Вот какие ты должен был бы вывести заключения, которые некоторым показались бы правильными: эти последние добавили бы: «Правда, что кажется, будто дух остается неизменным во время этих эволюций тела, но это далеко не доказано, так как, хотя в чертах старика и можно иногда с трудом узнать черты ребенка, но душа иногда так меняется, что мы сами не можем узнать своей собственной. А потом, почему бы и вещество мозга не могло бы возобновляться молекула за молекулой, не нарушая течения наших мыслей, если возможно переменить один за другим элементы в вольтовом столбе, не прерывая ни на секунду электрического тока?»
Да, в конце концов, какую представляет для человека важность, что он из себя представляет, умирая? И какую пользу принесло бы нетленным автомобилям, развитием и усовершенствованиями которых руководит человек, если бы они сохранили неизменными свои составные части навеки? Вот вздор! Разве они стали бы от этого удивительнее; эти железные гиганты и без того почти живые существа.
Уверяю тебя, Николай, что если бы автомобиль каким-нибудь чудом приобрел независимость, человеку оставалось бы только уложить чемодан и исчезнуть с лица земли. Эра его господства пришла бы к концу. На земле наступило бы царство автомобиля, точно так же, как до человека господствовал мамонт.
— Да, но этот повелитель находился бы всегда в зависимости от построившего его человека, — возразил я рассеянно, поглощенный своими расчетами.
— Хорошее возражение, нечего сказать! А разве мы сами не находимся в постоянной зависимости от животных и растений, мясо которых необходимо для поддержки нашего существования?..
Дядюшка был в таком восторге от своих парадоксов, что выкрикивал их во весь голос, нетерпеливо ерзал на своем узком сиденье и размахивал руками, точно вылавливал из воздуха свои мысли.
— Вот уж блестящая была у тебя, племянничек, идея привезти с собой свою машину. Она доставляет мне массу радости и приводит меня в хорошее настроение… Ты должен будешь научить меня управлять этим зверем. Я сделаюсь вожатым этого мамонта будущего времени… Ха, ха, ха…
Как раз к этому взрыву хохота я окончил свои выводы, и из-за него я и решился на немедленную атаку и совершил — безрассудство.
— Какой вы забавник, дядюшка! Меня радует наше веселое настроение. Я снова узнаю того дядю, с которым расстался пятнадцать лет тому назад. Почему вы не всегда такой? Почему вы не доверяете мне, в то время как я, именно, заслуживаю вашего полного доверия.
— Но послушай, — ответил Лерн, — ты сам знаешь, почему: я во всем доверюсь тебе, когда придет время; я твердо решился на это.
— Почему же не сейчас, дядюшка? И я бросился, сломя голову, в бездну. — Послушайте! Ведь вы и я — одного поля ягода. Вы только совершенно не знаете меня. Меня ничем нельзя удивить. И я знаю больше, чем вы можете предполагать. И знайте, дядюшка, я вполне разделяю ваши взгляды, я восторгаюсь вашими поступками!
Дядя рассмеялся, немного удивленный.
— А что ты знаешь, мальчишка?
— Я знаю, что не всегда можно и должно руководиться современными понятиями о правосудии, если затеваешь большое дело. Согрешит ли кто против тебя? Гораздо лучше разделаться с ним самому, и лишение свободы, в таком случае, если даже и не вполне законный, то уже безусловно правильный поступок… Случайное обстоятельство навело меня на эти мысли… Короче говоря, если бы я был Фредериком Лерном, то г. Мак-Белль не обладал бы теперь таким цветущим видом. Повторяю вам, что вы меня плохо знаете.
По тону ответа я сразу понял, что совершил непростительную ошибку. Лерн защищался лукавым тоном:
— Ну, вот еще новости, — сказал он. — Что за богатая фантазия! Неужели ты такой негодяй, каким выставляешь себя? Тем хуже, если это правда. Что касается меня, то я на такие компромиссы с совестью не способен, племянничек. Мак-Белль сошел с ума, но я-то тут не при чем!.. Очень досадно, что ты его видел — это отвратительное зрелище… Бедняга… Но чтобы я лишил его свободы! Что за выдумки, Николай! Что ты еще придумаешь?.. Но все-таки хорошо, что ты заговорил со мной об этом: это открывает мне глаза на многое. Обстоятельства против меня. Я все ждал улучшения в состоянии больного перед тем, как дать знать его родным, чтобы его печальный вид произвел на них менее гнетущее впечатление… Но, по-видимому, оттягивать это дальше становится слишком опасным; моя безопасность требует этого; рискуя тем, что причинишь им большее страдание, все-таки пора предупредить их. Сегодня же вечером напишу им, чтобы они приехали за ним. Бедный Донифан!.. Надеюсь, что его отъезд рассеет твои позорные подозрения? Ты меня очень обидел и огорчил ими, Николай…
Я почувствовал сильное смущение. Неужели я ошибся? Может быть, Эмма солгала? Или Лерн хотел усыпить мою подозрительность?.. Как бы там ни было, но я совершил грубую бестактность, и Лерн — мерзавец ли он, или же честный малый — несомненно, рассчитается со мной за мое обвинение, все равно — правильно ли оно было, или ложно. Это было полное поражение, и вся моя добыча заключалась в новых сомнениях — относительно правдивости Эммы.
— …Во всяком случае, клянусь вам, дядюшка, что только случайность дала мне возможность открыть присутствие Мак-Белля в замке…
— Если с л у ч а й н о с т ь даст тебе возможность открыть еще какие-нибудь данные, чтобы оклеветать меня, — ответил мне сурово Лерн, — то не забудь сообщить мне об этом: я немедленно докажу тебе, что я невиновен. Но я надеюсь, что точное подчинение принятым на себя обязательствам помешает тебе помогать с л у ч а ю, который вздумал бы благоприятствовать твоим встречам с сумасшедшими мужчинами… и ж е н щ и н а м и.
Мы приехали в Фонваль.
— Николай, — обратился ко мне Лерн гораздо мягче, — я чувствую к тебе большое расположение. Я желаю тебе только добра и потому прошу тебя, дитя мое, слушайся меня.
— Он хочет усыпить мою бдительность, — подумал я, — он ласков со мной. Удвоим внимание…
— Слушайся меня, — продолжил он медоточивым голосом, — и будь мне союзником без условий. При твоей сообразительности, ты сам должен был бы понять оттенок моей мысли. Если я не ошибаюсь, день, в который я смогу посвятить тебя во все, уже недалек. Ты сам увидишь своими глазами то великое прекрасное дело, о котором я мечтаю и в котором я уделю тебе место…
А в ожидании этого, раз ты уже посвящен в историю с Мак-Беллем, — ну, вот тебе доказательство доверия, которого ты требуешь, пойдем со мной навестить его; мы сообща решим, достаточно ли он окреп для того, чтобы его можно было повезти по железной дороге и по морю.
Поколебавшись немного, я последовал за ним в желтую комнату.
Сумасшедший, увидев его, выгнул спину и, ворча, отступил в угол с боязливым видом и злым взглядом. Лерн подтолкнул меня вперед. Я задрожал от боязни, что он меня здесь запрет.
— Возьми его за руки. Вытащи его на середину комнаты.
Донифан не сопротивлялся. Доктор исследовал его со всех сторон, но я заметил, что больше всего он интересовался рубцом. По моему глубокому убеждению, он проделал все остальное исследование больного только для того, чтобы ввести меня в заблуждение.
Какой рубец! Точно разрезанный пополам венец, наполовину скрытый под отросшими волосами. Каким падением, каким ударом и об какой пол можно произвести такое поранение?..
— Превосходное состояние здоровья, — произнес наконец дядюшка. — Видишь ли, Николай, в начале заболевания он впадал в бешенство и ссадил себе тело… гм… везде. Через пару недель не останется и следа от этого. Его уже можно увезти домой.
Консультация была закончена.
— Не правда ли, Николай, и ты находишь правильным, чтобы я избавился от него как можно скорее? Скажи мне свое мнение: я придаю ему известное значение.
Я присоединился к его мнению, но такая чрезмерная любезность заставила меня быть все время настороже. Лерн вздохнул.
— Ты прав. Свет ведь так жесток. Я сейчас же напишу. Не будешь ли ты так любезен отвезти мое письмо в Грей на почту? Оно будет готово через десять минут.
