«О странник, если судьба однажды приведет тебя в Померанию и ты доберешься до села Мютценов в округе Штольп, то, когда ты окажешься ближе к его окраине, сможешь увидеть мой родительский дом. Там, где заканчивается хорошо замощенная дорога, справа от нее расположен большой крестьянский двор. Это и есть родовое гнездо нашей семьи. Она владеет им уже много столетий, о чем извещает табличка на воротах. Двор принадлежит моему дяде Мартину.

Если ты двинешься дальше по главной улице на юг, то слева от нее песчаная дорожка, изгибаясь, уведет тебя обратно в село. Она проходит рядом со «старым амбаром», который стоит уже на нашем дворе, в нем мы теперь держим все наши орудия труда. У нас, детей, это прекрасное место для всяческих игр.

Напротив амбара, наискосок по отношению к нему, идет забор из штакетника, выкрашенного черной краской, в конце которого широкие въездные ворота: да, странник, войди в них, и я сердечно приму тебя в нашем родительском доме.

Возможно, ты ошарашенно остановишься перед большой черной дверью в окаймлении стоек из красного кирпича, но можешь спокойно открыть ее. Пройдя ворота, ты взглянешь по сторонам: слева от себя увидишь крышку погреба, а за ней коровник. Справа вверху увидишь другую большую крышку, ведущую на сеновал, а ниже ее – стойла для лошадей.

Но посмотри же прямо перед собой! Там перед тобой раскроется вид на весь наш двор, ты увидишь стоящий перед тобой большой амбар. Балки его выкрашены черным, белой краской сияет фахверк[13], всю конструкцию венчает красная крыша. (Ха! Черно-бело-красное![14] Словно специально для Дорис! С какой радостью она поставила бы мне еще одну пятерку за домашнее сочинение, но эти мои записи, да и вообще мой дневник – не для ее глаз!)

Амбар и постройка около ворот по правую руку смыкаются с более низким коровником. Итак, я описал уже три стороны четырехугольного двора или, по крайней мере, перечислил их. Но ты, о странник, уже обвел их взглядом, так обрати же свой взор налево, и ты увидишь там мой родительский дом.

Дом, в котором обитает моя семья, тоже представляет собой фахверк, с большой белой входной дверью и десятью окнами – пять из них внизу и пять вверху. В этом старом, потемневшем от времени доме родились и выросли пять моих братьев, сестер и я. Моя старшая сестра Эльфрида уже вышла замуж и живет со своей семьей на другом дворе, мой брат Герберт с самого начала войны стал солдатом и сражается на фронте. Моя сестра Ядвига умерла три года тому назад. Так что теперь мы живем в этом доме впятером: мой отец, моя мать, которая до замужества жила со своими родителями на куда большем крестьянском дворе, мой брат Эрвин, из-за своей искалеченной руки не призванный в армию, моя сестра Вальтрауд и я.

Распахни же дверь, о странник, и вступи в обширные сени, как мы называем прихожую. Стены ее выложены белым и красным кафелем. Дверь налево ведет в переднюю комнату (так у нас называется «чистая» комната), а дверь направо открывается в жилую комнату. Прямо же перед тобой окажется ведущая «наверх» лестница, а узкая дверь за ней ведет в заднюю часть дома, тоже отделанную красно-белым кафелем, но несколько по-другому, шахматной клеткой. Из этой задней части дверь налево открывается в спальню родителей, а направо – в кухню, выложенную кафелем как в прихожей, за исключением печки, которая гордо сверкает в углу темно-синей и голубой плиткой.

Наверху располагаются комнаты для девчонок и нас, мальчишек. В нашей мальчишеской каморке спартанская обстановка – ничего лишнего. Стены и потолок выбелены известью. Кровати стоят у внутренней стены, деревянный комод с нашим бельем под наклонной внешней стеной. Два стула, лампа, маленькая лежанка у печки – и ничего больше. На стенах развешаны венки из дубовых листьев, жетоны и почетные грамоты, полученные нами в спортивных состязаниях.

Свои книги я держу на лестничной площадке. Там стоит большой дубовый шкаф, потому что другого места для него просто нет. В нем я могу копаться часами. В других помещениях верха лежат яблоки, висят окорока и колбасы, сделанные после последнего убоя. В торцах под крышей стоят ткацкий станок, прялки и сундуки со старыми вещами.

Имеется еще и чердак. Там ссыпана пшеница, потому что под крышей тепло и сухо. Для нас, детей, это еще одно прекрасное место для игр, когда на улице идет дождь.

Но если стоит солнечная погода, нас всегда надо искать в саду, который располагается сразу за домом, куда и ведет задняя дверь. Там растет множество яблонь, на клумбах цветут прекрасные цветы, между окнами кухни поднимаются кусты роз, беседка, построенная южнее конюшни, увита цветущими растениями. Вдоль светло-зеленой штакетной изгороди проходит деревенская улица, у зарослей ракитника она изгибается вправо, к насыпному холму, где летом постоянно устраиваются праздники для детей.

Но до этого тебе еще нужно пройти мимо старой пекарни, которая пока все еще гордо возвышается справа. С обеих сторон ее подпирают разросшиеся кустарники и сараи для дров. За этим романтичным строением ты обнаружишь две черные компостные кучи. Поскольку мама устроила здесь новый огород, отец обнес его чудесной новой изгородью из проволочной сетки, а в каждом углу посадил по грушевому дереву.

От насыпного холма наш двор отделяет живая изгородь из невысоких буковых деревьев, больше похожих на кустарники. Проход в ней ведет в наше село, к лесу и к Лисьему холму за ним.

Таков мой родительский дом, моя родина, то место, которое я больше всего люблю и куда всегда возвращаюсь. Я люблю дом своих родителей, каждый день думаю об этом прекрасном родном очаге и часто тоскую, когда мне приходится оставаться в городе, чтобы ходить в школу…

Но вот я снова оказался в школе…

О странник, если ты зайдешь в наше село, ведь ты же сразу узнаешь мой родительский дом, правда?»

20 июня 1943 г.

Последний день в школе! Сегодня мы просто сошли с ума. Сначала на уроке немецкого языка, который вела Дорис. Мы должны были выучить наизусть стихотворение «Битва под Лейпцигом»[15]. Перед этим мы все договорились, что тот, кого вызовут, вместо слов «…и пули летели, как снежные хлопья, и тысячи тысяч пали наземь мертвыми в той битве под Лейпцигом» должен говорить «…и пули летели, как овсяные хлопья».

И надо же, чтобы она вызвала как раз Хубуса фон Бонина! Он принял мечтательный и наивный вид и забубнил: «…и пули летели, как овсяные хлопья!» Мы тут же заржали в голос. Дорис скривилась, постучала костяшками пальцев по своей кафедре и проскрипела: «Серьезно! Серьезно!» А когда Мук фон Тройенфельд прошептал мне: «Это она зовет своего парня!»[16], я выпалил это во весь голос.

В то же мгновение Тегге выпустил в воздух майского жука, которого где-то нашел, и фон Цицевиц крикнул: «Полетели овсяные хлопья!» Мы просто хором заржали от восторга!

Теперь уже Дорис больше не могла сдерживаться. Она сняла пенсне, постучала им о чернильницу и закричала: «Откройте окно! Откройте окно!»

Весь класс бросился открывать окна. Но майский жук даже и не думал о том, чтобы улететь на улицу. Он сделал круг над Дорис и плюхнулся под классную доску. Никто из нас не стал его поднимать. Мы все сделали вид, что нам противно прикоснуться к нему. Дорис ничего другого не оставалось, как только самой «приложить руки». И она собственноручно выбросила его наружу.

Затем принялась ругать нас на чем свет стоит: «И такой класс должен быть моим? Вот же бездельники! Ну, погодите, вот стану я вашей учительницей!»

Так это вышло наружу! То, что Дорис будет нашей классной руководительницей! Попомнит она нас, уж мы устроим ей веселую жизнь. Ведь в следующем классе она уже должна будет обращаться к нам на «вы»! Что ж, пусть только попробует отточить на нас свои зубки, тут уж ей не позавидуешь.