Глава 12: Всего лишь пешка.
Какова глубина Бездны? Сколько минут в Вечности? Есть ли предел человеческой подлости? Только пытаясь найти ответы на эти вопросы, ты можешь постичь все грани Бесконечности.
Аниара Сайдо, "Реквием "Смертной"".
Младший сержант – пока ещё младший сержант – лёгкой штурмовой ладони Дани Павилос, застыл, точно статуя, пред дверьми, ведущими в рабочий кабинет гроссмейстера Сениса, отвечающего за надзор над личным составом семьдесят седьмой цитадели и замещающего во всех прочих повседневных делах старшего гроссмейстера Вейнара в случае отсутствия оного. Нынче, как нередко случалось в последнее время, был именно такой случай. "Старик" Вейнар, как звали за глаза подчиненные главу гарнизона, за этот год сильно сдал, и его всё реже и реже можно было застать на своем посту. Тут сказывался и немалый возраст – все ж таки сто восемьдесят шесть лет, не мальчик уж, – и беспрестанные заботы о вверенной его попечению цитадели, и, что куда важнее прочего, потеря единственного сына – погибшего чуть больше года назад в мелкой стычке с катекианцами. Все эти обстоятельства не лучшим образом сказывались как на здоровье "Старика", так и на исполнении им непосредственных обязанностей. Многие коны уже начали даже привыкать, что по гулким коридорам семьдесят седьмой вместо привычного рассерженно-властного рыка Старика всё чаще раздавался не менее властный, но куда более громогласный рёв Аакима. Эта тихая и негласная смена руководства никого особенно не смущала и не волновала, хотя Вейнара уважали и любили так, как только возможно любить и уважать командира, никогда не прятавшегося за спинами подчиненных, никогда не посылавшего на смерть "за просто так", никогда не лгавшего и не изворачивавшегося и готового в любую минуту грудью стать на защиту "своего"; все ж таки большинство понимало и принимало тот факт, что Старик "отслужился" и пришло его время уходить на покой. Тем паче, что и с последним своим долгом перед Конфедерацией Вейнар справился прекрасно: воспитал и обучил достойного славных традиций семьдесят седьмой цитадели преемника…
Аакима Сениса лейн Орджи. Отважный, решительный, в меру образованный – качества, ценимые как начальством, так и подчиненными. А то, что Ааким редко мог связать пару слов, не прибегая к крепким выражениям, распускал руки и любил приложиться к чарке – так кто ж без недостатков? Да ведь и не со зла же! Зато он был "своим", своим до мозга костей, до самой последней черточки! А что ещё надо в крошечном замкнутом поселении, каждодневно готовящемся к осаде и смерти?
Дани вернулся с задания поздно вечером ровно четыре дня назад, вместе с ним, поддерживая друг дружку под руки, приплелись и двое его людей – все, кто остался из пятидесяти пяти конов, вышедших восемнадцать суток назад из врат семьдесят седьмой цитадели и отправившихся в обычный рейдовый поход к поляне Мууша. Третий разведчик – чудом уцелевший во время бойни в Запределье Витек Нокиас – погиб через два дня после сражения, от лап хохлатых. Он до последнего прикрывал отход своих товарищей, сумевших, благодаря самоотверженности чтеца, оторваться от чудовищ и, перебравшись через каньон Близнецов к вечеру того же дня, оказаться во внутренних землях. Несмотря на усталость и полученные раны, конфедераты безостановочно двигались, стремясь как можно скорее оказаться под защитой крепостных стен, и уже к середине следующего дня они прошли сквозь дозорный туннель и очутились во внутреннем пространстве цитадели, где их уже поджидали высшие чины, оповещенные о возвращении разведчиков часовыми.
Никаких расспросов не последовало. Одного вида истерзанной троицы было достаточно, чтоб понять: дело дрянь! Да и привычные приграничники отлично знали, что может означать подобное возвращение, – к чему вопросы? Двух чтецов немедленно забрали исцеляющие – ребят здорово потрепали хохлатые, а Дани, под молчаливыми, сочувствующими взглядами обитателей цитадели, отправился в занимаемую им на протяжении трех десятков лет комнатку в глубине надземной части крепости. Как это ни странно, но он оказался фактически единственным коном, не получившим за всё это ужасное время ни единой царапины: отоспаться как следует – и он снова в строю! Зато другие раны – раны, избороздившие его душу новыми шрамами, болели как никогда прежде! Да и не приключалось с ним прежде ничего подобного! Конечно, он, как и все приграничники, терял боевых товарищей, друзей – но никогда столько за раз. Никогда не доводилось ему, закрывая глаза, раз за разом видеть лица людей, его людей, смотревших на него с немым укором и осуждением, – они словно неумолчно кричали: "Твоя вина"! И он ничего не мог с этим поделать. Ни забыть, ни простить.
Наверное, он бы даже был рад, если б вместо молчаливого позволения вернуться в свою комнатушку и предаться в одиночестве горю, его немедленно затребовали к себе "алые". Но этого не произошло. Взыскующие, вероятно повинуясь недвусмысленному приказу Аакима, так и не появились в тот день, что было немалым нарушением с их стороны. Чем же это грозило самому Сенису, если он действительно отдал такой приказ, – не хотелось и думать.
На следующее после возвращения утро Дани – против всякого ожидания – разбудили не конвойные, пришедшие, дабы отвести его в подземные казематы цитадели на допрос с пристрастием, не уставшие от ожидания и явившиеся по его душу лично – "вопрошающие", а всего лишь обычный слуга, принесший на подносе весьма сытный завтрак. Недоумение от оказанного приема усилилось, когда ближе к полудню к нему в комнату припожаловал сам Ааким Сенис в компании огромной бутылки крепчайшего виски и кое-какой, наспех собранной закуски – Ааким никогда не отличался взыскательным вкусом, хотя и происходил из правящей верхушки своего клана. Нет, в глубине души Дани надеялся, что Ааким найдет в себе силы и навестит давнего приятеля. Надеялся, но не верил. Ни на мгновение не допускал он мысли, что гроссмейстер – которому все, кому не лень, прочат в ближайшее же время повышение до полноправного гроссмейстера гарнизона взамен Старика – рискнет и, наплевав на возможные последствия, припрется к впавшему в немилость по причине собственной некомпетентности, подчиненному. Да ещё и не с целью обругать его по полной, а с намерением поддержать!
Но Сенис в который раз в полной мере проявил себя и вместо заслуженного разноса, молча обнял старого товарища и потрепал по плечу, безмолвно говоря: "Не нужно слов". Весь остаток дня и большую часть вечера они провели за бутылкой, менявшейся, впрочем, время от времени вместе с исчезнувшим содержимым – слуги весьма справно исполняли свои обязанности. Разговаривали соратники мало, лишь время от времени, подняв затуманенный взор, то один, то другой произносил вслух имена павших – второй же непременно добавлял традиционное: "Да минуют их души Бездну", и вновь спиртное наполняло бокалы, лилось в глотки и ещё больше затуманивало разум. Именно то, что надо, – чтоб хоть на время забыться!
Утром Дани встал поздно, с раскалывающейся головой и ломотой во всем теле – тут сказывалось как утомление, так и вчерашняя пирушка. Он не запомнил, когда именно закончились их посиделки. Смутным образом всплывало из памяти, что будто бы кто-то пришел и увел захмелевшего Аакима – но вот кто именно, или когда – хоть пытай! Весь тот день он провел в безуспешных попытках преодолеть охватившую его слабость, попутно гадая: с чего бы это "алые" до сих пор не припожаловали к нему "в гости". Он уже было совсем уверился, что всё обошлось, но вечером двери распахнулись и в его комнату, из которой Дани было строжайшим образом запрещено отлучаться – единственное ограничение, наложенное на опального сержанта – ввалился Камир Шадхар, глава дознавателей семьдесят седьмой цитадели. Вместе с "алым" припожаловали и его подручные – мнемоники, обвешенные, точно поросая хрюшка – сосунками, своими мерзкими инструментами.
