Что же получается: нас вместе взяли на новую службу, и мы служили в паре, а потом у меня потекли сопли, и Глебов заменил меня, и ему в весеннем мокром лесу размозжили череп. Как жаль что у меня умер отец.

Хотя будем откровенны: от своей судьбы ещё никому не удалось уйти. Все мы заложники обстоятельств. Вот спрашивается: на кой ляд я затащил на свой последний этаж ту, которая сейчас дрыхнет под моим израненным боком. Я не знал, что она храпит. Как тут узнаешь? В подобных случаях одна надежда на удачу. Мне не повезло: женщина храпит и видит цветные сны. Она, думаю, даже счастлива во сне, потому что верит — подарила приятные минуты. И она права, и за это ей можно выразить только благодарность от моего командования, однако, думаю, этого недостаточно ни для меня, ни для моего руководства. Почему? Когда дама храпит, то трудно остаться наедине с самим собой. А это так необходимо для человека моей профессии. Моя профессия — одиночество.

По совместительству у меня ещё одна профессия: любить человека. Любить, даже если он испоганил семерых девочек (от 12 до 15 лет), изрубив их после секачом; этот маньяк работал мясником — он был ударником труда, он получал премии за свой ударный труд, а по вечерам ходил отдыхать в парк культуры и там развлекался тем, что расчленял мягкое детское мясо. И я этого колбасника не убил. Я был обязан уважать его человеческое достоинство. Уважать и в ту минуту, когда мы пришли за ним и он с испугу принялся гадить себе в штаны. Этот живодер был абсолютно психически здоров, как выяснилось позже. Оказывается, очень давно, в детстве, какая-то девочка обидела — не пошла с ним в киношку.

Словом, я люблю людей, я люблю их со всей ненавистью, на которую только способен. Я ненавижу людей, я ненавижу их со всей любовью, на которую только способен.

И еще: у меня тоже есть дочь, и я не хочу, чтобы её разрубали на куски в парке культуры отдыха. И хватит об этом.

Возвращаюсь к проблеме, которая возникла у меня с академической внучкой по имени Ася.

Она все больше и больше нравилась: она даже с подружками оставалась сама собой. Они ей о тряпках, она им о морально-нравственном разложении нашего общества; они ей о барахле, она — о социальном неравенстве; они — о мальчиках, она — о молодежи, которая должна находиться в авангарде.

Я долго не мог поверить в то, что она говорит. Она говорила так, словно свалилась к нам с другой планеты. Откровенно говоря, я шалел. Мне казалось, что я участвую в каком-то скверном спектакле, где прекрасная и наивная дюймовочка вот-вот превратится в гадюку. Но превращение не происходило, вот в чем загадка.

— Асенька, милый ты наш шизик, — отвечали подружки. — Лучше скажи, когда твой дедуся приезжает?

Я понимал их интерес к Академику и его внучке. Когда уважаемый ученый муж по возвращению из очередной командировки вываливал содержимое, то обнаруживалось громадье нижнего женского бельишка, косметики и проч. Подружки были счастливы, расхватывая тряпки. Потом они, влекомые проблемами молодости, исчезали, а девочка Ася оставалась одна, дурнушка, хлипкий человечек, плоскогрудая девственница, студенточка, придушенная фантастическими идеями о всеобщей справедливости и благости. А, может быть, она была счастливее нас? Но может ли быть счастливым одинокий человек?

На третий день в её малолитражку завалился мальчик по имени Стасик; я уже про него был наслышан: подружки щебетали о нем, как о необыкновенном производителе счастья; и действительно мальчик был строен, симпатичен и в меру умен. Почему он оказался в машине одинокого человека, не знаю. Но он там оказался.

— Спасибо, Ася, — услышал я.

— Пожалуйста.

— Какой у тебя почерк красивый. Спасибо, выручаешь. А по органике нет конспекта?

— Вот… держи.

— Ой, Асенька… с меня причитается. Давай перекусим мороженым. Ты любишь мороженое?

— Люблю, — услышал я.

И они отправились кушать мороженое. Я уже хотел прекратить работу, однако что-то мне мешало. Что? Не знаю. Я это называю интуицией. Или мне было просто любопытно: устоит Асенька перед чарами молодого человека или как?.. Вот так, интересно было, любопытство разбирало, будет ли дюймовочка ходить в дюймовочках, или прилетевший принц с крылышками унесет её в новую, ещё более счастливую жизнь?

Мальчик Стасик гульнул на славу: себя угостил кипучим шампанским. Шампанское наливал официант, он бесшумно открыл бутылку и, согбенный, лил в подставленный фужер кипящую жидкость. Асю мальчик Стасик угостил мороженым. Мальчик и девочка ели мороженое, и кто-то из них, вероятно, был счастлив. Только вот кто?

Потом они вернулись к машине. Мальчик Стасик жил в центре города улицы были пустынные, вечерние. Ася подрулила автомобиль под тень дома — и тень дома спрятала машину.

— Асенька.

— Что?

— Ты лучше всех. Я тебя люблю, — услышал я.

— Стас!

— Ася!

— Ну, Стасик, не надо!

Я услышал беспорядочные чмокающие звуки, после какой-то невнятный шум, потом услышал шлепок. Банальная, знаете ли, история любви.

— Дур-р-ра, — услышал я.

— Уйди!

— Подумаешь, шавка. Сама же бегала, шавка.

— Уйди.

— И уйду! Сама потом… — услышал я.

Знакомая, знаете ли, банальная всемирная история любви.

Из малолитражки чертом выскочил мальчик, хлопнул дверцей — исчез в подъезде. Потом я услышал странные звуки. И не сразу понял, в чем тут дело? Такое было впечатление, что человек, сидящей в соседней машине, плачет. И, наверное, так оно и было. А что же мог я? Подать платочек и попросить не плакать?

Теперь думаю: зря не подошел и не подал в окошко платочек. Если бы я это сделал, девочка Ася жила бы…

Она поехала на дачу. Шоссе было мокрым. Обыкновенная история: прошел быстрый ночной дождик, и трасса была мокрой. По такой дороге необходимо ехать с определенной допустимой скоростью. И не совсем понятно, почему девочка превысила скорость?

Я увидел: скорость раздирает малолитражку на повороте; ещё мгновение и чудовищная сила переворачивает её и швыряет в кювет. Блекнул лишь лакированный бок автомобиля под низкой мертвой луной.

Что же потом?

Я проскользнул по свежей траве — упал. Трава была мокрая, потому что прошел дождь. Пламя уже выбивалось из-под капота. Такие скользкие, как трава, языки пламени… Машина завалилась набок, и дверцы заклинило. Ногой я разбил лобовое стекло.

Девочке, думаю, повезло: она грудью напоролась на рычаг переключения скоростей. И янтарный набалдашник торчал у её лопатки. Он был мокрым то ли от дождя, то ли от крови. Мне пришлось применить силу, чтобы стащить девочку с рычага. В тот момент, когда я это делал, набалдашник пропал — в чем пропал набалдашник из янтаря?

Потом поспешно отнес девочку Асю от автомобиля — отблески пламени играли на битом стекле и мокрой траве.

Я опустил мертвое тело и хотел вернуться к машине; признаюсь, что больше думал о дорогостоящем жучке. Если бы его обнаружили в автомобиле… Но на мое счастье ударил взрыв — разорвал малолитражку в клочья. Ошметки металла зависли в ночном воздухе. Прошел быстрый дождь, и небо очистилось, и, кажется, были звезды.

На всякий случай побродил у останков машины — тщетно; рафинированная штучка из арсенала оперативной техники не выдержала жестокого испытания огнем. Голова девочки была запрокинута к небу и глаза были открыты — я закрыл эти глаза: звезд все-таки не было, а когда нет звезд, зачем тогда смотреть?

После у меня интересовались: почему оказался на шоссе? Я высказал по этому поводу свою версию, и в неё поверили, или сделали вид, что поверили.

Теперь я думаю: почему всех интересовал вопрос, который, на мой взгляд, ничего не значит?

Почему никто не заинтересовался: о чем думала девочка Ася, когда центробежная сила разрывала механическую коробку, где она находилась? Может быть, она думала о мороженом? Хотя я, например, не исключаю, что думала она о предстоящем экзамене по органической химии, о том, что сдать экзамен необходимо на отличную отметку, чтобы своим примером, чтобы…