— Ты прав, черт возьми. Вот поэтому мне нужно найти, кто раскошелится на большие денежки.

— Интересно, сильно ли изуродовано у него лицо? — сказал Рафа.

— Глаза остались.

— Это немало, — заверил меня Рафа. — Ведь к глазам свинья и тянется первым делом. Глаза мягкие и соленые.

— Откуда ты знаешь?

— Я однажды лизнул.

— Возможно, свинья отгрызла ему уши.

— И нос. Все, что выступает.

У каждого был свой взгляд на увечье Израиля. Дядя предположил, что оно не такое уж страшное. Просто отец не стерпел насмешек над старшим сыном, поэтому Израилю и пришлось надеть маску. А тётя сказала, что если б нам пришлось взглянуть на его лицо, мы бы остались печальны на всю жизнь. Поэтому мама бедного мальчика в церкви с утра до ночи. Я никогда не был печален больше чем на пару часов, и мысль, что это чувство будет со мной всю жизнь, еще как напугала меня.

Рафа щипал меня всю ночь, будто у меня не лицо, а манго.

— Щеки, — сказал он, — и подбородок. Но лоб потруднее. Кожа плотно прилегает.

— Ну, да, — согласился я, — верно.

Утром кричали петухи. Рафа закинул таз для умывания в траву и подобрал обувь с крыльца. Он двигался осторожно, чтобы не наступить на кучки какао-бобов, что насыпала тетя для просушки. Затем Рафа сходил в коптильню и вынес оттуда нож и два апельсина. Очистил их и дал мне один. В доме закашляла тётя, и мы поспешили уйти. Я все ожидал, что Рафа отправит меня домой, и чем дольше он молчал, тем счастливей я становился. Дважды я закрывал руками рот, чтобы не рассмеяться. Мы шли медленно, цепляясь за деревца и стойки оград, чтобы не скатиться с крутого, заросшего ежевикой склона. С полей, что выжгли прошлой ночью, поднимался дым. Уцелевшие деревья торчали из черного пепла, как копья. У подножия холма мы спустились на дорогу, что вела к Окоа. Я нес пару пустых бутылок из-под колы. Дядя прятал их в курятнике.

У colmado мы встретили двух женщин, наших соседок, которые остановились поговорить по пути на мессу.

Я поставил бутылки на прилавок. Чичо сложил вчерашний «Эль Насиональ» и достал новую колу.

— Нам — деньги, — сказал я.

Чичо оперся о прилавок и смерил меня взглядом:

— Точно деньги?

— Точно.

— Лучше отдай их дяде, — сказал Чичо. Я глазел на сласти под засиженным мухами стеклом. Чичо шлепнул монеты на прилавок:

— Мне все равно, как ты потратишь деньги, это твое дело. Я — торговец.

— Сколько нам нужно? — спросил я Рафу.

— Все.

— Давай купим что-нибудь поесть.

— Побереги их для питья. Тебе потом захочется пить, еще как захочется.

— Может, поедим?

— Не будь дураком.

— Ну, а жвачку можно?

— Дай сюда деньги.

— Ладно, ладно, я просто спросил.

И вдруг — стоп. Рафа смотрел на дорогу весь в своих мыслях; уж я-то знаю это его выражение. Он что-то задумал. Он то и дело посматривал на соседок. Женщины громко болтали, скрестив руки на своих больших грудях. Наконец, подъехал автобус, и женщины стали садиться в него. Рафа смотрел на их выпятившиеся зады. Из дверей для пассажиров высунулся cobrador:

— Ну, едете?

— Трогай без нас, — сказал Рафа.

— Чего же мы ждем? — спросил я. — В этом был кондиционер.

— Мне нужен кондуктор помоложе, — ответил Рафа, продолжая смотреть на дорогу. Я подошел к прилавку и постучал пальцем по витрине. Чичо подал мне пастилку. Я сначала положил конфету в карман, а потом сунул ему монету. «Бизнес есть бизнес», — возвестил Чичо, но брат даже не обернулся. Рафа как раз тормозил следующий автобус.

— Садись сзади, — скомандовал он. Сам же встал в средних дверях, повиснув на подножке. Он стоял рядом с кондуктором, который был годом или двумя младше его. Мальчишка пытался заставить Рафу сесть, но брат замотал головой, и на лице появилась его фирменная ухмылка — все равно выйдет по-моему. Водитель, не дожидаясь споров, тронулся, включив радио на полную. La chica de la novela все еще была в топ-десятке. «Подумать только, — воскликнул мужчина, сидящий рядом со мной, — они крутят эту хрень по сотню раз на дню».

Я осторожно втиснулся на сиденье, но пастилка уже успела оставить жирное пятно на штанах. «Черт», — выругался я и прикончил конфету в два приема. Рафа не видел. На каждой остановке Рафа соскакивал с подножки и помогал людям занести вещи. Когда проход заполнялся, Рафа опускал откидное сиденье для стоящего рядом. Кондуктор, худой мальчишка с афропрической, пытался следить за Рафой, водитель же был занят радио. Двое пассажиров заплатили Рафе, и Рафа передал деньги кондуктору, который как раз отсчитывал кому-то сдачу.

- Ты аккуратней с такими пятнами, — сказал сидящий рядом мужчина в чистой фетровой шляпе. На руках у него проступали жилы.

— Эти штуки такие липкие, — ответил я.

— Давай помогу. — Он поплевал на пальцы и начал тереть пятно, но потом ущипнул меня через трусы за кончик моего pinga. При этом он улыбался. Видны были его большие зубы. Я оттолкнул его. Мужчина глянул, не видит ли кто.

— Pato, — сказал я ему.

Мужчина по-прежнему улыбался.

— Ты самый последний гребаный pato, — сказал я. Мужчина незаметно и сильно сдавил мне руку выше локтя. Вот так же делали, чтобы я обернулся, мои пацаны в церкви. Я захныкал.

— Следи за языком, — сказал мужчина.

Я встал и подошел к дверям. Рафа постучал по крыше, и водитель стал тормозить.

— Вы двое не заплатили, — сказал кондуктор.

— Нет, заплатили, — сказал Рафа, выталкивая меня на пыльную дорогу, — я дал тебе деньги за этих двух пассажиров и за нас тоже. — Он говорил усталым голосом, словно попадал в такие споры все время.

— Ничего вы не давали.

— Пошел ты — не давали. Давали. Пересчитай и увидишь.

— Даже не думай, — кондуктор положил руку на плечо Рафы, но Рафа отмахнулся и закричал водителю:

— Научи мальчишку считать.

С дороги мы сошли на банановую плантацию. Кондуктор кричал нам вслед, а мы стояли на плантации, пока водитель не сказал мальчишке: да плюнь на них.

Рафа скинул рубашку и начал ею обмахиваться. И вот тут я расплакался. Рафа какое-то время смотрел на меня.

— Плакса.