– Это из-за печени, – извинился он перед ней.

– Для грубости не может быть оправданий, – сказала она, по-прежнему не поднимая головы.

– Наверно, у меня отравление, – продолжал он. – Во время таких дождей печень разлаживается.

– Ты всегда говоришь об этом, – упрекнула она его, – но никогда ничего не делаешь. Если не будешь за собой следить, скоро настанет день, когда ты уже не сможешь себе помочь.

По-видимому, он был с нею согласен.

– В декабре, – сказал он, – пятнадцать дней проведем на море.

Сквозь ромбы деревянной решетки, отделявшей столовую от патио, словно подавленного нескончаемостью октября, доктор поглядел на дождь и добавил:

– А уж потом, самое меньшее четыре месяца, не будет ни одного такого воскресенья.

Она собрала тарелки и отнесла их на кухню, а, вернувшись в столовую, увидела, что он, уже в соломенной шляпе, готовит чемоданчик.

– Так, значит, вдова Асис снова ушла из церкви? – сказал он.

Жена рассказала ему об этом, когда он еще собирался чистить зубы, но он тогда слушал ее невнимательно.

– Уже третий раз за этот год, – подтвердила она. – Видно, не могла придумать лучшего развлечения.

Врач обнажил свои безупречные зубы.

– Эти богачи сходят с ума.

У вдовы Монтьель он застал женщин – они зашли навестить ее по дороге из церкви. Врач поздоровался с теми, кто сидел в гостиной; их приглушенный смех провожал его до самой лестничной площадки. Подойдя к двери спальни, он услышал другие женские голоса. Доктор постучал, и один из этих голосов сказал:

– Войдите.

Вдова Монтьель сидела в постели, прижимая к груди край простыни. Волосы у нее были распущены, а на коленях лежали зеркало и роговой гребень.

– Так вы, значит, тоже собираетесь на праздник? – сказал врач.

– Она празднует свой день рождения – ей исполнилось пятнадцать лет, – сказала одна из женщин.

– Восемнадцать, – с грустной улыбкой поправила вдова и, снова вытянувшись в постели, подтянула простыню к подбородку, – И, конечно, – лукаво добавила она, – ни один мужчина не приглашен! А уж вы и подавно, доктор, это была бы дурная примета.

Доктор положил мокрую шляпу на комод.

– Вот и прекрасно, – сказал он, глядя на больную задумчиво – удовлетворенным взглядом. – Теперь я вижу что мне здесь больше делать нечего.

А потом, повернувшись к женщинам и как будто извиняясь, спросил:

– Вы разрешите мне?..

Когда вдова осталась с ним наедине, страдальческое выражение лица, свойственное больным, вернулось к ней снова. Однако врач, казалось, этого не замечал. Выкладывая предметы из чемоданчика на ночной столик, он все время шутил.

– Для прокорма врачей, – улыбнулся доктор, – лучше уколов еще ничего не придумано.

Теперь заулыбалась и вдова.

– Честное слово, – сказала она, ощупывая через простыню ягодицы, – здесь сплошная рана. Я даже дотронуться не могу.

– А вы и не дотрагивайтесь, – сказал врач.

Она рассмеялась.

– Доктор, можете вы быть серьезным хотя бы по воскресеньям?

Врач оголил ей руку, чтобы измерить кровяное давление.

– Доктор не велит, – сказал он, – вредно для печени.

Пока он измерял давление, вдова с детским любопытством разглядывала круглую шкалу тонометра.

– Самые странные часы, какие я видела в своей жизни, – заметила она.

Наконец, перестав сжимать грушу, доктор оторвал взгляд от стрелки.

– Только они показывают точно, когда можно вставать с постели, – сказал он.

Закончив все и уже сматывая трубки аппарата, он пристально посмотрел в лицо больной, а потом, поставив на столик флакон белых таблеток, сказал, чтобы она принимала по одной каждые двенадцать часов.

– Если не хотите больше уколов, – добавил он, – уколов не будет. Вы здоровей меня.

Вдова Монтьель с легким раздражением передернула плечами.

– У меня никогда ничего не болело, – сказала она.

– Верю, – отозвался врач, – но ведь должен был я придумать что-нибудь в оправдание счета.

Ничего не ответив на это, вдова спросила:

– Я еще должна лежать?

– Наоборот, – сказал врач, – я это строго вам запрещаю. Спуститесь в гостиную и принимайте визитерш как полагается. К тому же, – иронически добавил он, – вам о стольких вещах надо поговорить!

– Ради бога, доктор, – воскликнула она, – не будьте таким насмешником! Наверно, это вы наклеиваете листки.

Доктор захохотал. Выходя, он остановил взгляд на кожаном чемодане с медными гвоздиками, стоявшем наготове в углу спальни.

– И привезите мне что-нибудь на память, – крикнул он, уже перешагивая порог, – когда вернетесь из своего кругосветного путешествия!

Вдова, снова занявшаяся расчесыванием волос, ответила:

– Непременно, доктор!

Так и не спустившись в гостиную, она оставалась в постели до тех пор, пока не ушла последняя визитерша. Только после этого она оделась. Когда пришел сеньор Кармайкл, вдова сидела у приоткрытой двери балкона и ела.

Не отрывая взгляда от щели, она ответила на его приветствие.

– Если разобраться, – сказала вдова, – эта женщина мне нравится: она смелая.

Теперь и сеньор Кармайкл смотрел на дом вдовы Асис. Хотя было уже одиннадцать, окна и двери по-прежнему оставались закрытыми.

– Такая у нее природа, – сказал он. – Она создана рожать мальчиков, так что иной и не могла быть. – И добавил, повернувшись снова к вдове Монтьель: – А вы тоже цветете прямо как роза.

Сеньору Кармайклу показалось, что свежестью своей улыбки она подтверждает его слова.

– Знаете что? – спросила вдова и, не дожидаясь, пока он справится со своей нерешительностью, продолжала: – Доктор Хиральдо убежден, что я сумасшедшая.

– Что вы говорите!

Вдова кивнула.

– Я не удивлюсь, – сказала она, – если он уже обсуждал с вами, как отправить меня в психиатрически больницу.

Сеньор Кармайкл не знал, как ему выйти из этого затруднительного положения.

– Все утро я просидел дома.

И он рухнул в мягкое кожаное кресло рядом с кроватью. Вдова вспомнила Хосе Монтьеля в этом же кресле за пятнадцать минут до смерти, сраженного, как молнией кровоизлиянием в мозг.

– В таком случае, – отозвалась она, стряхивая с себя дурное воспоминание, – он, может быть, зайдет к вам во второй половине дня.

И, меняя тему, с ясной улыбкой спросила:

– Вы говорили с моим кумом Сабасом?

Сеньор Кармайкл утвердительно кивнул головой.

Да, в пятницу и субботу он прощупывал дона Сабаса, пытаясь выяснить, как бы тот реагировал на распродажу наследства Хосе Монтьеля. Дон Сабас – такое осталось сеньора Кармайкла впечатление – судя по всему, не против покупки.

Вдова выслушала это, не обнаруживая никаких признаков нетерпения. Если не в ближайшую среду, то в следующую, со спокойной рассудительностью допускала она, но все равно – еще до того, как кончится октябрь, она обязательно уедет.

Молниеносным движением левой руки алькальд вырвал из кобуры револьвер. Все мышцы его тела были напряжены готовностью к выстрелу, когда, проснувшись окончательно, он узнал судью Аркадио.

– Черт!

Судья Аркадио остолбенел.

– Чтобы больше этого не было! – крикнул алькальд и, засунув револьвер обратно, опять повалился в брезентовый шезлонг. – Когда я сплю, слух у меня еще острей!

– Дверь была открыта, – сказал судья.

Алькальд забыл закрыть ее, когда возвращался на рассвете. Он тогда был такой усталый, что, плюхнувшись в шезлонг, тут же заснул.

– Который час?

– Скоро двенадцать, – ответил судья Аркадио дрогнувшим голосом.

– До смерти спать хочется, – пожаловался алькальд.

Когда он, потягиваясь, широко зевнул, ему показалось, будто время стоит на месте. Несмотря на все его старания, несмотря на все бессонные ночи, листки по-прежнему появлялись. Этим утром он увидел бумажку на двери своей спальни: «Лейтенант, не стреляйте из пушек по воробьям!» На улицах говорили вслух, что листки расклеивают развлечения ради сами патрульные. Городок – алькальд был в этом уверен – помирал со смеху.