10 февраля 2008 года я покинул Нью-Йорк на пике кризиса чистого листа. Страна уже бурлила в преддверии президентских выборов: несколькими днями раньше, в “Супервторник” (который в виде исключения пришелся на февраль, а не на март, что предвещало необычный год), мандат от республиканцев получил сенатор Маккейн, тогда как у демократов еще продолжались ожесточенные бои между Хилари Клинтон и Бараком Обамой. Я домчался на машине до Авроры без единой остановки. Зима была снежная, и в проносившихся за окном пейзажах преобладал белый цвет. Я любил Нью-Гэмпшир: любил его спокойствие, его бескрайние леса, его заросшие кувшинками пруды, где летом можно купаться, а зимой кататься на коньках, любил думать о том, что здесь не платят ни подоходного налога, ни налога с продаж. Я считал его либертарианским штатом, а его девиз “Жить свободным или умереть”, выбитый на номерах машин, обгонявших меня на шоссе, прекрасно выражал то могучее чувство свободы, какое охватывало меня в каждый мой приезд в Аврору. Помню, впрочем, что в тот холодный, туманный вечер, приехав к Гарри, я сразу ощутил внутренний покой. Он ждал меня на крыльце, укутанный в огромную зимнюю куртку. Я вышел из машины, он пошел навстречу, положил руки мне на плечи и улыбнулся широкой ободряющей улыбкой:

– Что с вами, Маркус?

– Не знаю, Гарри…

– Ну ладно, ладно. Вы всегда были слишком впечатлительным юношей.

Прежде чем я разложил свои вещи, мы посидели в гостиной и поговорили. Он сварил кофе. В очаге потрескивал огонь; в доме было тепло и уютно, а снаружи, за огромным панорамным окном, ледяной ветер трепал океан и мокрый снег падал на скалы.

– Я и забыл, до чего здесь красиво, – прошептал я.

Он кивнул:

– Вот увидите, мой милый Маркус, я вами займусь. Вы нам снесете не роман, а бомбу! Не переживайте, все хорошие писатели проходят через подобные трудности.

Он выглядел все таким же безмятежным и уверенным, каким я его знал всегда. Казалось, этот человек не ведал сомнений: харизматичный, знающий себе цену, он одним своим присутствием естественно подчинял себе окружающих. Ему шел шестьдесят седьмой год, он был статен, с безупречно пышной седой шевелюрой, широкими плечами и мощным торсом – свидетельством длительных занятий боксом. Он был боксер; именно на почве этого вида спорта, которым я сам усердно занимался, между нами и зародилась симпатия в Университете Берроуза.

С Гарри меня связывали очень глубокие связи, о которых я расскажу чуть ниже. Он вошел в мою жизнь в 1998 году, когда я поступил в Университет Берроуза, в Массачусетсе. В то время ему было пятьдесят семь, и он уже лет пятнадцать благоденствовал на кафедре литературы этого скромного провинциального университета с его мирной атмосферой и симпатичными, вежливыми студентами. Прежде я, как и все, знал по имени Гарри-Квеберта-Великого-Писателя; в Берроузе я встретил Просто-Гарри, того, кто, несмотря на разницу в возрасте, вскоре станет одним из ближайших моих друзей и научит меня, как стать писателем. Сам он получил признание в середине 70-х, когда вторая его книга, “Истоки зла”, распроданная тиражом пятнадцать миллионов экземпляров, принесла ему National Literary Award и National Book Award, две самые престижные литературные премии страны. С тех пор он регулярно печатался и вел весьма популярную ежемесячную колонку в Boston Globe. То был один из великих представителей американской интеллигенции; он выступал с многочисленными лекциями, его часто звали на главные культурные мероприятия, к его мнению по политическим вопросам прислушивались. Его очень уважали, он был гордостью страны, тем лучшим, что могла породить Америка. Приехав к нему на несколько недель, я надеялся, что он сумеет вновь превратить меня в писателя, научит, как преодолеть пропасть чистого листа. Приходилось, однако, признать, что Гарри хотя и считал мое положение безусловно затруднительным, но отнюдь не видел в нем ничего ненормального. “У всех писателей иногда случаются осечки, это часть профессиональных рисков, – объяснил он. – Принимайтесь за работу, все само рассосется, вот увидите”. Он устроил меня в своем кабинете на первом этаже, том самом, где написал все свои книги, в том числе “Истоки зла”. Я сидел там часами, тоже пытался писать, но в основном смотрел как завороженный на океан и снег за окном. Он приносил мне кофе или чего-нибудь поесть и, глядя на мою унылую физиономию, пытался поднять мне настроение. Наконец однажды утром он сказал:

– Не сидите с таким видом, Маркус, можно подумать, вы умираете.

– Вроде того…

– Знаете, волнуйтесь из-за судеб мира, из-за войны в Ираке, но уж не из-за каких-то несчастных книжек… Вам еще рановато. Честное слово, вы меня огорчаете: развели канитель, а всего-то не можете собраться и написать три строчки. Взгляните на вещи здраво: вы написали потрясающую книгу, стали богатым и знаменитым, а вторая книга слегка застряла у вас в голове. Ничего странного или тревожного в этой ситуации нет…

– А вы?.. У вас никогда не бывало такой проблемы?

Он звонко расхохотался.

– Страх чистого листа? Вы шутите? Мой бедный друг, бывало, и куда чаще, чем вы можете себе представить!

– Мой издатель говорит, что если я сейчас не напишу новую книгу, мне конец.

– А вы знаете, кто такой издатель? Писатель-неудачник с богатеньким папашей, на чьи деньги он может присваивать себе чужие таланты. Вот увидите, Маркус, все очень скоро образуется. Перед вами чертовски завидная карьера. Первая ваша книга была замечательная, а вторая будет еще лучше. Не берите в голову, я помогу вам снова обрести вдохновение.

Не могу сказать, что поездка в Аврору вернула мне вдохновение, но она, безусловно, пошла мне на пользу. И Гарри тоже: он жил холостяком, без особых развлечений, и, я это знал, нередко чувствовал себя одиноким. То были счастливые дни. Кстати, последние наши счастливые дни, проведенные вместе. Мы подолгу бродили вдоль океана, слушали великую оперную классику, бегали на лыжах, вкушали от местных культурных радостей и совершали вылазки в окрестные супермаркеты в поисках маленьких коктейльных сосисок, доход от которых шел в пользу ветеранов американской армии. Гарри их обожал и считал, что они сами по себе – достаточное оправдание военного вторжения в Ирак. Еще мы часто ходили обедать в “Кларкс”, вечерами напролет пили там кофе и рассуждали о жизни, как во времена, когда я был его студентом. В Авроре все знали и уважали Гарри, а с недавнего времени знали и меня тоже. Ближе всего я сошелся с хозяйкой “Кларкса” Дженни Доун и с Эрни Пинкасом, местным библиотекарем-волонтером, добрым приятелем Гарри, иногда заезжавшим под вечер в Гусиную бухту выпить виски. Сам я каждое утро ходил в библиотеку читать New York Times. В первый же день я заметил, что Эрни Пинкас выставил на рекламной стойке экземпляр моей книги, причем на самом видном месте. Он гордо указал на него со словами:

– Видишь, Маркус, твоя книжка на первом месте. Самая спрашиваемая книга, уже год. Когда следующая?

– Честно говоря, мне трудновато ее начать. Потому-то я и здесь.

– Не волнуйся. Уверен, ты найдешь гениальную идею. Что-нибудь захватывающее.

– Например?

– Откуда я знаю, это ты писатель. Но надо найти тему, которая бы увлекла толпы.

Последние тридцать лет Гарри всегда сидел в “Кларксе” за одним и тем же столиком, номер 17; Дженни привинтила к нему металлическую табличку с надписью:

Я знал эту табличку всегда, но никогда толком не обращал на нее внимания. И только в этот приезд стал проявлять к ней пристальный интерес, подолгу рассматривать ее. Вскоре эти слова, выгравированные на металле, превратились для меня в наваждение: сидя за этим жалким деревянным столом, липким от грязи и кленового сиропа, в этой забегаловке в маленьком городишке в Нью-Гэмпшире, Гарри написал свой колоссальный шедевр, превративший его в легенду литературы. Откуда к нему пришло вдохновение подобной силы? Мне тоже хотелось усесться за этот стол и писать и пережить приступ гениальности. Впрочем, я просидел за ним два вечера кряду, с бумагой и ручками, но безрезультатно. В конце концов я спросил у Дженни: