— Я подумываю о том, чтобы сделать тебя моей приемной дочерью, — веселым голосом сообщила ей мисс Ладингтон. — Ну разве это не чудесно — утверждать, будто ты являешься моей дочерью? И это при том, что ты появилась на свет тогда, когда меня еще не было. Но, к сожалению, это единственный путь для того, чтобы официально оставить тебе имя Иды Ладингтон, хотя твои права на него существенно старше и основательнее, чем мои. Конечно, я предпочла бы передать тебя под защиту Пола в качестве его жены. Однако я готова пойти и на этот шаг, чтобы гарантировать тебе спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Ты же понимаешь, до тех пор, пока ты не имеешь официального имени перед лицом закона, я не могу назначить тебя своей наследницей и оставить тебе ни доллара.
— Так ты полагаешь, что необходимо назвать именно меня в качестве твоей наследницы? — воскликнула Ида.
— Ну конечно же, — подтвердила мисс Ладингтон. — Что же иное я могу иметь в виду? Не думаешь ли ты, что я хочу видеть тебя зависимой от Пола даже в том случае, когда ты выйдешь за него замуж? Ну нет, я просто завещала бы тебе — миссис де Ример — весьма приличное состояние. Ну а при теперешних обстоятельствах я оставлю наследство своей приемной дочери, Иде Ладингтон. В этом и состоит вся разница.
— А как же Пол?
— Да не беспокойся ты о Поле, — улыбнулась мисс Ладингтон. — Я не забуду о нем и не оставлю его на произвол судьбы. У меня очень много денег. Так что я в состоянии с избытком оделить ими каждого из вас.
— О Господи! Только не делай этого! — сжимая руки мисс Ладингтон и глядя на нее почти безумными глазами, воскликнула Ида. — Мне не нужны твои деньги. Прошу тебя — не делай этого! Я не вынесу! Ты дала мне так много и была так добра ко мне!.. Так что же, мне ко всему прочему теперь еще обкрадывать Пола? Только не это! Ты не сделаешь так! Я не потерплю этого! Ты не должна!
— Но, дорогая моя… — успокаивающе начала мисс Ладингтон. — Вспомни о том, кем ты мне приходишься и кем — я тебе. Конечно, в отличие от меня, ты можешь не столь остро чувствовать особенность наших отношений хотя бы потому, что я-то сохраняю в памяти почти все то, что ты пережила в своей жизни. Я в состоянии на основании фактов очень убедительно доказать, кем я являюсь для тебя и кем тебе прихожусь. Да я уже доказала тебе это, и у тебя нет никаких оснований для сомнений. Подобные сомнения с твоей стороны были бы просто ужасны. Так вот — кому же, как не тебе, должна я оставить свое состояние? Разве мы не являемся с тобою более близкими родственниками, чем любые другие когда-либо существовавшие на Земле два человека? Ну что могут представлять собою притязания на наследство других людей? Ну что они такое в сравнении с тобою, с твоими правами? Разве же я не наследовала от тебя все, включая мою собственную личность? И теперь ты не хочешь быть моей наследницей?
И обрати внимание, — продолжала она, — ты имеешь права не только в качестве моей наследницы. Твои права были бы почти столь же велики даже в том случае, если бы ты не была близка и дорога мне. Не забудь, что твое появление здесь было следствием моей инициативы и произошло при моем участии. При этом не потребовалось даже твоего желания или нежелания возобновить жизнь, некогда начатую и завершенную на Земле. Правда, наше начинание привело к успеху, на который я, откровенно говоря, не рассчитывала и которого совсем не ожидала… Да, честно говоря, не ожидала. Но, как ты понимаешь, это не уменьшает меру моей ответственности за случившееся. Так что уже поэтому я ответственна за тебя и твое будущее. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы я считала себя обязанной обеспечить тебе соответствующие условия жизни и необходимую опеку даже в том случае, если бы ты была не моим собственным «я», а полностью чужим мне человеком.
Пока мисс Ладингтон говорила, Ида начала постепенно успокаиваться и наконец перестала плакать. Судя по всему, красноречие старой дамы было не напрасным. Во всяком случае, Ида более не возражала против предложенного плана.
— С некоторых пор я очень боюсь упустить время, которого, может быть, осталось у меня не так-то много, — после короткой паузы заметила мисс Ладингтон. — И мне кажется, что лучшее, что мы можем предпринять, это поехать завтра утром в Бруклин, дабы оговорить со специалистами в юридических вопросах все необходимые и предусмотренные для этой цели законом шаги.
— Пусть будет, как ты хочешь, — сказала Ида и, сославшись на сильнейшую головную боль, отправилась наверх, в свою комнату, где и провела всю вторую половину дня.
Между тем Пол заглянул к мисс Ладингтон, и та рассказала ему о разговоре с Идой и о конечном его результате. Молодой человек был вне себя от огорчения. Он чувствовал себя униженным, поскольку решил, что Ида обманывала его, говоря о своей любви. С точки зрения Пола согласие Иды на удочерение со всей очевидностью свидетельствовало о ее нежелании стать его женой. Для него уже не оставалось сомнений в том, что в ближайшее время, а может быть, и вообще никогда она не выйдет за него замуж.
Но почему она так странно вела себя по отношению к нему? Почему она позволяла себе эти жестокие капризы? Можно ли представить себе другого мужчину, к которому любимая женщина относилась бы столь капризно-пренебрежительно? Мисс Ладингтон только и могла, что качать головой, когда Пол обрушил на нее поток своих жалоб. Противоречивое отношение Иды к замужеству было для старой дамы не меньшей загадкой, чем для него. Так что она воспринимала происходящее не менее болезненно, чем Пол. Но, несмотря ни на что, она взяла с молодого человека обещание не беспокоить Иду очередными вопросами и выяснениями отношений, поскольку это могло бы только усугубить обстоятельства и привести к дополнительным душевным переживаниям.
И все-таки, даже если бы Пол и собирался разыгрывать из себя роль оскорбленного и обиженного, то всякая мысль об этом тут же улетучилась бы после того, как он встретился с девушкой за чайным столом. Вид ее припухших и покрасневших глаз и молящие о жалости нежные взгляды, которые она время от времени украдкой бросала на него, не оставляли в его сердце ничего, кроме всепоглощающей любви и искреннего сочувствия.
И что бы ни было причиной ее странного поведения, речь не могла идти о проявлении дурного характера. Было очевидно, что и она сама страдает от происходящего не меньше, чем Пол.
Он искал возможности поговорить с девушкой наедине, однако внезапно мисс Ладингтон неважно себя почувствовала, и Ида сразу же после чая пошла провожать старую даму в ее комнату. Ей необходимо было проследить за тем, чтобы больную обеспечили необходимым уходом, а также помочь ей лечь в постель. После того, как Пол некоторое время безрезультатно прождал возвращения Иды, он решил, что она не намерена в ближайшее время спускаться вниз. Поэтому он вышел из дому, чтобы прогуляться и найти тем самым душевное равновесие.
Домой Пол вернулся около десяти. Когда он приблизился к дому, то по отражающемуся в окнах комнаты для посетителей свету понял, что кто-то находится в галерее. Подойдя ближе, он увидел Иду. Она сидела несколько в стороне на плетеной кушетке. Девушка забросила за голову руки, которые заменяли, таким образом, подушки подголовника. Шаги Пола по траве были беззвучными, поэтому Ида не видела и не слышала его. Она не подозревала о его появлении до тех пор, пока он, легко поднявшись по ступеням, не остановился, слегка склонившись перед нею.
Однако девушка плакала столь горько, что просто не могла видеть происходящего вокруг. За всю его жизнь Полу никогда не приходилось видеть столь печальной картины — перед ним жалобно плакала любимая женщина. Ему никогда не приходилось иметь дела с женскими слезами, и он не мог вынести вида содрогавшегося от переполнявшего горя нежного тела девушки, не мог не почувствовать всей глубины этой печали, и, по всей видимости, она могла бы просто убить мужчину, будь ему дано воспринять ее в полной мере. Эти перемежаемые всхлипываниями вздохи следовали один за другим, как волны на поверхности моря, перекатывающиеся через голову борющегося с ними пловца. Периодически девушка издавала стоны, свидетельствовавшие о жестокой внутренней борьбе и глубочайших переживаниях. Казалось, что они вызываются неким неспешно вращающимся пыточным инструментом. За стонами следовал обычно глубокий вздох, который теперь звучал почти музыкально и в котором, казалось, уже не оставалось и следов горя. Однако затем все повторялось вновь.
