— А столкновения у вас уже были? — спрашиваю я, когда мы оказываемся в рулевой рубке, думая о нашем обеденном разговоре.

— Ты имеешь в виду нефтеналивной причал, который мы проскребли бортом?

— Да, его…

— Тогда корабль контролировал лоцман.

— Я давно хотел спросить тебя: верно ли, что лоцманы не несут ответственности, если они что-нибудь напортачат?

— Так оно и есть. В сомнительных случаях ответственность всегда возлагается на руководство корабля.

— Это означает, что отвечать придется тебе, если лоцман совершит какое-либо безобразие, например если из-за него произойдет столкновение с берегом?

— Да. У нас это отрегулировано так: хотя лоцман подчиняется дирекции судоходства, он, будучи служащим, является в то же время уполномоченным пароходства. За нанесенный им ущерб он может потерять свой патент, но привлечь его к материальной ответственности нельзя.

— Но ты однажды говорил, что панамские лоцманы несут материальную ответственность?

— У панамских лоцманов это регулируется по-другому. Это верно. Они несут ответственность, так как при прохождении Панамского канала судоводитель не имеет возможности вмешаться лично. В отношении любого другого лоцмана капитан имеет право, даже обязанность консультировать его, а значит — и информировать лоцмана об особенностях корабля. В случае необходимости капитан должен вмешаться лично. Корабль ведет не лоцман, хотя на практике это выглядит по-другому, лоцман только советует.

— Только что ты сказал, что капитан должен консультировать лоцмана?

— Ха. Звучит смешно, но это так. В Панамском канале мне однажды пришлось кое-что пережить: там корабль был перепоручен не одному лоцману. На «Мейн Оре»…

— «Мейн Оре»? — перебиваю я старика. — Что это был за корабль?

— Это был большой 80 000-тонный корабль пароходства Круппа. В шестидесятые годы я плавал на многих судах Крупна.

— Об этом ты мне еще расскажешь. А теперь — продолжай…

— Итак, с «Мейн Оре» процедура была следующей: спереди на палубе, на боковой палубе и позади бака были возведены две алюминиевые башни. В каждой уселся один лоцман, снабженный переносной рацией «волки-толки» и телефоном. На корме было то же самое: там тоже сидели два лоцмана. Один их этих четверых был ведущим лоцманом. Все происходит следующим образом: в зависимости от размеров судна подгоняют несколько локомотивов. В случае корабля средней величины это четыре локомотива, два из них тянут корабль, а два — держат шпринты (швартовые). Корабль втягивается в шлюз. Его длина примерно четыреста метров. Он движется со скоростью примерно двух узлов. Между прочим, на каждой стороне имелся только 50-сантиметровый зазор.

— Но ты хотел рассказать что-то особенное. Что же там произошло?

— Подожди! Сейчас дойдем и до этого. Дело обстояло так. У ведущего лоцмана на голове всегда красное кепи, знаешь, такие американские кепи с длинным козырьком. Это делается для того, чтобы его легко узнавали машинисты локомотивов. Ведущий лоцман подает машинистам локомотивов знаки руками. Ночью он использует для этого два красных ручных фонаря. Все это должно происходить очень быстро… А тут корабль, шедший перед нами, потерпел аварию. Так, ничего особенного, но ты же знаешь, какие издержки возникают в судоходстве даже из-за небольших шрамов. Все это накапливается. Управление канала по совету лоцмана не оплатило эту аварию, хотя ее виновником был лоцман. Пароходству пришлось судиться с управлением канала. Этот процесс пароходство проиграло. Было неопровержимо доказано: — сейчас я уже не помню, с помощью чего — показаний или снимков, что на мостике судна, потерпевшего аварию, находилось несколько дам в красных блузах. На процессе машинисты локомотивов показали — возможно, им это посоветовали: «Мы не могли разглядеть ведущего лоцмана, мы видели только красные блузы».

— Ну и ну! — говорю я.

— Вот так это происходит, — бормочет старик. — Ты видишь, некоторые правила толкуют Не только о приличиях. Дамам не место на мостике!

— Я хочу размять ноги, — говорю я старику.

— Лучше не надо! — отвечает старик.

— Верно. Дурацкие слова. Откуда это? Мы часто пугаем дома друзей, которые говорят: «Я загляну к тебе», — а мы отвечаем: «Нас это не интересует!», А когда они удивленно смотрят на нас, мы говорим: «Так вы зайдете, или просто поговорим на улице?»

— Шуточки! — говорит старик.

Стало теплее. «Воздух — двадцать градусов, вода — восемнадцать», прочитал я в дневнике, и вот уже вокруг открытого плавательного бассейна начинается бодрая возня в связи с открытием купального сезона. К счастью, моя камера со мной, и я фотографирую лежащих в шезлонгах женщин в бикини, из которых вываливается белое мясо. Когда кто-то из них решается войти в воду, раздаются пронзительные крики.

Шеф видит меня одного в столовой и подходит ко мне. Я делаю рекомендательный жест: мол, приглашаю присесть. Шеф вытягивает перед собой ноги и стонет:

— Боже мой! Как же я порадуюсь, когда эта компания покинет корабль. У них семь пятниц на неделе. Кажешься себе одураченным этим видом…

— …исследований, — добавляю я. И, чтобы подразнить шефа: — В конце концов, это же научно-исследовательский корабль. Его высшей целью являются исследования.

Шеф кивает и с отвращением воротит нос.

— На вас, похоже, не угодишь, — говорю я. — Даже то, что две стюардессы с каждым днем становятся все толще, служит науке. Я сфотографировал их непривлекательные задницы, когда они почти голые лежали в шезлонгах с толстыми кусками многослойных тортов на складных стульчиках на переднем плане. Остатки, которые они уже не могли поглотить, превратившиеся на ярком солнце в бесформенную массу, также видны на снимках…

— Чем только вы не интересуетесь! — говорит шеф, качая головой. По нему видно, что у него еще что-то на сердце. «Я все хотел спросить вас, — начинает он нерешительно, — сколько капитан потопил во время войны?»

— Кораблей или тоннажа?

— И то, и другое, если можно…

— Спросите лучше самого капитана, тем более что он как раз идет сюда.

Но едва усевшись за стол, старик спрашивает шефа: «Нашлась все-таки картонная коробка Кёфера с инструкцией по эксплуатации?»

— Нет! — отвечает шеф и дает волю своему возмущению: — Мы искали во всех возможных и невозможных местах. Господин Кёрнер довел всех буквально до белого каления. Он сам распаковывал коробку. Логично в таком случае первой искать инструкцию по эксплуатации!

— Я смотрю на это по-другому, — говорю я и смотрю на шефа веселыми глазами. — Это же увлекательно и чрезвычайно возбуждающе. Настроение в коллективе появляется только тогда, когда что-то не клеится! — за это я получаю от шефа злой взгляд.

За соседним столом, за которым сидят ассистенты, произносят слово Гундремминген. Через какое-то время старик говорит мне:

— Гундремминген — это атомная электростанция, которую закрыли. На станции обнаружили радиоактивность, и, в частности, из-за того, что персонал исключил из схемы некоторые устройства безопасности, не просчитав, к чему это может привести.

— Они отключили то, чего ни в коем случае отключать было нельзя?

— Примерно так. Устройства безопасности были отключены — в известной степени в результате непрофессионализма, если так можно сказать о расхлябанности.

— Если это так просто сделать, то что еще могут натворить такие разгильдяи?

— Я уже точно не помню, как это там было. У них, кажется, произошла утечка в паропроводе. Но ты же знаешь: весь мир обеспокоен, потому что снова и снова происходят аварии такого рода и потому, что так много аварий происходило не только в начальный период. За прошедшее время кое-что изменилось к лучшему. Эти детские болезни преодолены.

— Детские болезни? А это не эвфемизм?

Лицо старика исказилось. Он делает частые глотательные движения, но продолжает невозмутимо говорить:

— То, что было в Гундреммингене, у нас произойти не может, так как у нас первичная и вторичная системы разделены. Опасных излучений здесь еще никогда не было — с момента пуска реактора. Нет необходимости экстраполировать аварии других реакторов, где бы они ни происходили, на наш. Здесь материала для динамичного киносценария не наберешь.