– Что объявили?

– Это я и пытаюсь выяснить, но никто ничего не знает. Да что говорить, – горько добавила вдова, – с сотворения мира ни один приказ не приносил еще ничего хорошего.

Кухарка вышла на улицу и возвратилась с подробностями. Начиная с сегодняшнего вечера, до тех пор, пока не исчезнут причины, вызвавшие принятие этих мер, устанавливается комендантский час. С восьми вечера и до пяти утра никому не разрешается выходить на улицу без пропуска за подписью и с печатью алькальда. Полицейским приказано громко окликать три раза каждого, кто им встретится на улице, и в случае неповиновения стрелять. Алькальдом будут организованы из выбранных им самим граждан патрули, которые помогут полиции в ночных обходах.

Грызя ногти, вдова Монтьель спросила, чем вызваны эти меры.

– В приказе ничего не сказано, – ответила кухарка, – но все говорят, что из-за листков.

– Чуяло мое сердце! – воскликнула повергнутая в ужас вдова. – У нас в городке поселилась смерть!

Она послала за сеньором Кармайклом и одновременно, повинуясь силе более глубокой и древней, нежели минутный порыв, велела достать из чулана и принести к ней в спальню кожаный чемодан с медными гвоздиками, купленный Хосе Монтьелем за год до смерти для его единственного путешествия. Она вытащила из шкафа два или три платья, нижнее белье и туфли и сложила все в чемодан. Делая это, она почувствовала, что начинает обретать тот полнейший покой, о котором столько раз мечтала, представляя себе, что она где-то далеко от дома и этого городка, в комнате с очагом и небольшой терраской, где в ящиках растет майоран, где только у нее есть право вспоминать о Хосе Монтьеле, и одна забота – ждать вечера следующего понедельника, когда придут письма от дочерей.

Она сложила в чемодан самую необходимую одежду, ножницы в кожаном футляре, пластырь, пузырек йода, принадлежности для шитья, туфли в картонной коробке, четки и молитвенники – и ее уже мучила мысль, что она берет с собою больше вещей, чем бог будет готов ей простить. Она засунула в чулок гипсового святого Рафаила, осторожно уложила его между тряпок и заперла чемодан на ключ.

Когда появился сеньор Кармайкл, на ней было самое скромное из ее платьев. Сеньор Кармайкл пришел без зонта, что можно было истолковать как предзнаменование, но вдова этого даже не заметила. Она достала из кармана все ключи, каждый с биркой, где было напечатано на машинке, от чего этот ключ, и отдала ему, говоря:

– Отдаю в ваши руки грешный мир Хосе Монтьеля. Поступайте с ним как хотите.

Сеньор Кармайкл уже давно со страхом ждал этого мгновения.

– Вы хотите сказать, – запинаясь, проговорил он, – что уедете куда-нибудь и подождете там, пока все это кончится?

Спокойно, но решительно вдова ответила:

– Я уезжаю навсегда.

Сеньор Кармайкл, стараясь не обнаружить своего беспокойства, коротко рассказал, как обстоят ее дела. Наследство Хосе Монтьеля распродано не было. Юридическое положение многих статей его имущества, приобретенных второпях, самыми различными путями и без выполнения необходимых формальностей, оставалось неясным. До тех пор пока это хаотичное наследство, о котором сам Хосе Монтьель в последние годы своей жизни не имел даже приблизительного представления, не будет приведено в порядок, распродажа его невозможна. Необходимо, чтобы старший сын, занимающий пост консула в Германии, и две дочери, завороженные потрясающими мясными лавками Парижа, вернулись сами или назначили уполномоченных, чтобы те произвели оценку и установили их права. До этого продавать ничего нельзя.

Вспышка света, озарившая на мгновение лабиринт, в котором она плутала уже два года, не поколебала решимости вдовы Монтьель.

– Неважно, – сказала она. – Мои дети счастливы в Европе, и им нечего делать в этой, как они ее называют, стране дикарей. Если хотите, сеньор Кармайкл, можете собрать все, что найдете в этом доме, в один большой узел и бросить свиньям.

Спорить с нею сеньор Кармайкл не стал. Под предлогом, что надо приготовить кое-что для ее путешествия, он пошел за врачом.

– Вот теперь мы увидим, Гвардиола, какой ты патриот.

Парикмахер и еще несколько человек, разговаривавшие в парикмахерской, узнали алькальда еще до того, как увидели его в проеме двери.

– И вы тоже, – продолжал он, обращаясь к двум молодым людям. – Сегодня вечером вы получите винтовки, о которых так мечтали, и посмотрим, такие ли вы мерзавцы, чтобы повернуть их против нас.

Сердечность, с которой он произнес эти слова, не вызывала никаких сомнений.

– Лучше бы метлу, – отозвался, даже не удостоив его взглядом, парикмахер. – Для охоты за ведьмами нет лучшего оружия, чем метла.

Он брил затылок первого за это утро клиента и решил, что алькальд шутит. Только увидев, как тот выясняет, кто из присутствующих резервист и, следовательно, умеет обращаться с оружием, он понял, что и вправду оказался одним из избранных.

– Лейтенант, вы и в самом деле хотите втянуть нас в это? – осведомился он.

– Что за черт! – негодующе воскликнул алькальд. – Всю жизнь мечтают о винтовке и не верят, когда им ее наконец дают!

Он стал у парикмахера за спиной – оттуда он мог видеть в зеркало всех.

– Пошутили – и хватит, – тоном приказа продолжал он. – Сегодня в шесть часов резервистам первого призыва явиться в полицейский участок.

Парикмахер посмотрел на него в зеркало.

– А если я схвачу воспаление легких? – спросил он.

– Вылечим его в камере.

В бильярдной из музыкального автомата лилось душещипательное болеро. В заведении не видно было ни души, но на нескольких столиках стояли недопитые бутылки и стаканы.

– Ну, докатились! – сказал дон Роке, увидев входящего алькальда. – Придется закрывать в семь.

Не останавливаясь, алькальд прошел в глубь помещения. За столиками для игры в карты тоже никого не было. Он заглянул в чулан, открыл дверь уборной, а потом пошел назад, к стойке. Проходя мимо бильярда, он внезапно поднял закрывавший его до пола кусок ткани и сказал:

– Довольно валять дурака.

Из-под бильярда, стряхивая с брюк пыль, вылезли двое юношей. Один из них был бледен; у другого, помоложе, горели уши. Алькальд отечески подтолкнул их в сторону выхода.

– Так не забудьте, – сказал он им. – Сегодня в шесть вечера в участке.

Дон Роке по-прежнему стоял за стойкой.

– Что ж, раз такое дело, придется заняться контрабандой.

– Это на два-три дня, – сказал алькальд.

На углу его догнал владелец кино.

– Мне только этого не хватало! – выкрикнул он. – Сначала колокол, а теперь еще и горн!

Алькальд похлопал его по плечу и попытался пройти мимо.

– Я вас экспроприирую, – сказал он.

– Не имеете права, – ответил владелец кинотеатра, – кино не подлежит конфискации в пользу государства.

– При чрезвычайном положении, – сказал алькальд, – может быть конфисковано и кино.

Только после этих слов он перестал улыбаться. Перескакивая через две ступеньки, алькальд взбежал по лестнице в полицейский участок и, едва оказавшись там, развел руками и захохотал.

– Черт подери! – воскликнул он. – И вы тоже!

В ленивой позе восточного властителя в шезлонге лежал директор цирка. Поглощенный своими мыслями, он курил трубку морского волка и, словно хозяин дома, взмахом руки пригласил алькальда сесть:

– Поговорим о делах, лейтенант.

Алькальд пододвинул стул и сел напротив. Взяв трубку в сверкающую разноцветными камнями руку, директор сделал какой-то непонятный жест.

– Могу я говорить с вами вполне откровенно?

Алькальд кивнул.

– Я это понял сразу, как только вас увидел – вы еще тогда брились, – сказал директор. – Так вот: я разбираюсь в людях и понимаю, что для вас этот комендантский час…

Алькальд разглядывал его, явно предвкушая развлечение.

– …в то время как для меня, который уже понес большие расходы, устанавливая шапито, и должен кормить семнадцать человек и девять зверей, это просто катастрофа.