– Скоро зацветут яблони и вишни, – сказал он, усердно работая. – А вон там, у стен, зацветут персики и сливы, и трава будет… настоящий ковер из цветов…

Когда Мери захотелось отдохнуть, оба они уселись под деревом. Дикон вынул из кармана свою дудочку и заиграл на ней; звуки были нежные и странные, и на стене, окружавшей сад, вдруг появились две белки, глядя вниз и прислушиваясь.

Солнце клонилось к закату, и его ярко-золотые косые лучи проникали сквозь листву деревьев, когда дети расстались.

– Завтра будет ясно, – сказал Дикон. – Я примусь за работу на рассвете!

– И я тоже, – сказала Мери.

Она быстро понеслась к дому, желая рассказать Колину про Дикона, про ворону и лисичку, про то, что сделала весна. Она была уверена, что он захочет услышать обо всем этом, и была неприятно поражена, отворив дверь своей комнаты и увидев Марту, которая стояла и ждала ее с грустным выражением лица.

– Что случилось? – спросила она. – Что сказал Колин, когда ты его предупредила, что я не могу прийти?

– О, лучше было бы, если бы ты пошла! – сказала Марта. – С ним опять чуть не случился припадок. Мы почти целый день возились, чтобы успокоить его. Он все время глядел на часы.

Мери крепко стиснула губы. Она так же мало привыкла думать о других, как и Колин, и никак не могла понять, почему раздражительный мальчишка мешает ей делать то, что ей нравится. Она не знала, как жалки те люди, которые всегда больны и раздражены, которые не знают, что можно владеть собою и не раздражать других. В Индии, когда у нее бывала головная боль, она делала все возможное, чтобы довести и других до головной боли или чего-нибудь похуже. И она, конечно, считала, что совершенно права; но теперь, конечно, сознавала, что Колин не прав.

Когда она вошла в его комнату, его не было на диване. Он лежал в кровати, на спине, и даже не повернул к ней головы. Начало было недоброе, и Мери подошла к мальчику с самым чопорным видом.

– Почему ты не встал? – спросила она.

– Я встал сегодня утром, потому что думал, что ты придешь, – ответил он, не глядя на нее. – А после полудня я заставил их опять уложить меня в постель. У меня болела спина, болела голова, и я очень устал. Отчего ты не пришла?

– Я работала с Диконом в саду, – сказала Мери.

Колин нахмурился и, наконец, удостоил ее взглядом.

– Я не позволю этому мальчику приходить сюда, если ты будешь уходить к нему вместо того, чтобы прийти сюда и разговаривать со мной, – сказал он.

Мери вдруг вышла из себя. С ней это случалось без всякого шуму; она просто становилась упрямой и угрюмой, и ей было все равно, что бы ни случилось.

– Если ты прогонишь Дикона, я никогда больше не войду к тебе в комнату! – возразила она.

– Ты должна будешь прийти, если я захочу! – сказал Колин.

– Не приду! – сказала Мери.

– Я заставлю тебя прийти! Тебя притащат силой!

– Вот как, господин раджа! – свирепо крикнула Мери. – Меня могут притащить сюда, но не могут заставить говорить, когда я буду здесь. Я буду сидеть тут, стисну зубы и не скажу ни слова! Я даже не взгляну на тебя! Я буду смотреть в пол.

Оба они сердито глядели друг на друга; если бы они были уличными мальчишками, они бы бросились друг на друга с кулаками.

– Ты эгоистка! – крикнул Колин.

– А ты кто? – спросила Мери. – Эгоисты всегда говорят так. Всякий у них эгоист, кто не хочет делать то, что им нравится. Ты еще больший эгоист, чем я. Ты хуже всех мальчиков, которых я когда-либо видела!

– Неправда! – отрезал Колин. – Я не такой эгоист, как твой хороший Дикон! Он играет с тобой в саду, когда знает, что я здесь совсем один. Он эгоист, если хочешь знать!

Глаза Мери сверкнули.

– Он лучше всех других мальчиков! Он… он хороший, как ангел!

– Хорош ангел! – презрительно сказал Колин. – Он простой деревенский мальчишка!

– Он лучше, чем простой раджа! – возразила Мери. – В тысячу раз лучше!

Так как она была сильнее Колина, победа оказалась на ее стороне. Дело в том, что ему никогда в жизни не случалось спорить с кем-нибудь похожим на него, и это оказалось очень полезным для него, хотя ни он, ни Мери не подозревали этого. Он повернул голову на подушке, закрыл глаза, и крупная слеза покатилась по его щеке. Он начинал жалеть самого себя – но больше никого.

– Я не такой эгоист, как ты, потому что я всегда болен и я знаю, что у меня на спине растет горб, – сказал он. – И еще… я скоро умру!

– Вовсе нет! – недружелюбно заявила Мери.

Глаза его широко раскрылись от негодования. Ему никогда в жизни не приходилось слышать этого. Он был и взбешен, и в то же время немного польщен, если только такое возможно.

– Нет? – крикнул он. – Умру! Ты знаешь, что умру! Все это говорят!

– А я не верю! – угрюмо сказала Мери. – Это ты только говоришь, чтоб люди тебя жалели! По-моему, ты даже гордишься этим. Я не верю этому. Если бы ты был хороший мальчик, это бы, может быть, была правда, но ты слишком гадкий!

Несмотря на свою больную спину, Колин вдруг сел в постели, исполненный ярости.

– Убирайся отсюда! – крикнул он и, схватив свою подушку, бросил ее в Мери. Он был слишком слаб, чтобы бросить ее далеко, и она упала у ее ног, но лицо Мери сделалось каким-то острым.

– Я иду! – сказала она. – И больше не приду!

Она пошла к двери и, когда дошла до нее, обернулась и снова заговорила.

– Я хотела рассказать тебе кое-что хорошее, – сказала она. – Дикон принес свою лисичку и ворона, и я хотела тебе рассказать про них. А теперь я тебе ничего не скажу! – Она вышла и затворила за собою дверь.

К ее величайшему удивлению, она увидела сиделку, которая как будто подслушивала их; но что было еще удивительней – сиделка смеялась. Это была статная, красивая молодая женщина, которая вовсе не годилась в сиделки, потому что терпеть не могла больных. Она вечно находила предлоги, чтобы оставить Колина на попечении Марты или кого-нибудь другого. Мери очень не любила ее и теперь остановилась, в изумлении глядя на нее, как она хохотала, зажимая рот платком.

– Чему вы смеетесь? – спросила ее Мери.

– Смеюсь над вами обоими, – сказала сиделка. – Для такого хилого избалованного мальчишки – самое лучшее натолкнуться на кого-нибудь такого же избалованного, как он сам. – И она снова начала смеяться в платок. – Если бы у него была сестренка, с кем он мог бы спорить и драться, – это спасло бы его.

– Правда, что он скоро умрет?

– Я не знаю, и мне дела нет до этого. Половина его болезни – это истерика и злой нрав.

– А что такое истерика?

– Это ты узнаешь, когда у него будет припадок после всего этого. Во всяком случае, ему будет от чего беситься теперь, и я этому очень рада.

Мери ушла к себе в комнату совсем в другом настроении, чем когда она вернулась из сада. Она была зла и недовольна, но ей вовсе не жаль было Колина. Она так ждала того времени, когда можно будет рассказать ему столько всего, и собиралась решить вопрос о том, можно ли ему доверить великую тайну. Она было уже решила, что можно, но теперь переменила решение. Она никогда ничего ему не скажет; пусть себе лежит там в комнате и никогда не выходит на свежий воздух; пусть даже умирает, если ему угодно! Поделом ему будет! Она была так угрюма и озлоблена, что почти забыла про Дикона и про зеленый туман в саду.

Марта ждала ее, и выражение гнева на лице Мери на секунду сменилось выражением любопытства. На столе стоял деревянный ящик, крышка его была снята, и внутри виднелись свертки.

– Мистер Крэвен прислал это тебе, – сказала Марта.

Мери вспомнила, что он спрашивал у нее в тот день, когда она пришла к нему в кабинет: «Не надо ли тебе чего-нибудь – кукол, игрушек, книг?» Она развязала один сверток, думая о том, прислал ли он куклу, и о том, что она с ней будет делать. Но он не прислал куклы. Там было несколько прекрасных книг, таких, как у Колина; в двух из них говорилось о садах и было множество рисунков. Кроме того, там было несколько игр и прекрасный письменный прибор, с золотой монограммой, с золотым пером и чернильницей.