— Господин Дабади только что проходил здесь, — сказал он невозмутимо.

Никогда еще Рубо так не владел собой, никогда голова его не работала так ясно, он весь приготовился к обороне. Теперь он был уверен в себе.

— Постойте, — продолжал он, — а вот и господин Дабади.

И в самом деле, тот возвращался с товарной станции. Пробежав глазами депешу, Дабади воскликнул:

— На линии произошло убийство… Мне сообщает об этом инспектор из Руана.

— Как? — изумился Рубо. — Убили нашего служащего?

— Нет, пассажира, ехавшего в салон-вагоне… Тело выброшено у выхода из туннеля возле Малоне, на сто пятьдесят третьем километре… Жертвой оказался член административного совета Компании, председатель суда Гранморен.

И тут Рубо в свой черед воскликнул:

— Председатель суда? Бедная Северина, как она огорчится!

В этом возгласе прозвучала столь неподдельная жалость, что г-н Дабади сразу откликнулся:

— Ах да, ведь вы его хорошо знали! Это был весьма почтенный человек, не так ли?

Но тут его взор упал на телеграмму, адресованную полицейскому комиссару.

— Должно быть, она от судебного следователя, верно, какие-нибудь формальности… Сейчас только девять двадцать пять, и господин Кош, разумеется, еще не появлялся… Пусть кто-нибудь побыстрее сходит на бульвар Наполеона, в кафе «Коммерс». Он наверняка там сидит.

Минут через пять появился г-н Кош, которого разыскал станционный рабочий. Отставной офицер, он рассматривал свою теперешнюю должность, как синекуру, и никогда не появлялся на вокзале раньше десяти утра, но и показавшись, не задерживался и вновь уходил в кафе. Известие о драме застало Коша между двумя партиями в пикет и поначалу изрядно удивило, так как обычно ему приходилось иметь дело лишь с пустяковыми происшествиями. Депеша действительно была отправлена следователем из Руана; она прибыла лишь через двенадцать часов после обнаружения трупа, стало быть, следователь уже успел телеграфировать в Париж начальнику вокзала и узнать, при каких обстоятельствах уехал погибший; установив номер поезда и вагона, он направил затем полицейскому комиссару приказ тщательно осмотреть купе, если вагон номер 293 все еще в Гавре. Дурное настроение, овладевшее было Кошем, решившим, что его донимают без всякой нужды, исчезло, уступив место сознанию собственной значимости, ибо дело, по всей видимости, приобретало исключительную важность.

— Но ведь вагона-то, верно, давно уж нет! — внезапно всполошился он, испугавшись, что дознание ускользнет из его рук. — Его, должно быть, прицепили к утреннему поезду.

Рубо успокоил полицейского комиссара, невозмутимо заявив:

— Нет, нет, прошу прощения!.. Нам потребовалось отдельное купе для вечернего поезда, так что вагон все еще здесь, в депо.

И он первый направился туда, полицейский комиссар и начальник станции последовали за ним. Между тем новость уже распространилась, и путевые рабочие, самовольно оставив работу, также пошли за ними; на пороге помещений, где расположились различные станционные службы, показывались люди и один за другим присоединялись к идущим. Вскоре собралось немало народа.

Приближаясь к вагону, Дабади проговорил вслух:

— Ведь вчера вечером вагон убирали. Если б там что-нибудь обнаружили, дежурный по станции упомянул бы об этом в докладе.

— Лучше уж поглядим своими глазами, — заявил Кош.

Он открыл дверцу, вошел в купе. И в то же мгновение, забывшись, разразился бранью:

— Проклятие! Тут такое творится, будто свинью закололи.

Присутствующие ощутили леденящее дыхание ужаса, все невольно подались вперед; г-н Дабади один из первых захотел посмотреть и поднялся на подножку; стоявший позади Рубо, как и остальные, вытягивал шею.

Внутри купе не было заметно никакого беспорядка: окна — закрыты, всё — на своих местах. Только отвратительное зловоние доносилось сквозь открытую дверцу да на мягком сиденье чернела широкая лужа запекшейся крови — ее было так много, что она тонкой струйкой стекла вниз и расплылась по коврику. К суконной обивке прилипли сгустки. И ничего больше, ничего, кроме этой тошнотворной крови.

Начальник станции вышел из себя:

— Кто вчера вечером осматривал вагон? Приведите сюда этих людей!

Рабочие оказались на платформе, они приблизились, бормоча извинения: разве в темноте что-нибудь разглядишь? А ведь как будто они всюду прибрали. И они клялись, что ночью никакого запаха не было слышно.

Между тем полицейский комиссар, стоя в купе, что-то записывал карандашом для рапорта. Потом он обратился к Рубо, которого хорошо знал: они нередко в свободные минуты прогуливались вдвоем по платформе и курили.

— Поднимитесь сюда, господин Рубо, вы мне поможете.

Помощник начальника станции перешагнул через кровавую лужицу на ковре, стараясь не наступить на нее.

— Взгляните-ка под другой подушкой, не завалилось ли туда что-нибудь? — продолжал Кош.

Рубо приподнял подушку, осторожно пошарил руками; в глазах его можно было прочесть только любопытство:

— Здесь ничего нет.

Но тут он увидел пятно на суконной обивке диванчика и обратил на него внимание полицейского комиссара. Уж не кровавый ли отпечаток пальца? Нет, по размышлении решили, что это — просто брызги крови.

Толпа прихлынула к самому вагону; люди почуяли преступление, старались ничего не пропустить, они теснились позади начальника станции, который, как человек деликатный, из чувства отвращения остался стоять на подножке.

Внезапно его точно осенило:

— Послушайте, господин Рубо, ведь вы ехали тем же поездом… Не так ли? Вы возвратились в Гавр вечером, курьерским… Быть может, вы сумеете сообщить нам что-нибудь существенное!

— Черт побери, в самом деле! — воскликнул полицейский комиссар. — Вы ничего такого не заметили?

Три или четыре секунды Рубо хранил молчание. Наклонившись, он внимательно разглядывал ковер. Потом выпрямился и ответил своим обычным чуть грубоватым голосом:

— Конечно, конечно же, я расскажу все, что видел… Но со мной была жена. И раз уж мои слова будут внесены в протокол, лучше, чтоб и она пришла, если я что-нибудь забуду, она напомнит.

Полицейский комиссар счел это весьма разумным, и подошедший незадолго перед тем Пеке вызвался привести г-жу Рубо. Он удалился большими шагами, толпа осталась на платформе. Филомена, явившаяся вместе с кочегаром, проводила его взглядом, рассердившись, что он взялся за подобное дело. Но тут она заметила г-жу Лебле, которая приближалась так быстро, как только позволяли распухшие ноги; Филомена кинулась навстречу, чтобы помочь ей дойти; и обе женщины, воздев руки, разразились громкими возгласами — до того их взволновало отвратительное преступление! Хотя толком никто еще ничего не знал, уже возникли различные предположения, люди ожесточенно жестикулировали, лица у них были возбуждены. Покрывая гул голосов, Филомена без всякого к тому основания клятвенно уверяла, будто г-жа Рубо видела убийцу. Но тут наступило молчание — в сопровождении Пеке показалась Северина.

— Вы только полюбуйтесь на нее! — пробормотала г-жа Лебле. — Кто скажет, что это — жена помощника начальника станции? Ну, чем не принцесса? Нынче утром, на рассвете, она уже сидела причесанная и затянутая в корсет, точно в гости собралась.

Северина подходила мелкими размеренными шагами. Ей предстояло пройти большую часть платформы под устремленными на нее взглядами людей; но она не выказала слабости, только прижимала платок к глазам — видно было, что известие о смерти Гранморена повергло ее в глубокую скорбь. На ней было элегантное платье из черной шерсти, словно она уже надела траур по своему покровителю. Тяжелые темные волосы блестели на солнце, — несмотря на холод, она даже не успела накинуть на голову платок. Нежные, полные слез голубые глаза выражали муку, и это придавало ей особенно трогательный вид.

— Еще бы ей не плакать, — пробормотала Филомена. — Теперь-то, когда ангел-хранитель убит, им худо придется.