– Ничего, – ответил Данька.
– Ну и не стой над душой, а займись делом. Швабру возьми и палубу освежи…
Нет, с Иваном не поговоришь. Не такой он человек, чтобы отрываться от дела. Мало того, что сам день-деньской вкалывает, так еще и других заставляет! Его и уважали, собственно говоря, толькб за физическую силу, умение ходить на руках, таскать тяжести, а также за страшный аппетит. На конкурсе силачей и едоков он наверняка взял бы первое место. Данька отвернулся от Ивана и вспомнил про Диогена – вот с кем стоит поговорить! Диоген стоял у ахтерпика на четвереньках и колдовал: выгребал крошки и отправлял в рот. В ахтерпике был идеальный порядок.
Диоген поднял голову и стряхнул крошки с подбородка.
– На, – сказал он, сунув Даньке комок слипшихся карамелек, и полез головой в ахтерпик, чтобы продолжить санитарную чистку.
Ясно: Диоген, когда он занят таким важным делом, все равно ничего не услышит. Единственный человек в команде, с которым можно сейчас поговорить по интересующему его вопросу, был, несомненно, Рубик. Данька уважал его за большие знания и умение разбираться в людях. Не может быть, чтобы мудрый Рубик чего-нибудь интересного не знал про Марка.
В кормовой каюте, куда спустился Данька, Ру-бика не было. Странно, где же Рубик? В капитанской каюте он не мог быть – это точно. В рубке он тоже не мог находиться – Марк туда никого не пускал. Не в люльке же он с Иваном! Непонятно, катер такой небольшой, а человек пропал. Не утонул ли случайно? Очень просто – загляделся на ласточек и свалился в воду. И сейчас барахтается там и, может быть, уже не дышит.
Но тут Данька услышал кряхтенье. Из-под койки торчали ноги. Ноги почесались друг о друга.
– Это ты, Рубик? – воскликнул Данька, страшно обрадованный.
– Я, а что?
Рубик вылез из-под койки с большой лупой в руке. Он был опоясан, как всегда, патронташем для насекомых и походил сейчас на счастливого охотника, подстрелившего утку или по крайней мере перепелку. Он осторожно разжал ладонь – на ней лежал кусочек коры или камешек.
– Хочешь посмотреть? – спросил он таким тоном, будто это птица, которая могла еще вдруг ни с того ни с сего улететь.
Данька взял лупу и вежливо посмотрел в нее.
– Это гнилушка, – торжественно сказал Рубик. – Она уже не светится, поэтому я не мог ее найти. А чтобы снова засветиться, она должна полежать на солнце. Ты знаешь, о чем я подумал?
– Не знаю, – сказал Данька, чувствуя, что он не сможет сразу заговорить о Марке, а должен будет выслушать лекцию о гнилушках.
– Вот бы здорово заряжать гнилушку светом от прожектора в тысячу ватт! Что ты скажешь на этот счет?
– Я как-то не думал об этом, – сказал Данька без всякой радости. – А для чего это тебе?
– Чтобы установить, сколько времени гнилушка набирает свет, а потом сколько светит сама! Понимаешь, как это важно?
– Понимаю, – сказал Данька, думая о том, как бы повернуть разговор на Марка. – А для чего ей надо светиться?
– Вот в этом весь вопрос! – с жаром воскликнул Рубик, мечтая, наверно, сделать на гнилушках какое-то бессмертное открытие. – Я все время бьюсь над этим. Глубоководные рыбы светятся потому, что там, на дне океанов, вечная темнота. А зачем, зачем свет гнилушке?
У Даньки слегка закружилась голова. Он вздохнул, закрыл глаза и увидел, как вместе с Рубиком, вооруженные аквалангами, выдыхая струйки пузырьков, они погружаются все глубже в подводное царство, огибая коралловые рифы, держа путь в черные пещеры, где живут электрические скаты и угри. Так бы, наверно, они и остались в пучине, если бы вдруг среди снующих рыб Данька не увидел светящиеся карамельки, похожие на рыбок-прилипал, и сразу не вынырнул с Рубиком на поверхность.
Данька вытащил из кармана карамельки, разлепил их и очистил от крошек.
– Давай, чья дольше будет таять, – сказал Данька, радуясь случаю отвлечься от гнилушек.
– Давай, – согласился Рубик.
Рубик был чемпион по сосанию карамелек. Он мог продержать карамельку во рту два часа и даже больше. Марк, с которым он не раз состязался, прозвал его профессором леденцовых наук, и Рубик действительно понимал в карамельках толк. Круглые, например, сосались скорее, чем прямоугольные, а рижские таяли быстрее, чем ленинградские. Он выигрывал карамельные поединки, и это неудивительно: пока карамелька лежала во рту и таяла, он в это время всегда думал о чем-нибудь другом и забивал про нее.
Вот и сейчас, держа карамельку под языком, но совершенно забыв о ней, Рубик с огромным увлечением развивал перед Данькой свою идею использования искусственных гнилушек как источника света в пещерах и разных там подземных гротах, а также в заполярных широтах, где, как известно, бывают долгие ночи…
Рубик понес такой вздор о гнилушках, что у Даньки стало кисло во рту, несмотря на карамельки. Он мучился от своей деликатности, не решаясь перебить, потому что Рубик был очень впечатлительный и нервный, – так говорили его родители капитану, когда отпускали в путешествие. Они даже ухитрились переговорить со всеми членами команды, в том числе и с Данькой, умоляя щадить ребенка, и Данька помнил о своем обещании щадить и никак не мог оборвать Рубика, чтобы перевести разговор на Марка.
И вдруг – небывалое дело! – Рубик сам вспомнил о нем. Он умел, оказывается, думать сразу о нескольких вещах, но говорить о них предпочитал в порядке их важности. Персону же Марка он не считал такой важной, чтобы говорить о нем раньше, чем о гнилушках. Но каким образом Рубик догадался, о чем все время думал Данька? Может, Рубик тоже телепат, и еще более чуткий, чем Данька?
– Вообще-то говоря, лучше с Марком не связываться. Он никого не признает, даже родителей, – сказал Рубик, как будто мгновение назад они толковали не о гнилушках, а именно о Марке. – Ты время засек? – Рубик оттопырил языком щеку, демонстрируя Даньке свою редкую способность помнить сразу о многих вещах. – По-моему, уже прошло минут пятнадцать. Кисленькие расходятся во рту быстрее, чем сладкие, а больше всего держатся «Театральные», потому что у них форма кирпичика и меньше трущейся поверхности, Все это можно доказать при помощи…
– А почему он родителей не признает? – перебил Данька, боясь, как бы Рубик не пустился в долгие рассуждения о карамельках.
– У него отец профессор, мать учительница, но почему-то живут не вместе, не знаю почему. Марк жил у мамы, потом у отца, потом бросил учиться, попал в плохую компанию и чуть не угодил в тюрьму. Хорошо, что мать знакома с капитаном, она упросила взять Марка в команду. Сейчас Марк вообще не ходит ни к отцу, ни к матери, переселился к капитану и живет у него, как приемный сын. – Рубик внимательно посмотрел на Даньку, взвешивая, можно ли ему доверить что-то очень важное, и, видимо решив, что можно, сказал: – Если хочешь знать, с моими родителями тоже очень нелегко. Вообще-то объективно они хорошие люди, очень любят меня, но я бы тоже, наверно, бросил их, если бы это было только возможно. Я однажды убежал от них на целый день и прятался в детской библиотеке, так с мамой обморок случился, а папа чуть не умер. Я у них поздний ребенок, и они очень меня берегут. Они боятся «нервного перенапряжения» – смешно, да? – и потому прячут мои коллекции, отбирают книги, так что мне приходится по ночам читать с фонариком под одеялом. И я все это должен терпеть. Если бы я не был такой терпеливый, я бы давно их бросил. Ну, а Марк не такой! Он однажды жил на чердаке. Его целую неделю искали. К нему начальник ЖЭКа по лестнице влез, а он от него убежал по крыше. Пришлось пожарную команду вызывать. Вообще Марк дикий – он никого не боится. Его капитан и держит при себе на всякий случай…
– Какой случай?
– Вдруг бандиты нападут, хулиганы какие-нибудь. Он знает разные приемчики. И вообще, между нами…
Рубик понизил голос до шепота. Глаза у Дань-ки стали большие. Рубик действительно знал о Марке, чего на катере никто не знал.
– Он кого-нибудь… – спросил Данька, чувствуя легкий холодок в животе.
