Никто больше не улыбался. Маша думала, сколько же пройдёт времени, прежде чем снова выйдет солнце. Она скучала на занятиях и почти не разговаривала с Сабриной. Почти не писала записок, а те, что были написаны раньше – вытряхнула из сумки, скомкала и выбросила в мусорную корзину.

Машу тянуло прочь от надоевших бежевых стен, от выскобленных парт и преподавателей с промозглыми голосами. В комнате общежития ей тоже не сиделось, всё раздражало, даже стук дождя в окна. Ей хотелось туда: в подвалы, на чердаки, в грязные недостроенные и брошенные дома.

Ей нравилось думать, что она устала от людей. Что говорить с сущностями города куда проще, чем с Сабриной. Маше нравилось так думать, но стоило хоть изредка, хоть время от времени признаваться самой себе, что дело вовсе не в людях. Дело в человеке. В одном единственном человеке.

Она вспоминала, как недели две назад в аудиторию ещё до звонка вбежал Максим.

– Скоро срезовая контрольная. Должники, я жду от вас отработки, иначе не допущу. Я предупредил, потом не обижайтесь.

Прямо на ходу он развернул журнал и едва не налетел впопыхах на кафедру. Притаившаяся тут же Ляля заботливо отодвинула Максима от опасного угла. Он покопался в прозрачных страницах. Маша со своего места безразлично различила галочки и плюсики напротив чьих‑то фамилий.

…‑ Так, Калашников – один семинар, Орлова – два. А, нет, извините, вам не надо. Вот. – Он со значением захлопнул журнал и говорил ещё что‑то, о датах, темах, времени.

Маша не слушала – Сабрина обернулась на неё и смотрела долго и выразительно. Маша всё ждала, когда она заговорит, но этого не случилось. Сабрина моргнула и отвернулась. Словно бы её очень интересовали подробности отработки.

Потом было что‑то ещё… что же? Туман с улицы проникает в память, наполняет её собой, затыкая призрачной ватой все щели. Ах да.

Как и было положено по расписанию, с восьмой недели начались лекции Мифа. Первый раз он вошёл – шлёпнул конспекты на кафедру – привычный полосатый свитер и волосы, собранные в хвост. Девушки из второй группы захихикали за Машиной спиной. Есть неписаное правило – если видишь симпатичного преподавателя, нужно немедленно захихикать.

Миф поправил очки, разглядывая аудиторию, которая амфитеатром поднималась вверх. Курсанты рассыпались по ней, как редкие звёзды над городом, – их было слишком мало, чтобы заполнить аудиторию полностью.

– Приветствую. Это все, или ещё явятся опоздавшие?

– Все, – мяукнула староста второй группы, и взрыв хихиканья повторился.

– Отлично. Тогда опустите жалюзи везде. Опустите, вы ничего не будете писать.

Те, кто ближе всех сидели к окнам, несмело поднялись и дёрнули вниз пластиковые шторки. Следом за ними Миф выключил лампы. Сероватый дневной свет ложился тонкими полосками на пол. Его хватило ровно настолько, чтобы Маша различила, как Миф вышел перед кафедрой и как опёрся на неё поясницей, привычно складывая руки на груди.

Потом прошла бездна времени, и вверху аудитории, у той самой двери запасного выхода, которая всегда была заперта, чуть слышно скрипнула половица. Призрачно‑невесомые шаги зачастили вниз и замерли примерно на первой четверти спуска. По аудитории прошёлся шёпот. Даже нет. Маше показалось, что так могли бы звучать мысли, очень громкие мысли, и если бы у всех они совпали.

Она сидела за первой партой, но всё равно отчётливо слышала эти шаги в тишине и полумраке застывшей аудитории. Слышала и боялась обернуться. Она видела, как расцепляет руки Миф и поворачивает их ладонями вперёд. Или не видела, а просто её воображение и память, сливаясь в страхе, выдавали эту странную картину?

– Выходи ко мне. Ну! – сказал Миф, или опять показалось.

И шаги зачастили снова, нечеловеческие, больше похожие на кошачьи, но только если бы кошка имела шесть ног и отбивала бы ими чечётку.

– А! – не выдержал кто‑то из девушек, сидевших в середине аудитории. Крик вышел рваным и хриплым.

– Тихо, – скомандовал Миф и на грани слышимости прошипел что‑то нечеловеческое.

Всё стихло. Теперь уже зазвучали шаги Мифа. Он щёлкнул выключателем, и дрожащий свет ламп выбелил всю аудиторию разом.

– О боги, – выдохнула рядом Сабрина. Её сбившееся дыхание медленно восстанавливало ритм.

Все оглядывались, как потерянные дети, все заглядывали в проход между двумя рядами парт. Маша не выдержала и тоже заглянула туда. Она чуть не упала, хорошо хоть вцепилась мёртвой хваткой в край парты.

Никого там, конечно, не было. На тусклом паркете ступеней валялась чья‑то потерянная ручка.

– Ну что, вы прошли две полевых практики, сдали четыре сессии. Кто расскажет мне, что это было?

Миф ждал, отсвечивали стёкла очков, и по паркету скакали солнечные зайчики, больше похожие на волчьи глаза. Миф ждал. Маша несмело потянула руку вверх.

– Итак? – он улыбнулся ей, едва заметным жестом требуя подняться.

Маша выбралась из‑за парты, как улитка из домика. Впервые за кучу времени ей было неудобно стоять одной под взглядами однокурсников. Хотя, казалось бы, чего уж там, все свои. Видели всякое.

– Обычная сущность шестого порядка, созданная из энергетики живых. Ну, его ещё домовым иногда называют. Вероятно, очень молодая. Живёт почти во всех обитаемых помещениях, только если её не прогнала более сильная сущность. Ещё она очень редко показывается, если не вызывать специально. – Маша смотрела в парту. Сказанное вполголоса разнеслось по всей аудитории.

Мгновение Миф молчал, сея в Маше панику, а потом кивнул, спуская очки на кончик носа. Так было привычнее. Так он мог смотреть поверх.

– Абсолютно верно. Садись. – А потом обратился ко всем сразу. – У Маши талант, она управляется с сущностями, как с дрессированными хомяками. Опасайтесь её.

Он усмехнулся, давая понять, что шутит, но сказанное уже обсуждали, уже потянулась позёмка шёпота от парты к парте, от ряда к ряду.

– И что это? – одними губами спросила Сабрина, красноречиво выгибая бровь.

Что она хотела получить в ответ, интересно?

Маша зашуршала страницами тетради, надеясь, что Сабрина не выдержит долго. И она, наконец, не выдержала. Она отвернулась.

…На одном из семинаров к ней подсела Ляля. Миф изучал журнал, и гроздь его брелоков лежала тут же, на краю стола. Отвечал Мартимер – рисовал на доске странные схемы зелёным мелом, крошки летели на пол. Ляля щурилась, пытаясь разобрать его каракули, остальные притихли.

– Да, – выдохнула Ляля наконец. – Всё‑таки самое главное в мужчине – это ум.

– Правда, – кивнула Маша, глядя, как Миф поджимает губы, рассматривая зелёные письмена.

– Ум – это всегда сексуально, – со знанием дела продолжила Ляля полушёпотом.

Они посмотрели друг на друга, как близнецы, которым только что случилось впервые увидеться. Маша растянула губы в улыбке.

– Ты меня понимаешь.

…Так всё и было. Грянул звонок, философ оставил в покое торчащий ворот, Сабрина нехотя отложила в сторону лекции по демонологии. Маша спрятала в сумку блокнот. Философия, Миф, философия. Что‑то было общее, что‑то знакомое было во всём этом. Философия, Миф… ах, да. Любовь.

– Я покажу тебе что‑то интересное, – сказал Миф, захлопывая за собой дверцу машины.

Он улыбнулся – а улыбался он теперь так редко, что Маша ловила каждую дрожь его губ. Она чувствовала себя уютно в тёплом салоне автомобиля, отгороженная от осени прочным стеклом и улыбкой Мифа.

– Как дела с учёбой?

– Хорошо, – отозвалась Маша. Она скучала на занятиях, но делала всё, что требуется: ей не хотелось, чтобы Миф снова кого‑то просил за неё. Это было даже не унизительно. Это было так, словно он растрачивал на пустяки весь запас драгоценного внимания к ней. Маша знала, что запас внимания не бесконечен, и ей не хотелось тратить его на ерунду.

Куда они ехали, Маша не очень понимала – видела только, что к окраинам. Улицы становились всё тише, небо опустилось на крыши девятиэтажек и нанизалось на антенны. Жемчужные бусы фонарей растянулись вдоль дороги, так что от одного до другого приходилось ехать в тумане. Изредка навстречу им из тумана выныривали машины, приветственно сигналили фарами и исчезали снова. Они плыли в тумане, словно призрачные корабли.