Они были в стельку пьяны.

— Вы тут хорошо погудели, а?

— Только раз бывает тридцать восемь, — пробормотала Робин.

Пирог стоял на столе нетронутым, даже не разрезанным.

— А мама где?

— А разве она не с нами? — подруги переглянулись.

Тарик понял, что разговаривать с ними бесполезно.

— Ладно, спокойной ночи, — сказал он и направился к лестнице. И тут он увидел, как мать на ощупь пробирается через кухню. Она тоже набралась. Тарик старался скрыть улыбку, но Глория его даже не заметила.

— Ма-ам. Все в порядке?

— Угу, — с трудом выговорила Глория.

Тарик взбежал наверх. Глория наконец вспомнила, что хотела сделать. Добравшись до шкафа, она упала в него и выволокла оттуда несколько одеял. В гостиной кто-то выключил свет — или ей так показалось. Робин и Бернадин лежали неподвижно на полу. Глория бросила на них сложенные одеяла, подошла к лестнице и взглянула наверх. Лестница вдруг превратилась в эскалатор, потом ступени остановились. Глория мигнула, вцепилась в перила и снова взглянула вверх. Нет, не сегодня. У входной двери есть свободное местечко. Глория моментально уснула Она не чувствовала ни холода, исходившего от кафельного пола ни того, что по ее ноге ползет паучок. Она не слышала что Смоуки Робинсон продолжает петь свою сладкую и надрывную песню.

МУССОН

Бернадин смотрела сериал „Замужем, с детьми", когда Джон, пунктуальный, как всегда, привез детей. В дом он по-прежнему не заходил, что ее вполне устраивало. На табличку „продается" никак не прореагировал. Бернадин выставила дом на продажу месяца два назад, но пока никаких результатов.

Оника влетела в дверь вместе с порывом ветра. На девочке было новое, незнакомое Бернадин платье.

— Мама угадай, что я скажу? Папа и Кэтлин поженились!

Вошел Джон-младший, положил на пол свой рюкзачок и сумку Оники и закрыл распахнутую сестрой дверь. Бернадин с силой нажала на кнопку, чтобы убавить звук телевизора.

— Что ты сказала? — переспросила она хотя прекрасно расслышала слова дочери. Бернадин бросила пульт управления на столик, посмотрела, как он подлетел к самому краю, подождала, не упадет ли. Но он остался висеть.

— Кэтлин и папа поженились! — снова прокричала Оника, четко, словно заучила фразу наизусть.

— И когда же?

— Сегодня, — отозвался Джон-младший.

— Сегодня? А где же вы были в это время?

— Там и были, — сказал он. — Скучища страшная.

— Да, но когда он за вами заехал, в пятницу, он же ничего не сказал, что у него в выходные свадьба. Я бы вам хоть что-нибудь красивое дала с собой переодеться.

— Он и нам только вчера сказал, — пояснил сын.

— А платье у тебя откуда? — спросила она Онику. Понятно, что это Джон купил, но очень хотелось сменить тему. Ублюдок. Ведь все делается специально, назло. Не может оставить ее в покое, стремится подорвать ее душевное равновесие. Ничего, на этот раз не выйдет.

— Мы с Кэтлин ходили в магазин. Это она навыбирала. Правда, красивое, мама?

Бернадин хотелось взять ножницы и искромсать платье на мелкие кусочки.

— Да, очень милое, — сказала она и добавила: — Оника, ты же знаешь правила, говорят не „навыбирала", а „выбрала".

— Она мне трое платьев купила Только папа сказал оставить их в ихнем новом доме.

— Оника ты умеешь говорить правильно. Три платья. И не „ихний", а „их". — На самом деле ей хотелось спросить. „Какой еще новый дом?"

— А мне она купила „Мегамэн-2" и „Рейнджеры-спасатели", — сообщил Джон-младший.

„Да знаете ли вы, чьи деньги эта… тратит?" — едва не вырвалось у Бернадин. С самого начала она запретила себе плохо отзываться при детях о Джоне или Кэтлин. До сих пор ей это удавалось. Но с каждым разом становилось все труднее.

— И какой же у них дом?

— Большой. Больше нашего, — сказала Оника.

— Наш лучше, — отрезал Джон-младший.

— Понравилась вам свадьба?

— Я же сказал — скучища.

— А у меня была корзинка и я разбрасывала цветы.

— Где была свадьба?

— Я не знаю, как это называется, но не в церкви, — пожал плечами Джон.

— А сколько человек было?

— Сейчас скажу, — он принялся считать. — Шесть. Семь, если считать священника.

Оника перебила:

— Папа сказал, что теперь Кэтлин сможет проводить с нами больше времени.

— Да? Так и сказал?

— Ага и у нас теперь две мамы!

— Нет, одна — резко сказал Джон-младший.

— Нет, две! — крикнула Оника.

— Нет, одна! — заорал он.

— И знаешь еще что, мам?

— Заткнись! — прикрикнул Джон, но Оника не стала обращать на него внимание.

Приносить хорошие новости — ее любимое занятие, поэтому она так бежала чтобы опередить брата.

— У Кэтлин будет ребеночек! У нас скоро будет новенький братик или сестричка! Через семь месяцев. — Оника явно гордилась собой.

— Я очень рада. — Бернадин вскочила с дивана — Лучшая новость за весь день, будь он проклят! Нет, замечательно! Надеюсь, ваш засранец-папочка счастлив со своей белой шлюхой! — Голос ее сорвался, руки затряслись. Бернадин бросилась к себе наверх и с грохотом захлопнула дверь. Жаль, ксанакс выкинула. А, пусть, так даже лучше, подумала падая ничком на кровать. Она лежала слушая, как стучит в окно ветер, но дети говорили так громко, что ей было слышно и их тоже.

— Довольна? Маленькая дрянь! — кричал Джон-младший. — Ты ее до слез довела!

— Это не я.

— Именно ты!

— Не я!

И тут Джон Онику ударил. Сильно.

— Это тебе за твой болтливый язык. Ты что, думаешь, она должна от радости прыгать из-за того, что какая-то другая ждет от папы ребенка?

Девочка что-то ответила, Бернадин не расслышала. Такого Оника от брата, похоже, не ожидала. Бернадин рассмеялась. Ничего, поделом. Давно надо было наподдать девчонке Совершенно не умеет себя вести — что в голову взбредет, то и ляпает. Как он ее а! Бернадин улыбнулась: хорошо, что сын ее понимает.

— Попробуй только подойти к ее комнате! — услышала Бернадин. — Я тебе еще врежу, только посильнее.

Бернадин встала, приоткрыла дверь и посмотрела в щелку. Ее сын нервно вышагивал по комнате напряженно о чем-то думая.

— Сядь сюда, дурочка, — велел он Онике — Будешь сидеть и повторять: „Я слишком много болтаю". Пятьсот раз. И не вздумай встать, пока я не разрешу.

Оника послушно села на диван.

Бернадин прикрыла рот рукой, чтобы громко не расхохотаться. Когда Оника сказала „я слишком много болтаю" в пятьдесят шестой раз, Бернадин уже закрыла дверь.

Лил дождь. Бернадин лежала под крахмальной белоснежной простыней и теплым зеленым пледом. В открытые окна, шевеля занавесками, приятно задувал прохладный ветерок. Дождь был такой сильный, а капли такие тяжелые, что казалось, будто миллионы пальцев постукивают по стеклянному окну в потолке ванной комнаты Ветер поднял в бассейне настоящий шторм, и вода выплескивалась через край. Необычная погода для октября. Бернадин удивилась еще больше услышав раскат грома, ведь сезон дождей уже давно прошел. Небо над горной цепью прорезала желтовато-лиловая молния. Водоотвод на заднем дворе — обычно небольшая сухая канавка — превратился в полноводную реку. Клумбы залило, а веранду просто затопило.

Она вспомнила, что Оника как-то сказала по поводу такого же ливня: „Боженька плачет". Сегодня такое объяснение показалось вполне разумным. Под потолком бесшумно крутился вентилятор. Бернадин зажгла лампу, но в комнате все равно было сумеречно. На коленях лежала книга, которую она даже не раскрыла. Всю неделю Бернадин пыталась не думать о Джоне и Кэтлин. Мысль, что он женился на другой, мучила ее. Не потому, что она все еще его любила. И не потому, что ревновала. Совсем нет. Просто потому, что… он всегда был ее мужем, а теперь стал чьим-то. А она вот здесь, одна и еще этот дождь. Как бы ей хотелось, чтобы рядом был кто-то, чтобы обнял ее приласкал, утешил.