К причалу подрулила милицейская машина, и знакомый лейтенант принялся вытаскивать из нее коробки и свертки, а вслед за ними вылез капитан в широчайшем бриле.

Ребята застыли на палубе в разных позах, словно их поразила каменная болезнь. Никто не верил глазам. Даже Данька был потрясен. Он, конечно, знал, что наделен сверхъестественной способностью угадывать, но на этот раз его предсказание исполнилось как-то слишком быстро.

– Ну что молчите, друзья? – спросил капитан, поднимаясь на катер. – Иль не рады?

– Значит, вас отпустили? – спросил Рубик.

– Как видишь.

– И с вами ничего не сделали?

Капитан оглядел себя, словно проверяя, все ли на месте.

– Вроде бы все в порядке…

Впрочем, ребята еще не очень верили, что все действительно обошлось благополучно, потому что, кто его знает, может, лейтенант приехал, чтобы допросить ребят или сделать на катере обыск?

– А вас насовсем отпустили? – спросил Рубик.

– Да вот у лейтенанта спросите. Как, Дмитрий Иванович, насовсем?

Лейтенант поставил коробки на палубу и прокашлялся в кулак.

– Это как команда будет себя вести. Если нарушать не будете, то отпустим…

Ребята переглянулись – о чем разговор!

– А… а что с Мотыльковым?

– Гражданина Мотылькова Робинзона Евсеевича немного подержим, – сказал лейтенант. – До полного выяснения обстоятельств, так сказать. А теперь позвольте пожелать вам благополучного плавания и успехов в вашей замечательной экспедиции. Эх, мне бы годков десяток сбросить, я бы с вами… это самое… Ну, бывайте!

И он пожал всем руки крепким, мужским рукопожатием.

Как только катер отвалил от пристани, Диоген и Рубик стали помогать капитану разбирать коробки и свертки. Данька ожидал, что все отметят его блестящее предвидение, но никто об этом не вспомнил. Дело в том, что капитан любил делать сюрпризы и самые невероятные подарки, так что все были поглощены покупками, даже Марк с тоскливым любопытством смотрел в иллюминатор. Бриль величиною с беседку, в тени которого могла укрыться команда в жаркий день, был подарком капитана самому себе. Ивану достался портативный насос с брандспойтом, который можно было приспособить как душ, – давняя мечта команды. Даньке преподнесли целый набор карт и путеводителей – ему как историку экспедиции все это было просто необходимо. Диоген стал обладателем клеенчатого передника и кухонного набора из ножа, дуршлага, половника, ситечка, шумовки, лопатки и двурогой вилки. Рубику вручили меховую жилетку, шерстяные носки и толстый том энциклопедического словаря. Не был забыт и Мурзай– ему достались поводок, намордник и резиновый мяч, который он тут же стал гонять по палубе и уронил в речку, так что Ивану пришлось оставить штурвал и нырять за ним.

– А это Марку, – сказал капитан, вынимая сверток, перевязанный шелковой ленточкой. – Кто возьмется передать?

Данька выхватил подарок. Ему хотелось первым порадовать Марка, пострадавшего из-за Робинзона. Спускаясь по трапу, Данька не вытерпел, развернул подарок и невольно рассмеялся – это был дамский маникюрный набор с пилками и ножничками : намек на длинные ногти, которым Марк уделял много внимания. Марк не стал рассматривать подарок, повернул Даньку к себе и дал чувствительного пинка.

Данька еле сдержался, чтобы не зареветь. Было не так больно, как обидно. Нахальное лицо Марка плавало перед глазами, так что хотелось ударить. А он-то, Данька, пожалел его! И какой же это гадкий человек! Недаром Рубик говорит, что от такого можно всего ожидать. И как мог капитан назначить его своим заместителем?

Нет, надо открыть капитану глаза! Пусть знает, что за человек, этот Марк!

Данька повернулся, чтобы выйти, но столкнулся с капитаном. Тот как раз спускался в каюту, держа в руках фуражку с золотым крабом, широкий флотский ремень в значках и наклепках и командирский планшет.

– Забирай свои отличия, – сказал он Марку.

– Но я еще не отсидел гауптвахты, – сказал Марк, краснея.

– Будем считать, что тебя освободили досрочно… Там, наверху, ты сейчас нужнее. Ваню надо сменить – у него своих дел полно…

Марк был очень сконфужен, но все же чувствовалось, что он доволен. Он надел фуражку, затянул пояс и сразу преобразился: из обыкновенного мальчишки опять стал важным командиром. Данька удивился, до чего же форма меняет облик человека, и никак не мог поверить, что такой бравый моряк мог дать ему грубого пинка – и за что?

– Ты, кажется, недоволен подарком? – спросил капитан, поняв сразу, что между ребятами что-то произошло.

– Что вы, что вы! – запротестовал Марк. – Я о таком подарке давно мечтаю, но никто, кроме вас, об этом не догадался.

– Рад удружить тебе, голубчик. Печально, конечно, что пришлось посадить тебя на гауптвахту. Но, сам понимаешь, – дисциплина!

Данька подался было, чтобы уйти и не слышать, как тут прощают его обидчика, да еще находят, что он незаменим, но капитан как бы невзначай загородил своим телом проход, а потом обнял Даньку, привлек его к себе и усадил рядом. И как-то так получилось, что Данька сразу забыл про обиду на Марка. Видно, капитан ценил его неспроста. В самом деле: если бы Марк не был рулевым и не руководил экспедицией, то как бы капитан мог заниматься своими важными трудами? Марк чувствовал вину перед Данькой и ерзал на месте. И тут капитан повернулся к Даньке. Глаза его за очками были огромные, как колеса, зрачки сузились от острого любопытства.

– А что, дружок, правда, что ты пишешь стихи? – спросил он, чуть отодвигаясь, чтобы получше рассмотреть его.

Данька похолодел от волнения. Зто была правда, но как капитан догадался об этом?

– Не бойся, мы здесь люди свои, – сказал капитан, оглянувшись на Марка.– Не выдадим тебя…

Данька успокоился. И почувствовал приятное головокружение. Да, действительно он сочинял стихи, но еще не верил, что это всерьез. Это началось недавно и совсем случайно, как будто даже без желания с его стороны. Утром однажды, когда все еще спали, он вышел на палубу и замер: из-за деревьев поднималось солнце, пробиваясь сквозь ветви тысячами огненных брызг и осколков. Он чуть не задохнулся тогда от незнакомого чувства, охватившего его. Небо было таким высоким и» чистым, река так красиво извивалась среди дубрав, а птицы так радостно кричали, что захотелось скорее всех разбудить, пока все не исчезло, и он, стискивая кулаки, забормотал какие-то слова и сам не сразу понял, что это стихи.

Но все же как капитан отгадал, что он сочиняет стихи? Может, случайно подслушал тогда? Или обнаружил тетрадку, которую Данька хранил под койкой?

– Не может быть, – сказал Марк, искоса оглядывая Даньку. – Это кто-то наплел на него…

– Нет, это правда, – твердо сказал капитан. – Ведь ты в самом деле пишешь' стихи?

Даньке стало жарко от смущения и в то же время захотелось рассеять сомнения Марка.

– Да, – признался Данька и опустил глаза.

– Вот видишь, – обрадовался капитан, с укором глянув на Марка. – Конечно, пишет! Я так и чувствовал! А может, ты прочтешь нам что-нибудь?

Но Данька молчал и почти не дышал: единственные, как ему казалось, хорошие стихи, которые он написал, были о капитане, но они очень похожи на стихи Багрицкого, которые он знал наизусть. А вдруг капитан догадается об этом и разоблачит его?

– Нет, лучше я почитаю вам стихи одного известного поэта, – сказал Данька, поднимая глаза.

– А какого, если не секрет? – спросил Марк.

– Лучше мы сами попробуем отгадать, – предложил капитан.

Марк плотнее прикрыл дверь, чтобы никто не подслушивал, а Данька, слегка заикаясь, срывающимся голосом стал читать очень быстро и невнятно, от волнения пропуская строчки:

Кто мудрее стариков окрестных,

Кто видал и кто трудился больше?..

Их сжигало солнце Гибралтара,

Им афинские гремели волны…

– Не торопись, – сказал капитан, откинувшись к стене и скрестив руки на груди в позе глубочайшего внимания.

Данька сразу же успокоился, и стихи, звучные, упругие и таинственные, закачали его на своих волнах.