Литмир - Электронная Библиотека

Людей незаменимых нет, многие так считают, но поче му же отсутствие Ягнича до сих пор еще чувствуется на "Орионе"? Наверное, не только потому, что унес с собой какой-то уникальный опыт, практические знания, "забрал ветры", как фантазируют курсанты. В чем-то потеря невосполнима. Видимо, не хватает им и его чудачеств, и вечного его ворчания, даже его странной терминологии, которая брала свое начало откуда-то еще, наверное, от кураевских рыбацких байд и дубков. Когда появится, бывало, у него настроение обратиться к парусу ласково, почти интимно, то он его и назовет по-своему: жагель или еще нежнее - жаглик... Про косой парус он скажет: косец...

Подставлять паруса под ветер - это у него выйдет совсем коротко: парусить... А вместо "ставить паруса!" он тоже скажет на свой манер: "развернуть ветрила!" Молодым это нравилось, кое-кто подтрунивал, а некоторые сами подхватывали охотно: ну, братва, нс пора ли нам " разве рнуть ветрила", будем парусить!..

Для капитана и его помполита колоритная фигура Ягнича с каждым днем поворачивалась как бы главной своей стороной, раскрывалась истинной своей сутью; теперь они вспоминали старого мастера не просто так, к случаю, а по какому-то внутреннему зову, чаще всего в минуту затруднений.

- "Человек-амулет" кто-то о нем сказал,- размышляет вслух помполит.Только сейчас понимаешь, каким существенным дополнением мы были друг для друга... Где же все-таки он сейчас?

Молчит старый упрямец, не подает голоса. Заврачевав душевную рану, мог в конце концов успокоиться и, тая от людей обиду, полузабытый, зажить где-то другими хлопотами - спиной к морю, к своему некогда любимому "Ориону". Ведь, может, и она, эта страсть мастера, почти слепая любовь к летучим парусам, как и все на этом свете, подвержена износу, медленному, но неотвратимому угасанию?..

Как-то во время занятий, когда курс "Ориона" пролегал у кураевских берегов, весь экипаж, будто по команде, высыпал на палубу: Кураевка! Ягничево родимое гнездо!

Где-то там, в степных просторах, догорает сейчас костер жизни старого мастера. Даже без бинокля видна вдали эта Кураевка, раскинувшаяся по берегу, утопающая в садах.

Значится она тоже в морских лоциях - рядом с другими ориентирами отмечены и ее стабильные огни... Пограничная вышка маячит левее села, будто аистиное гнездо на столбе, правее Ягничевой столицы высятся силуэты какихто новых корпусов. А это что перед ними, у самой полоски прибоя, очертаниями своими совсем похожее на судно?

С высокой стройной мачтой, подняло над собой крыло блестящего белого паруса - тот самый косец... Из пластика или белой стали изготовленное, сверкает на солн це ослепительно, играет бликами, точно разговаривает с морем каким-то загадочным, нерасшифрованным кодом.

Капитан первым догадался, улыбнулся своей догадке:

- Брат "Ориона"...

* * *

Бывает, лежит на берегу подраненная птица, подняв крыло... Стаи других пролетают над ной, а эта все белеет на месте...

Как двойник, как отзвук того "Ориона", далекого, настоящего, вырос этот странный Ягничев парусник на фундаменте старой лайбы. Силуэтом (особенно красивым с расстояния), белым одиноким крылом неизменно привлекает он внимание изредка проходящих в этих водах судов, тронет образ его и душу бережанина, если она чутка, не зачерствела. Пожалуй, каждому брат "Ориона"

что-то скажет, пусть и несовершенным своим видом навеет и легкую грусть и раздумья о жизни, о странствиях...

В Кураевке по крайней -мере Ягничево детище получило признание. Инна с девчатами специально приходила посмотреть. Побывала на самой верхушке - у руля, осмотрела, словно какие-то художественные изделия, бутафорские пушки и под стать им якорные цепи, но дольше всего задержалась возле нимфы-русалки; улыбающаяся, гибкая, подставив ветерку свои юные перси, в позе, исполненной действительно замечательной пластики, красовалась она па самом гребне судна, вся устремившись в морской простор.

Полудевушка, полурыба или полудельфин?

Загадочное существо, оно, по замыслу мастера, призвано было, как и в давние времена, оберегать моряков от всяких несчастий. Нимфа и весь парусник с его диковинной оснасткой много сказали Инне о мастере, сказали ей, быть может, больше, чем кому бы то ни было другому. Каким-то странным образом переплелись в этом судне реальность и фантазия, будни и праздчик; юношеская полузастенчнвая жажда просторов, и неизбежный жизни закон, и ранимость крыла - все тут причудливо смешалось, словно, по выражению поэта, "с печалью радость обнялась". Сам мастер довольно сдержанно оценивал свое творение, при Инне заметил только, что неплохо получился силуэт, далеко виден - будет еще один ориентир для моряков. Инна понимала и эту сдержанность. Создание фантазии и рук человеческих, кого-то будет оно веселить, кого-то позабавит, иных, может, и вовсе оставит равнодушными, а для девушки в этом странном, причудливом, пусть и в наивные одежды наряженном паруснике был сам Ягнич с его простой и упрямой жизнью, с его верностью товарищамморякам всех времен и еще с какой-то щемящей открытостью души, так неожиданно обнажившейся здесь мечтой и любовью. Парусник с улыбающейся русалкой, не модель ли это его молодости, может, первой любви, не образ ли пережитого, мощный и сильный? Да, он поэт, он мастер, как умел, так и выразил здесь себя! По-разному проявляют себя народные умельцы-мастера, в изделиях из глины может отличиться керамист, стеклодув проявит себя в художественных изделиях из стекла, а Ягнич-моряк свою творческую натуру выразил вот в этом!.. И как бы кто ни считал, Инна убеждена: есть в нем божья искра, есть!

И ярче всего она вспыхнула тут, в этой материализованной его мечте, в этом корабле-символе, как бы вобравшем в себя отважный дух мореплавателей, и грубоватую поэзию их странствий, и трогательную память о товарищах, и во всем этом Инна узнает самого Ягнпча, его натуру, его цельную и красивую в своей цельности жизнь.

Девушка поздравила мастера, и для него это, кажется, имело немалое значение.

Ведь и впрямь душу свою вложил Ягнич в это творение.

При перестройке судна был не только главным советником, чаще всего сам выступал и в роли исполнителя. Добрую услугу оказывало ему умение корабельного плотника и доскональное знание парусного дела, всех тонкостей оснастки, пригодилось искуснейшее умение вязать разного типа узлы, вот только игла парусная да гардаман так и не нашли применения. Сам позаботился о рангоуте, подсказал Оксену идею русалки и подробнейше растолковал, какой она должна быть. Сам приладил рынду и руль, вникал во все подробности отделочных работ, ревниво добиваясь похожести судна, чтобы все было "как на самом деле" или по крайней мере близким к тому. И сколько бы ни напоминали ему об условности работы, о том, что это все-таки должно быть всего-навсего кафе, утилитарная сторона дела для Ягпича, кажется, была далеко не главной: верный себе, он твердо решил соорудить то, что хотел. Прорабу, правда, эти Ягничевы "фантазии" нередко выходили боком, не раз он жаловался руководству, что моряка "заносит", расходует материалы, не считаясь со сметой, решил вот, скажем, облепить внутренность будущего кафе моделями парусных судов разных эпох, даже египетских и финикийских. Относительно материалов Ягнича серьезно предупреждали, он принимал предупреждения к сведению, однако же оставался верен прежнему замыслу, с прежним упорством продолжал создавать свою парусную поэму.

Наконец все было завершено, комиссия приняла объект с оценкой "отлично", Ягнич подписал акт о сдаче, старательно врезал в плотную бумагу свой заковыристый автограф. В последний момент возник вопрос: как же назвать судно-кафе? Кто-то предложил:

- Может, "Орион"?

Ягнич воспринял это как неудачную и даже обидную шутку:

- Второй "Орион"? Второго нс будет.

51
{"b":"190732","o":1}