Дани тяжело вздохнул и опустил взгляд на валяющегося в отключке парня. "Долбанная работа" – в который раз за нынешний день, пронеслось в голове.

Против воли, взгляд его скользнул чуть дальше, к телу женщины. "Красивая" – пронеслась отстраненная мысль. И тут же возникла другая: "Была…"

Дани отвернулся, и некоторое время просто бездумно смотрел в стену. Мыслей не было, как и желания, что-то делать – век бы стоять вот просто так: без чувств, эмоций размышлений и действий!

Внезапно, словно придя из невероятной дали, послышался голос. Дани сразу узнал его, хотя прошло уже больше четырех десятилетий с тех пор как Анн Павилос покинул этот мир. А вслед за голосом, пред мысленным взором сержанта явился и сам старик Павилос.

"Жизнь полна дерьма, – произнёс своё любимое изречение старый кон, гладя исподлобья на повзрослевшего отпрыска, – и если, сдохнув, ты не ощущаешь себя выпачканным по самую макушку – это значит только одно: ты напрасно тратил своё время!"

Дани явственно расслышал эти слова, расслышал даже характерные интонации в голосе отца, Казалось, старик стоит сзади, ухмыляется, и всё так же исподлобья взирает на него, цедя слова сквозь разорванные и неправильно сросшиеся губы. "Ты в дерьме, сынок…" И Дани отчетливо понимал, что это именно так. За сегодняшний день он вдосталь нахлебался дерьма, больше чем за минувшее десятилетие, а может и больше чем за все минувшие годы.

Взвалив Безымянного на плечо точно мешок, Дани потопал к выходу из контрольного зала, мысленно гадая: к чему всё это приведет его? Он помнил и ещё одно любимое выражение отца: "Дерьмовое начало – к вонючему концу". Так что, учитывая все обстоятельства, впереди ничего хорошего не светило.

Путь наверх занял куда больше времени, нежели спуск и объяснялось это не столько тяжестью самого подъема, сколько необходимостью обходить, возникавшие время от времени на дороге завалы. За время восхождения Дани успел полностью ознакомится с ситуацией в штурмуемом комплексе. Собственно, сам штурм уже давно закончился и теперь происходила окончательная зачистка помещений. Сопротивления почти полностью прекратилось и конфедераты лишь изредка встречали сопротивление. За время операции погибли двадцать восемь конов, почти все – стражи. Потерь среди плетельщиков и ваятелей не было – что совсем не удивительно. Убитых техников пока никто не считал, но по предварительным результатам в лаборатории находилось что-то около семисот или восьмисот обитателей. Неплохое соотношение потерь по любым меркам. Наверняка доклад гроссмейстера будет выглядеть одной сплошной победной реляцией. Дани даже затошнило от таких мыслей.

К счастью, он уже успел выйти на поверхность и смог вздохнуть чистый, не изуродованный гарью и запахом трупов воздух. В груди немного полегчало, хотя на душе не стало легче. Отмахав без малого милю к месту стоянки транспорта ладони, трое конфедератов принялись готовится к дороге. Марк отошел к своему стинеру стоявшем поодаль от припаркованных рядом гонщиков сержанта и его щита.

– Куда теперь сержант? – официальным и даже несколько подобострастным тоном, поинтересовался Толик, гладя как Дани укладывает бесчувственное тело несчастного забулдыги на заднее сиденье стинера. Но Павилос, даже не видя лица старого товарища, прекрасно понял, что именно скрывается за простыми словами.

И это окончательно вывел его из себя! Долго копившееся раздражение, которое не удалось снять даже расстреляв беззащитную стену в подземелье, наконец-то нашло повод выплеснутся наружу.

– Да пошел ты, – бросив работу и обернувшись к чтецу, прошипел сержант. – Думаешь, только тебе одному тошно от всего этого? Думаешь, я просто пивом мочусь от восторга? Может, это ты отдавал приказы, ты смотрел в глаза тех детей, ты… – поддавшись столь нехарактерному для себя импульсу, Дани резко шагнул вперед, схватил оторопевшего разведчика за чуть выступающие пластины брони у основания шеи, и притянул почти вплотную к себе. – Это ты будешь видеть их лица? Ты будешь искать оправданья? А что насчет ребят, кто остался там? – он мотнул головой в сторону разрушенного входа в комплекс. – Я ведь даже имен их запомнить не успел, Толик…

– Эй, успокойся Ди, – Китен стряхнул вцепившиеся в него ладони и опасливо огляделся по сторонам: не видит ли кто, посторонний? – Возьми себя в руки, беса тебе в койку, Павилос! Успокойся…

– Не могу, – почти прокричал сержант. – С той самой поляны, не могу! Что-то сломалось во мне Толик, понимаешь? – Дани уронил руки и весь съёжился.

– Успокойся, – мягко, как-то даже нежно повторил разведчик, хлопнув сержанта по плечу. – Всё пройдёт. Тебе просто нужно немного времени. Вернемся домой, выпьем, я познакомлю тебя с одной пригожей бабой, такой, знаешь, с огоньком и во-от та-акими сиськами, – для наглядности, он развел руки и ухмыльнулся. – С ней ты быстренько позабудешь обо всё на свете! Клянусь, не будь я Проныра!

– Да, – каким-то придушенным голосом, отозвался Павилос. – Ты прав. Пора домой…

Вернувшись к стинеру, сержант поудобней усадил Безымянного на сиденье, зафиксировал бесчувственное тело ремнями безопасности, после чего с неожиданной для самого себя сноровкой взобрался на место пилота. Кивнув Толику на стоящий по соседству "гонщик", он подсоединил нейронный интерфейс и активировал силовую установку.

– Вот и всё, – прошептал он, глядя вперед, в ожидании, пока его старый друг залезет на сиденье стинера. – Всё что осталось на сегодня – дорога. Дорога к дому…

***

Камни, завалившие один из потайных проходов – пожалуй, самый дальний, западный, которым не пользовались уже многие века – шевельнулись. Посыпалась мелкая крошка, пыль и земля. Послышалась приглушенная, отчаянная брань, перемежающаяся проклятьями. Снова легкая дрожь слежавшихся булыжников – такая же безрезультатная, как и прежде. И снова, снова, снова… Лишь изредка дрожь прекращалась и тогда из глубины земли слышался голос сыплющий проклятья и невнятные угрозы. Шло время, вечерние тени изгнали солнечное сияние, потом их самих вышвырнула в небытие ночная тьма. Скупой, обкорнанный коржик вечно юной Селен лишь ненадолго выглянул из-за горизонта – будто играл в прятки с Фаетом прячущемся с другой стороны безбрежной дали – и тут же поспешила спрятаться. Но прежде чем луна успела окончательно спрятать свой древний лик, завал у прохода, задрожав в очередной раз, разошелся и из образовавшейся небольшой трещинки, будто тянясь к свету ускользающей спутницы Терры, высунулась испачканная, окровавленная рука с обломанными ногтями.

Налетевший порыв ветра взъерошил мягкую травку у основания насыпи, мазнул по бесстрастным камням, дотянулся до дрожащей ладони торчащей их земли. Его мягкое дуновение, точно дружеское рукопожатье, оплело обессиленные пальцы, и словно бы поделилось с ними толикой своей жизни. Земля вновь, в самый последний раз задрожала порождая камнепад, древняя насыпь сперва осела, а затем раскрылась точно бутон тянущийся к первому солнечному лучу. Из глубины провала показалась вторая рука, ещё более израненная, чем первая, затем голова, шея, плечи. Напрягаясь из последних сил, человек выбрался наружу и не сумев сдержать стон облегчения, распластался на земле. Некоторое время всё на что он был способен – судорожно вдыхать воздух. Но через некоторое время он пришел в себя, и заставил свои дрожащие ноги выпрямиться. Покачиваясь и с трудом удерживая равновесие, он стоял под редкими, пронизывающими порывами ветра и безмолвно смотрел в темнеющую громаду неба. Он стоял долго, очень долго. Ноги перестали дрожать, спина распрямилась, усталость, пусть и далеко не полностью, но покинула его, позволяя дышать без той жадности что раньше.

Он стоял долго. Далекий солнечный луч показавшийся на порозовевшем небосклоне, застал его всё в той же позе и лишь когда свет восходящего светила коснулся лица окаменевшего человека тот ожил. Ожил и закричал! Закричал столь яростно, столь отчаянно, столь тоскливо, что даже солнце не смогло выдержать звука этого крика и поспешно спряталось за набежавшее облачко. Когда же оно снова выглянул – человека уже не было. Исчез, растворился, канул неизвестно куда. И только отзвук крика всё ещё гуляющих меж холмов яростно твердил: "это ещё не конец! Я ещё жив! И я отомщу!"