— Значит ли это, что ты в баре был?

— Да, вчера вечером. Стюардесса посоветовала мне взять какой-нибудь напиток, сразу же сказав, что после этого не разрешается ходить по палубе с ликером, фруктовым соком и чем-либо другим.

— Тебя обслуживала та, что постарше?

— Нет. Знаешь, такая средне пышная. Она также сказала, что она медицинская сестра. Всего стюардессами работают три медицинские сестры.

— Тогда с нами ничего не случится.

— При наличии трех медицинских сестер, конечно, нет. Одна из них сразу же перешла со мной на «ты».

— Ну, в таком случае лучше всего сразу же удалиться.

— В соответствии с этим золотым правилом я и действовал.

— У тебя оказались хорошие советчики.

— У меня такое ощущение, что происходит смещение акцентов. Женщина-океанограф мне сказала, что у нее есть моя книга «Лодка», и тогда я сказал: «Как хорошо, тогда у вас есть, что читать» — и ушел. А один, когда исчез шеф, стал особенно выпендриваться — большой такой, толстый, зовут Чарли.

— Это машинист по насосам.

— Машинист по насосам. Что же он делает?

— Он относится к людям, работающим на палубном участке и обслуживающим балластные насосы, а также вентили и рычажные механизмы.

Наступает молчание. После многократного прокашливания старик говорит:

— Ты хотел знать, как у меня обстояли дела в последнее время. В ходе заключительной беседы я договорился, что буду заниматься представительством на этом корабле, и вот я здесь. Но все так сильно изменилось, что я, собственно говоря, по-настоящему больше не заинтересован максимально…

— …проявлять себя, хочешь ты сказать?

— Да.

— Я бы тебе сказал: перестань думать об этом. Да и зачем тебе это? Лучше расскажи, как ты на своем разбитом «драндулете» прошел из Бреста до Бергена.

Так как старик не реагирует, я говорю:

— Знаешь ли ты, что океанограф при переезде разбила свой единственный термометр? О запасном термометре она, очевидно, не подумала. Очень хотелось бы знать, как она будет проводить свои измерения морской воды.

— Это, слава богу, не моя забота, — бурчит старик, и, бросив взгляд на экран радара, говорит: — Пойдем сделаем по глотку?

— Лучше и не придумать!

Обычный ритуал — старик ставит пивные бутылки на складной столик, аккуратно разливает пиво, устраивается удобно в своем кресле, и говорит: «На здоровье!» — и мы оба делаем по большому глотку.

— Итак, 4 сентября 1944 года вы вышли. Что за экипаж у тебя был? — спрашиваю я.

К моему облегчению, старик отвечает сразу:

— Да, экипаж. Естественно, это была проблема. Его мы составляли из самых различных людей, сложившегося экипажа лодки мы не имели. Самым важным для меня человеком был наш инженер флотилии. Ты его знаешь: очень жилистый и все в таком роде… Затем мы отобрали из кадрового резерва всех, кто хотя бы в некоторой степени был пригоден для этого. Региональное командование подводного флота поручило нам взять с собой по возможности дополнительных специалистов в соответствии с перечнем первоочередности: судовых строителей и тому подобное.

— А был ли большой налет на военно-морское училище, до того как вы вышли в море?

— Да, военно-морское училище бомбили, но разрушили не полностью. На нашу базу попала одна-единственная бомба. Здания пострадали незначительно. Мы уже несколько недель жили в бункерах. Мы располагались там с первой флотилией. Еще там находились морской комендант и комендант крепости.

— Что значит — в бункерах? Ты имеешь в виду — в штольнях?

— Да. И в них тоже.

— В штольнях сразу же за бункерами для подводных лодок?

— Как в тех, так и в других. Прежде всего, в штольни перебрались курсанты военно-морского училища, то есть люди из первой флотилии. На территории самого училища имелся, как помню, всего однн-единственный бункер, но он был занят зенитчиками. Мы, то есть штаб флотилии, жили в двух больших бункерах на старой территории флотилии, и все еще ездили через весь город к нашему бункеру с подводными лодками.

— А почему вы не остались внизу?

— Часть находилась внизу. Но так как комендант крепости — в это время им был генерал Рамке — располагался там со своим штабом и туда же переместился и морской комендант, то места были в значительной степени разобраны.

Военно-морское училище, поездки со стариком к бункеру, наш ночной выход в море — все это снова возникает перед глазами.

Я хотел только выспросить старика, предостерегаю я себя, и говорю:

— Вы со своей лодкой выбрались относительно хорошо? Что на позиции не было эсминцев?

— Нашей первой проблемой при выходе, а это происходило ночью, сначала был заход за мол и проход через два затопленных корабля. К этому мы подошли очень осторожно. Я сказал себе: если уж нас снесет к такому кораблю, то надо обвеситься кранцами. В любом случае мы должны пройти! Естественно, я боялся, прежде всего, за рули. Но мы своего добились. Еще одной проблемой было заграждение из балок и сетей в гуле.[19]

Мы договорились, что небольшой буксир растащит их, но обошлось без этого, так как заграждения разбомбили и они больше не представляли единой преграды. Нам просто повезло, что мы нигде не зацепились. Неприятны были многочисленные пожары. Вокруг нас в результате обстрелов многое горело, и в этой тесноте нам казалось, что нас со всех сторон освещают. Несмотря на это, нас не заметили, и мы дошли до Камаре — ты же знаешь эту часть выхода по левой стороне. В районе Трезье мы натолкнулись на «караульщиков».

— Патрульные суда?

— Этого я точно не выяснил. Мне они показались большими тральщиками. Но так как нам не хотелось, чтобы нас обнаружили, то мы зашли в старое минное поле Камаре и погрузились. До этого мы не проводили пробных погружений. В результате это первое погружение полностью сорвалось: мы тут же свалились на дно. Лодка, несмотря на все расчеты, была неотдифферентована.

— Вот те на!

— Примерно так же думал и я. И вот, лежа на грунте посреди минного поля, мы обнаружили, что главный водоотливный насос вышел из строя.

— Вот те на! — говорю я снова, но теперь старик не дает сбить себя с толку и продолжает.

— Тогда мы сказали себе: мы должны отремонтировать этот насос, причем работать надо как можно тише, а затем приступить к дифферентированию лодки. Мы должны были восстановить ее способность всплывать и погружаться. — Продолжая говорить, старик делает большой глоток: — На эту работу мы затратили примерно день. Так долго это продолжалось потому, что мы всегда, когда слышали шумы, прекращали работу. Но мы убедились, что никто из «караульщиков» не заходил на это минное поле, то есть не приближался к нам.

— Они, очевидно, не решились на это.

— И вот, совершенно незамеченные, мы отремонтировали этот насос, а затем и отдифферентовали лодку. Закончив все это, мы всплыли и медленно выбрались из этого минного заграждения, а затем, не погружаясь, «побежали дальше».

— Не на глубине шнорхеля? Просто по поверхности моря?

— По поверхности моря. Со шнорхелем мы не проводили испытаний.

— Очевидно, пойти на этот риск вы смогли только потому, что «караульщики» не считали такой «прорыв» возможным.

— Думаю, они в обычном порядке выставили несколько «караульщиков», даже не предполагая, что фактически прорвется еще одна лодка.

— И в этом было ваше счастье!

— Можно сказать и так. Не думаю, что кто-то ухитрился сообщить противнику о нашем выходе в море. Вообще-то приходилось считаться с тем, что из Бреста наблюдатели посылали сообщения, но у меня создалось впечатление, что о нашем выходе сообщений не было. К этому времени везде царила неразбериха. Так как мы еще не решили проблему со шнорхелем, то днем погружаясь или опускаясь только на перископную глубину, а ночью всплывая, мы очень осторожно двигались на запад.

— И как долго?

— Так долго, пока мы постепенно технически не привели лодку в порядок. У лодки ведь было очень много дефектов.