень низок ростом и вообще мелок. Его ладони, например, были ничуть не больше козырька фуражки, надвинутой на редкие брови. Коротко остриженные волосы уменьшали и без того маленькую голову пришедшего, а лицо напоминало помятую дыню. Желтый человек наполнил комнату шелестом лакированных ремней, обнимавших его тело; даже ручка качавшегося на животе маузера была не из простого деревянного, а из обшитого блестящей кожей футляра. Кроме того, на нем висели бинокль и шашка русского образца. Все это держалось на тщедушном теле при помощи сложной амуниции, казавшейся каким-то нагромождением узких черных зеркал.

Приезжий вертел черепашьей шеей.

– Я согласен, – бросил Юнг. – Сколько людей?

– Три сотни маньчжурцев… Беглые солдаты и поденщики… Дерутся, как тигры…

– Вооружение?

– Русские винтовки, шашки, гранаты Милса… Есть пулеметы.

– Лошади?

– Все в седлах.

– Твоему господину известны мои обычаи и дисциплина?

– О, одному светилу видны лучи другого солнца!

– Не всегда так, но допустим. Когда можешь дать людей? Ага, хоть завтра. Пусть приводит. Но… пусть он знает, что в случае неповиновения и самовольства – перестреляю всех. Збук, напишите ему пропуск, а то заставы могут задержать, я подпишу. Кроме того, я взгрею тех, кто его пропустил, не зная, с кем имеет дело…

Карлик в черных ремнях вышел из комнаты так же легко, как и пришел.

– Кто это? – спросил Збук, ковыряя в зубах.

– Цицикарский хунхуз Канака… Японец… Многие ищут его головы. Ему надоело грабить поезда, и он пришел ко мне.

Збук прохаживался по комнате, засунув руки в карманы. Он насытился и поэтому впал в довольное настроение.

– Барон, – спросил он вкрадчиво, – вы не будете сердиться, если я вам открою одну штуку?

– Ну…

– Когда вы заставили меня писать ваши бумаги, я сознательно, нарочно сделал одну пакость… Я посадил кляксу, размазал ее, обмакнул палец и приложил его к бумаге… Это сделано с очень большим умыслом. Поняли?