А пока он знакомился с новыми товарищами — «островитянами». Ведь ему теперь жить их интереса­ми, а они станут делить с ним его заботы и идеи. Одно только было непонятно: в институте он подходил к товарищам просто: «Над чем работаете? А, очень интересно! Но есть еще такой вариант…» — и человек прислушивался, стремился узнать больше, точнее, не стеснялся рассказать и о неудаче, зная, что получит и дружеский совет и помощь. Здесь же этот путь поче­му-то не приводил к желанным результатам. Некото­рые из коллег смотрели на Орленова испытующе, на­стороженно, отмалчивались, как будто боялись его. Другие, видно, ждали, как он покажет себя, чтобы определить свою позицию. И лишь немногие были искренне рады тому, что в филиале появились новые научные работники, со своими мыслями и темами, что, так сказать, «нашего полку прибыло…»

2

Не только Орленов заметил, что переживает некий «испытательный срок». Как-то об этом заговорил с ним и секретарь партийной организации филиала Горностаев.

Константин Дмитриевич Горностаев руководил ла­бораторией электрификации животноводства. Высо­кий, широкоплечий, лет шестидесяти, человек этот выглядел так, будто сердит на весь мир. Брови нахмурены, на лбу глубокие морщины, чумацкие усы оття­нуты вниз, причем правый казался длиннее, может быть потому, что Горностаев, гневаясь на что-нибудь, начинал теребить этот ус. Только внезапная лукавая усмешка в уголках губ вдруг показывала, что он в сущности добродушный человек.

— Ничего странного в этом нет, — сказал Горно­стаев, когда Андрей намекнул ему на то, что не ожидал от  коллег такой сдержанной встречи. — Люди про­работали вместе не один год, так сказать, притерпе­лись, притерлись друг к другу. В самом маленьком коллективе бывает и недовольство и зависть. Как говорится, сколько людей, столько идей! Одни ждут от вас чуть ли не чудес, другие удивляются, как это так, только что прибыли, а уже обласканы дирекцией, третьи прикидывают, а нельзя ли вовлечь вас в свои мелкие свары и ссоры…

— Однако вы не очень-то доброго мнения о своем коллективе,— и Орленов невольно улыбнулся.

— Ну, ну, нельзя же так! — видно было, что Гор­ностаев обиделся. — Коллектив есть! Он работает над важнейшими проблемами, в нем есть и сила и един­ство, но ведь коллектив-то состоит из людей! А люди-то разные! Есть и хорошие и плохие! Но коллектив тем и силен, что хороших поддерживает своим одо­брением, а плохих сдерживает. Вот подождите, пока­жете себя в деле и сами увидите, как изменится к вам отношение! Те, кто сейчас смотрит на вас неодобри­тельно, может, станут еще вашими лучшими друзь­ями…

Но в глубине души Константин Дмитриевич и сам был недоволен своими объяснениями. Какой же это коллектив, если он не втягивает, а выталкивает новых работников, как пробку из воды. И где тогда влияние партийной организации? Вот что сказал бы он сам на месте Орленова. Но Орленов промолчал, может быть, согласился с Константином Дмитриевичем, может, просто решил подождать. Однако сам-то Горностаев не мог ждать, тем более что на поверхность спокойной жизни филиала вдруг начали выплывать какие-то дав­ние, казалось, всеми забытые споры. Так, похоронен­ный было стараниями Константина Дмитриевича спор о том, какая из лабораторий является для филиала важнейшей, вдруг возник снова. Приезжие еще только распаковывали чемоданы, a кому-то уже интересна была их точка зрения на этот предмет, кто-то уже со­бирался привлекать их на свою сторону. Константин Дмитриевич даже пошутил: «Не тяните пиджак за рукава, разорвете!»

Для него самого такого спора, конечно, не суще­ствовало! В глубине души он считал важнейшей свою лабораторию. Ну, а дальше, само собой разумеется, идет лаборатория электрификации полеводства, кото­рой руководит Улыбышев. Однако филиал занимался еще и вопросами применения ветроэнергии и создани­ем электромеханизмов для самых различных отраслей сельского хозяйства. Большая часть этих работ была сосредоточена в так называемой лаборатории частных проблем. А попробуйте-ка доказать научному работ­нику, затратившему годы жизни на конструирование какой-нибудь электрической ловушки для насекомых-вредителей, что его ловушка — маловажное занятие, и он сразу встанет на дыбы. Да и нечестно делать из какой-нибудь темы подкидыша, если она утверждена Ученым советом. Поэтому Константин Дмитриевич с равным участием относился к работе любого звена в филиале.

Самому Горностаеву приезжие понравились. Осо­бенно заинтересовал его Орленов. Орленов был ком­мунистом, а коммунистов в партийной организации филиала было всего четыре десятка, и научных сотруд­ников среди них меньшинство…

Однако надо было что-то предпринять для того, чтобы новые сотрудники могли легче и естественнее войти в коллектив. И Горностаев после разговора с Орленовым, пошел навестить своего заместителя по партбюро Ивана Спиридоновича Подшивалова.

Подшивалов руководил лабораторией частных про­блем. Горностаев никогда не мог понять, каким обра­зом Иван Спиридонович, практик-энергетик, ухитряет­ся справляться со столь разнообразными темами, ка­кие разрабатывались в его лаборатории. Но во всяком случае получалось так, что именно Иван Спиридоно­вич успевал лучше других. Причем, хотя сам он был человеком замкнутым, ухитрялся все и обо всем уз­навать первым. Горностаев подозревал, что молодые сотрудники лаборатории частных проблем души не чают в Подшивалове и добровольно исполняют обязанности его референтов по всем остальным вопросам. Как бы там ни было, Иван Спиридонович проявлял необыкновенную осведомленность во всех делах фи­лиала, хотя зачастую сутками не выходил из своей лаборатории, занятый каким-либо новым опытом.

Горностаев и Подшивалов дружили давно. Они были ровесниками, да и судьбы их оказались до смеш­ного похожими. Когда вводили ученые степени и при­суждали их «по совокупности работ», то есть без за­щиты диссертации, оба еще не успели сделать столько, чтобы получить звание. В те годы им казалось, что все у них впереди, напишут они и книги и открытия сделают, а потом началась война и стало не до дис­сертаций. И кончилось все тем, что оба остались без ученых степеней, тогда как такой вот Орленов, едва достигнув тридцати лет, уже кандидат технических наук, а года через три-четыре, глядишь, станет докто­ром.

Утешало их, что Улыбышев очень ценил их знания и доверил им руководство самыми ответственными участками. Но если разобраться как следует, не слу­чится ли так, что завтра в филиале появятся еще два-три кандидата наук и не сменят ли они их, ученых без степени, на ответственной работе? Вслух ни Горноста­ев, ни Подшивалов не говорили об этом даже друг с другом, но оба следили за «новыми веяниями» и ви­дели, что такая замена постепенно происходит во мно­гих институтах. И если Горностаев, скажем прямо, скрепя сердце соглашался, что это правильно, то Под­шивалов нет-нет да и ворчал что-то о «молодых да ранних…» Однако, перекипев немного, он и сам ста­рался вытянуть своих молодых помощников, следил за их научной работой, подгонял, когда они задержи­вались с подготовкой диссертаций, редактировал эти диссертации и жалел только об одном: урожай обе­щал быть обильным, но не в этом году. Как назло, все темы требовали продолжительных исследований, а в других институтах, как Подшивалову казалось, сте­пени раздавали слишком легко, вот отчего в филиале «остепенившихся» работников так мало.

Встретились друзья в маленькой комнатке лабора­тории частных проблем, где Иван Спиридонович про­водил свой новый опыт. Иван Спиридонович уже ждал Горностаева, благодушный, улыбающийся, с венчиком седых кудрявых волос вокруг розовой лысины, с розовым лицом ребенка. Константин Дмитриевич рядом с ним был похож на дядьку-солдата, приставленного в няньки к младенцу. Только младенец-то был слиш­ком строптив.

— Я вижу, на праздник попал! — ворчливо сказал Горностаев, оглядывая лабораторию и потом уже впи­ваясь пытливыми глазами в лицо приятеля.— Значит, на сегодня дела обстоят так: одна серия опытов закон­чена, начинается другая?