Даниэль ничего не говорил, но я видела, что он шел со сжатыми кулаками.

Мне казалось, что мама не заслужила таких слов от Петера. В конце концов, она же все это время заботилась о мальчишках. Делала с Лукасом домашние задания. Возила Даниэля в соседнюю деревню к репетитору. А самого Петера почти не было видно. Домой он возвращался лишь поздно вечером.

— Такой же, как твой отец: вечно в конторе прячется, — сказала мама. — А когда нужна его помощь, берет дополнительные часы!

А еще мне не понравилось, что Даниэль и Лукас даже не хотят пожелать своей матери спокойной ночи. Мне было жалко Гизелу. Может, из-за этого мама и плакала.

Но днем мама уже опять смеялась.

— Как школа?

— Отлично!

Она откинула макароны на дуршлаг и помешала томатный соус. Потом вытерла пальцы о новый фартук, сказав Даниэлю и Лукасу:

— Мы с вашим папой кое-что придумали. Кое-что для вашей мамы. Вы же знаете, что ее кровать стоит под окном, и мама неделями вынуждена смотреть на платяной шкаф. Она ни разу не жаловалась, но это, должно быть, очень скучно — всё время смотреть на шкаф. Поэтому мы повесили на него большое зеркало. Было непросто найти нужный угол, но нам это удалось! Теперь маме из постели виден весь двор! Вы даже представить себе не можете, как она обрадовалась. Она рассмеялась и сказала:

— Наконец-то я увижу, чем занимаются мои мальчики! Пусть не думают, будто я ничего не знаю, лишь потому что вечно валяюсь в постели!

На короткое время в кухне воцарилась полнейшая тишина. Я видела, как Даниэль закусил губу. Я тоже так всегда делала, чтобы не расплакаться.

Лукас задумался, а потом медленно произнес:

— Ну… если маме будет видно нас на дворе… значит, на дворе должно быть такое место… откуда нам через зеркало будет видно маму!

Он ткнул Даниэля локтем в бок.

— Чувак, нам надо это попробовать!

Он потащил Даниэля за собой, выбежал из кухни, и оба затопотали по крыльцу.

— А как же обед? — крикнула мама.

Но ответа не получила.

Мама улыбнулась, обняла меня, и мы принялись смотреть в окно — наблюдать за тем, как Лукас и Даниэль носятся по двору.

Внезапно оба остановились. Лукас скакал вверх-вниз и отчаянно махал руками, а Даниэль корчил рожи.

Показал длинный нос. Высунул язык, приставил к голове рожки и заревел как бык.

— Ладно, голубушка, давай поедим, — сказала мама. — А не то и наши макароны остынут.

Как бы мне хотелось остановить время в то мгновенье.

Когда мы с мамой одни сидели за столом. И слышали, как Лукас заголосил на улице:

— Она помахала нам в ответ! Вы видели? Мама помахала нам в ответ!

А Даниэль издал клич индейца — такой же, как прежде.

Тут я охотно остановила бы время. Пока мама сажает капельки томатного соуса на кончик носа — себе и мне, и мы обе не можем удержаться от смеха, задыхаемся, закашливаемся и плачем.

Если б можно было остановить время в тот миг, щука осталась бы живой, и Гизела — тоже, я не влепила бы рожок с клубничным мороженым в физиономию Анны-Софии Шульце-Веттеринг, и лето не кончилось бы никогда.

Я с радостью остановила бы время, но это не под силу никому. Время продолжает идти, наступает вечер, приходит утро, собирается гроза, встает солнце. Такова природа времени. А потом, одним прекрасным утром, вся земля устилается коричневыми блестящими каштанами, а потом наступает зима — вот и все.

Анна-София Шульце-Веттеринг поджидала меня у ворот школы. Она не отпускала меня ни на шаг и вела себя так, словно мы с давних пор были неразлучными подругами. То было в предпоследний учебный день.

Анна-София Шульце-Веттеринг с голубыми кошачьими глазами и веснушками пахла лугом и молоком.

— Я сегодня днем пойду в кафе-мороженое. Хочешь составить мне компанию?

Мне вспомнилось самое большое в мире мороженое, и аппетит пропал, но все же я сказала:

— Ладно, а когда?

— Как насчет трех?

— Отлично, — ответила я. — Буду!

— Потом можем ко мне заглянуть, — добавила Анна-София. — У нас же опять новые котята. Они такие милые! Тебе непременно надо на них взглянуть. Так что до встречи — в три часа в кафе!

В своем желтом летнем платье она походила на бабочку-лимонницу, и прежде чем я успела сказать что-то в ответ, она оставила меня и упорхнула на школьный двор, к Марии-Терезе Шульце-Хорн и Хубертусу Шульце-Эшенбаху.

Я видела, как все трое приникли друг к другу головами и хором расхохотались, и мне так захотелось быть вместе с ними.

— Чего ей надо? — спросил Даниэль.

— Это наше девичье! — ответила я и помчалась к зданию школы.

— Только ненадолго! — крикнула мама, когда я сбегала вниз по крыльцу. — Особенно там не задерживайся! Понятно?

— Да, мам!

Я закрыла входную дверь и перевела дыхание, потому что мама не вышла из кухни, а я надела ее самую любимую желтую футболку, которую она ни за что не дала бы мне поносить. Но сегодня мне надо было надеть ее, потому что хотелось выглядеть не хуже Анны-Софии.

Даниэль и Лукас склонились над парапетом, рядом с ними стояло ведро с красноперками.

— Вот она! — взволнованно воскликнул Лукас и показал в толщу зеленой воды. — Вот! Вот она плывет! Ничего себе рыбища! Давай, Даниэль, мы ее поймаем!

Но Даниэль покачал головой.

— Не сегодня. Завтра. Завтра кончится сезон запрета.

— Можно подумать, есть какая-то разница! — ворчал Лукас. — Днем раньше, днем позже. Щука-то вовсе не заметит. Признайся лучше, что ты струсил.

— Завтра! — отчеканил Даниэль. — И ни днем раньше!

Я села на велосипед.

— Куда это ты? — поинтересовался Лукас.

Ничего не отвечая, я стала крутить педали.

«Подальше отсюда, — думала я, — подальше!» И мне казалось, что за дворцовым парком простирается другая страна — страна, где нет ни щук, ни слез, ни кислородных баллонов. И я стремилась туда — туда, где заливисто смеялись и весело хихикали, где гладили котят и болтали о детях. Я ехала туда с надеждой там прижиться.

Анна-София в своем платье лимонницы уже стояла у кафе и нетерпеливо ждала.

— Ну наконец-то, — сказала она и захихикала. — Я буду шоколадно-ореховое, а ты?

— Клубнично-ванильное!

— Пронто, синьорины! — улыбнулся итальянский официант. — Чоколато-ноччола э фрагола-ванилья!

Он вечно повторял заказы на итальянском. Нас с Даниэлем это всегда волновало, потому что к нам в деревню врывалась часть большого, необъятного мира. Но Анна-София закатила глаза:

— Проклятый макаронник! — прошипела она мне. — Он уже сто лет тут ошивается, а двух слов по-немецки связать не может.

Мне хотелось защитить мороженщика, но я не решалась, а Анна-София уже потащила меня к угловому столику и плюхнулась рядом со мной на мягкую скамейку, обитую зеленой кожей.

— Зато макаронники умеют делать вкусное мороженое! — сказала она.

Я кивнула.

Она пододвинулась ближе.

— Скажи, а что там с матерью Даниэля?

— А что? При чем тут?

— Да ладно, ты же знаешь! Все знают!

Я отодвинулась от нее.

— Ты поэтому меня пригласила?

— Не выпендривайся, — ответила Анна-София. — Мне просто интересно, правда ли это?

— Что?

— Что когда мама Даниэля умрет, его отец женится на твоей матери.

— Шутишь?

— Но все только об этом и говорят.

Я вскочила на ноги.

— Мало ли что болтают!

Анна-София силой усадила меня обратно.

— Да успокойся! Неужели ты ничего не знала?

Я покачала головой.

— М-да, вот так всегда и бывает. Те, кого новости касаются, всегда узнают о них последними!

Анна-София улыбнулась. Так улыбались учителя, услышав совершенно неправильный ответ. Это обезоружило и взбесило меня.