— Так вы мне сами советовали, — пролепетал я, совсем растерявшись.

— Что я тебе советовал? Оскорблять женщин? Позорить звание офицера? Я тебе жениться советовал и, видимо, правильно советовал. Хотел пресечь твою моральную деградацию и половую распущенность. Но, видно, не помогли мои советы. Теперь тебе не совет, а приказ: извинись перед старшим лейтенантом Кузовлевой публично и попроси ее забрать заявление. Если через неделю не заберет, дам делу ход. Не забывай, перестройка не отменила такого понятия, как честь мундира, а ты ее запятнал. Иди, Дон Жуан, и учись с женщинами обращаться. Это ж невиданное дело, такой позор на все управление! — и Зубков махнул рукой, указывая мне на дверь.

Пока я шел по коридору, человек пять меня остановили: «Тебя в кадры вызывали. Был?» — и смотрели на меня иронически. Я пришел на свое место и попытался собраться с мыслями. Такого позора и краха мне не доводилось переживать никогда. Вся жизнь псу под хвост. И все из-за этих бабников. Развращают женщин, а потом нормальные мужики их уже не удовлетворяют. Даже взмолился: «Людочка, ну почему ты бросила меня здесь одного? Я ничего не понимаю, ничего не могу без тебя. Столько дел натворил из-за того, что тебя нет рядом. Ты тоже бросила меня, ушла. А я должен доживать один, никем не любимый. За что? Я ведь тебя так любил! Тебе-то хоть со мной было хорошо? Теперь ведь и не узнаешь». Телефонный звонок вывел меня из транса.

— Тут в сводке задень по Москве есть для тебя новости, зайди, — услышал я в трубке голос дежурного.

— Для меня? — я не мог сообразить, о чем речь.

— Ну ты же проинформировать просил, — напомнил он.

— Да-да, иду, — я поспешно встал и подумал благодарно: «Людочка, видно, все-таки ты меня не оставляешь, помочь хочешь».

— Ну что там? Привет, — кивнул я ребятам за пультами.

— Здорово, — протянул мне руку дежуривший в тот день Толик Кареев. — Один из названных тобой — Глоба Владимир Николаевич, 1964 года рождения, генеральный директор «Сургутремтех» найден мертвым в подъезде дома на улице Алабяна, 24, с огнестрельными ранениями», — зачитал он данные из сводки.

— Когда? — уточнил я.

— Найден в пять утра, а когда убит — неизвестно, — ответил Толик, еще раз заглянув в сводку.

— А кто дело ведет? — спросил я на всякий случай.

— Пока третья бригада.

— Все понял, спасибо, — я поднялся и собрался уходить, но Кареев остановил меня вопросом:

— Слушай, а что тебя Зубков все время вызывает? На повышение идешь, что ли? — В его голосе слышалось любопытство.

— Да у меня люди все время уходят. Сейчас еще трое увольняются, — ответил я осторожно, чтобы не задевать щекотливой темы.

— Они у всех уходят. Не говоришь? Сглазить боишься? Понятно… Будь здоров! — И Толик отвернулся к пульту.

После этого разговора мне стало как-то легче. Во-первых, про мой позор пока знают не все, и слухи о моем повышении очень даже кстати. Во-вторых, у меня появилась возможность рассчитаться с одним из бабников и подавить бунт дома. Потом, глядишь, и Верка перебесится, а Борисенко я по работе так зажму, что ему будет не до сплетен…

После работы я на служебной машине поехал поглядеть на этого «несогласного» Гошу. Дождался его около института. Не красавец, но что-то притягательное в нем есть. Не хотел с ним говорить, но пришлось. Он начал про любовь да про женитьбу. Думал, наверное, я сразу растаю от такой чести, что он не только спит с моей дочерью, но и жениться на ней хочет. А когда я ему сказал, что не будет этого никогда, он решил со мной в супермена поиграть. Начал красоваться, фразы всякие говорить: «Выбор есть всегда», а у самого, наверное, в животе урчало от страха. Но совесть моя была чиста, я его предупредил. Вернулся домой, когда уже стемнело. Бабки у подъезда радостно мне доложили: Элечку-то вашу молодой человек навещал, симпатичный и по возрасту ей подходит, а то она у вас все она да одна, глядишь, все и сладится у них, жаль, Людмила не дожила. Я молча покивал, чтобы не втягиваться в дискуссию. Поднялся. Эля была дома, что-то писала за кухонным столом.

— Ты его теперь в дом водишь? — спросил я, влетая в квартиру.

— Нет, он просто зашел, — к моему удивлению она была совершенно спокойна.

Меня это взбесило еще больше.

— Что ему здесь надо?

— Он пришел спросить, хочу ли я, чтобы мы расстались? — Эля даже не пыталась ничего от меня скрывать.

— А ты? — мне даже интересно стало, что у них происходит.

— Сказала, что не хочу, — ответила она, глядя мне в глаза.

— Да? Ну что ж, жаль парня. Ты его не любишь, — я был о них лучшего мнения. Ничего они не придумали, ничего нового не изобрели. Ломятся напролом со своим «люблю», как с флагом. Ну, Элька, ладно, у нее опыта никакого, а он-то парень тертый, хоть и молодой, мог бы что-нибудь придумать, кроме «люблю».

— Почему? Я его люблю, я не могу без него, — произнесла она, как заклинание.

— Что, трахаться с ним нравится, так это не любовь. Если бы любила, ты бы его прогнала, сказала бы, что замуж за другого выходишь, — попробовал я объяснить ей такие простые вещи.

— Зачем? — не поняла она.

— Чтобы выполнить мое условие! А теперь я понимаю, что три дня вам не нужны, — мне надоело тратить время на пустые разговоры.

— Не нужны. Я его люблю, а он любит меня. А с тобой я больше спать не буду ни за что. Ты мне отвратителен. Я раньше не знала, что это бывает хорошо. А теперь знаю, что ты полное ничтожество. Жаль только маму, неужели она так ни разу тебе рогов и не наставила? Неужели так и не узнала ничего, кроме твоей пилежки?! — Голос ее сорвался почти на крик.

— Не смей так о матери говорить, дрянь, — я со всего размаху так саданул кулаком в дверь, что штукатурка посыпалась.

— А что? Ты же нас вроде сестрами сделал, — произнесла она фразу, которую, видно, давно придумала.

— Она меня любила, — сказал я и спохватился. Получилось, что я тоже про любовь заговорил.

— А я ненавижу, — проговорила Эля с огромным трудом, так будто слова застревали в ее горле.

— Ничего, скоро полюбишь, — и это прозвучало, как угроза.

Я вышел из дома и, не дожидаясь утра, поехал на Петровку. Нужно было ребятам из третьей следственной бригады версию подкинуть. Я ведь, в отличие от молодежи, не только слово «люблю» мог произносить, но и делать кое-что умел, жизнь знал. Что ж, придется их поучить, коли сами не понимают! Вот с такими мыслями я приехал к оперативникам и посоветовал им хорошенько потрясти московских друзей покойного, особенно Твердова Георгия Владимировича.

Вот так, Людочка, я и не сберег нашу дочку. Ничего не сберег. Ни тебя, родная моя, не вылечил, не спас, а ведь случались чудеса и с твоей болезнью. Элю нашу обездолил, любить ей не дал. О работе и карьере вообще не говорю, все волной смыло, все смысла лишилось. Вот теперь, оказывается, дедом стал. Да не видать мне, видно, внука никогда. Может, влюбись я тогда у костра чуть поменьше или в девчонку какую другую, так все было бы иначе.

Да, ну и денек сегодня выдался. Утром этот пакет с тетрадками пришел, а вечером и виновник всему объявился. Что ж, выпью-ка я за здоровье Сержа. И Элька пусть тоже здоровой будет.

— Георгий Владимирович, к вам пришел таксист. Говорит, вчера вечером возил вас на Песчаную, и вы у него в машине пакет забыли, — сказала, войдя в светлый, просторный кабинет миловидная секретарша.

— Пусть войдет, — отозвался хозяин кабинета.

— Здравствуйте, я вот ваш пакет с тетрадками, привез… — в кабинет как-то бочком протиснулся круглолицый дядька с хитрющими глазами.

— Здорово! Как же ты меня нашел-то? — удивился Твердов.

— Так в пакете визитка была, — пояснил таксист.

— А может, чужая? — подначил его Георгий.

— Риск был, но я думал, может, что ценное для вас, — широко улыбнулся таксист.

— Намек понял. Вот, держи за сообразительность и за доставку, — хозяин кабинета встал, обошел стол, достал из портфеля деньги, протянул их визитеру.