Возвратившись в Гусиную бухту, я все сделал так, как велел Гарри. Разжег камин в гостиной и бросил туда все содержимое шкатулки: письмо, фотографии, вырезки из газет и, наконец, рукопись. Он написал: “Я в опасности”. Но какую опасность он имел в виду? Огонь вспыхнул с новой силой: письмо Нолы рассыпалось в пепел, фотографии сначала расплавились посередине, а потом исчезли совсем. Рукопись занялась буйным оранжевым пламенем, и ее страницы превратились в груды шлака. Я сидел у камина и смотрел, как исчезает история любви Гарри и Нолы.

Вторник, 3 июня 1975 года

В этот день стояла скверная погода. Вечерело, и пляж был безлюдным. Ни разу с момента приезда в Аврору он не видел такого черного, грозного неба. Ветер терзал океан, вздымавшийся пеной и гневом: собирался дождь. Именно ненастье и выгнало его из дому. Он спустился по деревянной лестнице, ведущей от террасы на пляж, и уселся на песок, положив блокнот на колени. Ручка свободно скользила по бумаге: надвигавшаяся буря несла ему вдохновение, в нем рождались идеи большого романа. За последние недели у него появилось несколько хороших идей для новой книги, но ни одна не воплотилась: не получалось то начало, то конец.

С неба упали первые капли. Сперва редкие, а потом вдруг хлынул ливень. Он хотел было уйти, укрыться от дождя, – но тут увидел ее. Она шла босиком по кромке океана, неся сандалии в руке, и танцевала под дождем, играя с волнами. В изумлении и восторге он застыл на месте: она огибала пенистые языки волн, стараясь не замочить подол платья. На миг зазевалась, вода дошла ей до лодыжек; от неожиданности она рассмеялась. Зашла еще чуть-чуть поглубже, кружась, отдаваясь серой безбрежности океана. Словно весь мир принадлежал ей одной. Желтая заколка в форме цветов не давала светлым развевающимся волосам спадать на лицо. С неба низвергались потоки воды.

Она заметила его присутствие метрах в десяти и остановилась как вкопанная; смущенно воскликнула:

– Простите… Я вас не видела.

Он почувствовал, как забилось его сердце.

– Только не извиняйтесь, – ответил он. – Продолжайте. Пожалуйста, продолжайте! В первый раз вижу, чтобы человек так наслаждался дождем.

Она сияла.

– Вы тоже его любите? – спросила она восторженно.

– Что именно?

– Дождь.

– Нет… Я… Честно говоря, я его ненавижу.

Она улыбнулась чудесной улыбкой:

– Как можно ненавидеть дождь? Никогда не видела ничего красивее. Смотрите! Смотрите!

Он поднял голову – вода заструилась по его лицу. Он взглянул на миллионы линий, расчертивших пейзаж, и закружился на месте. Она тоже. Они смеялись, они промокли насквозь. Наконец они укрылись под навесом террасы. Он достал из кармана подмокшую в этом потопе пачку сигарет и закурил.

– Можно одну? – спросила она.

Он протянул ей пачку, она взяла сигарету. Он был покорён.

– Вы писатель, верно?

– Да.

– Из Нью-Йорка…

– Да.

– Я хотела вас спросить: почему вы переехали из Нью-Йорка в эту глухомань?

Он улыбнулся:

– Захотелось сменить обстановку.

– А мне так хочется в Нью-Йорк! Я бы ходила по нему часами, посмотрела бы все спектакли на Бродвее. Представляла бы себя звездой. Звездой в Нью-Йорке…

– Простите, мы знакомы? – прервал ее Гарри.

Она снова засмеялась своим изумительным смехом:

– Нет. Но все знают, кто вы такой. Вы писатель. Добро пожаловать в Аврору. Меня зовут Нола. Нола Келлерган.

– Гарри Квеберт.

– Я знаю. Вас все знают, я же сказала.

Он протянул ей руку, но она оперлась о его плечо и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку.

– Мне надо идти. Вы никому не скажете, что я курю?

– Нет, обещаю.

– До свидания, мистер Писатель. Надеюсь, мы еще увидимся.

И она исчезла в струях дождя.

Он был потрясен. Кто эта девушка? Сердце его колотилось. Он стоял на террасе, долго, неподвижно, пока не стало смеркаться. Он не замечал ни ночи, ни дождя. Он спрашивал себя, сколько ей может быть лет. Слишком юная, он это знал. Но она пленила его. Она зажгла огонь в его сердце.

Звонок Дугласа вернул меня к реальности. Прошло два часа, вечерело. В камине не осталось ничего, только тлели угли.

– Все только о тебе и говорят, – сказал Дуглас. – Никто не понимает, зачем ты сидишь в Нью-Гэмпшире… Все говорят, что ты делаешь самую большую глупость в своей жизни.

– Все знают, что мы с Гарри друзья. Я не могу сидеть сложа руки.

– Но, Марк, тут другое дело. Все эти истории с убийствами, с этой книжкой. По-моему, ты не понимаешь масштабы скандала. Барнаски в бешенстве, подозревает, что тебе нечего ему предъявить, что у тебя нет нового романа. Говорит, что ты просто залег на дно в этом Нью-Гэмпшире. И ведь он прав… Сегодня семнадцатое июня, Марк. Через тринадцать дней истекает срок. Через тринадцать дней тебе конец.

– Блин, ты думаешь, я не знаю? Ты за этим звонишь? Напомнить, в каком я положении?

– Нет, я звоню, потому что, по-моему, у меня идея.

– Идея? Я тебя слушаю.

– Напиши книгу о деле Гарри Квеберта.

– Что? Нет, исключено, я не собираюсь делать себе имя на костях Гарри.

– Что значит на костях? Ты сказал, что хочешь его защищать. Докажи, что он невиновен, и напиши обо всем этом книгу. Представляешь, какой будет успех?

– За десять-то дней?

– Я поговорил с Барнаски, чтобы его успокоить…

– Что? Ты…

– Марк, выслушай сначала, а потом вставай на дыбы. Барнаски считает, что это золотое дно! Говорит, что Маркус Гольдман, который пишет о деле Гарри Квеберта, – это пахнет цифрами с семью нулями! Это может стать книгой года. Он готов перезаключить договор. Предлагает все начать с чистого листа: новый договор, который аннулирует предыдущий, и к тому же аванс в полмиллиона долларов. Понимаешь, что это значит?

Понятно, что это значило: написать такую книгу – это снова сделать себе имя. Верный бестселлер, гарантия успеха и куча денег в придачу.

– Зачем Барнаски такое для меня делать?

– Он не для тебя это делает, а для себя. Марк, ты не понимаешь, об этом деле здесь говорят все. Подобная книга – это сенсация века!

– По-моему, у меня не получится. Я разучился писать. И даже не знаю, умел ли когда-нибудь. А вести расследование… На то есть полиция. Я не знаю, как ведут расследование.

Но Дуглас настаивал:

– Марк, такой шанс бывает раз в жизни.

– Я подумаю.

– Если ты говоришь, что подумаешь, значит, думать ты не будешь.

На этой фразе мы оба рассмеялись: он неплохо меня знал.

– Дуг… Как ты думаешь, можно влюбиться в пятнадцатилетнюю девочку?

– Нет.

– Почему ты так уверен?

– Я ни в чем не уверен.

– А что такое любовь?

– Марк, помилуй, мне только философских разговоров сейчас не хватало…

– Но он ее любил, Дуглас! Гарри безумно влюбился в эту девочку. Он мне сегодня в тюрьме рассказывал: он сидел на пляже, перед домом, увидел ее и влюбился. Почему в нее, а не в кого-то другого?

– Марк, я не знаю. Но мне интересно знать, что тебя так связывает с Квебертом.

– Великолепный, – ответил я.

– Кто?

– Великолепный. Молодой человек, которому не удавалось двигаться по жизни. Пока он не встретил Гарри. Это Гарри научил меня, как стать писателем. Это он научил меня, как важно уметь падать.

– Что ты несешь, Марк? Ты что, пьян? Ты писатель, потому что у тебя талант.

– Нет, именно что нет. Писателем не рождаются, писателем становятся.

– И это случилось в Берроузе в 1998-м?

– Да. Он передал мне все, что знал сам… Я всем ему обязан.

– Расскажи, если хочешь?

– Ладно.

В тот вечер я рассказал Дугласу историю, связывавшую меня с Гарри. Повесив трубку, я спустился на пляж; хотелось свежего воздуха. В сумерках угадывались тяжелые тучи, плотно закрывшие небо: было душно, надвигалась гроза. Внезапно поднялся ветер, и верхушки деревьев заплясали в бешеном танце; сама природа словно возвещала конец великого Гарри Квеберта.