Царь принялся понемногу ограничивать землевладение Церкви и отбирать вотчины, приобретенные ею против закона. Патриарх и тут согласился. Особенно строгие ограничения накладывались тогда на архиереев, так или иначе присоединявших к церковным владениям земли в Сибири и на окраине Дикого поля. В Сибирь отправился жесточайший указ, налагающий запрет на продажу Церкви земельных владений, а также на их пожертвование или передачу из казны на оброк[213]. Обстоятельства дела ясны: страна ведет тяжелую войну с турками, противостоит татарам, в любой момент может вновь сцепиться насмерть с Речью Посполитой, а потому земля очень и очень нужна как источник государственного дохода, как средство обеспечения военно-служилого класса. Иоаким не стал всерьез сопротивляться. Тут ведь не Порядок рушился: речь шла всего лишь о возобновлении тех запретов, которые давно стали частью русского законодательства.
Но как только ситуация потребовала выступить против, Иоаким проявил твердость без всяких сомнений и колебаний.
Отношения Федора Алексеевича с патриархом испортились, когда царь предложил масштабную «епархиальную реформу». Иоаким не просто воспротивился ей — он встал насмерть и разнес царский проект до основания.
Суть «епархиальной реформы» может быть изложена в двух пунктах[214].
1. Территория Московского государства делится на 17 областей, подчиненных архиерейским кафедрам. Их занимают: сам патриарх Московский, девять митрополитов, шесть архиепископов и один епископ. По сравнению со всем остальным православным миром русские епархиальные области выглядели колоссами. Сотни, а то и тысячи храмов оказывались в подчинении у одного архиерея. Если на карте одного русского епархиального владения выложить мозаику из греческих епархиальных владений среднего размера, то их поместилось бы несколько дюжин! Небогатый греческий епископат сидел по древним, но давно оскудевшим городкам и кланялся туркам-завоевателям. Тамошний владыка иной раз имел в подчинении всего несколько храмов. Правда, он все знал и на все влиял на подвластной территории… Федор Алексеевич предположил, что и в России следует умножить число архиереев. Пусть епархиальные области сильно уменьшатся, зато духовная власть всюду сможет дотянуться и везде успеет исправить негодное. По его проекту количество кафедр увеличивалось едва ли не в пять раз. Для каждой из них царские чиновники скрупулезно высчитали земельное и денежное обеспечение.
2. Всех епископов и архиепископов предполагалось подчинить двенадцати митрополитам и патриарху. Таким образом, русский епископат делился между главами тринадцати церковных округов. Некоторые из этих округов объединяли всего две епархии, другие — десять, третьи — двадцать… Патриарх, помимо собственной области, получал в подчинение 12 митрополитов. Таким образом, между ним и епископами возникала новая, промежуточная ступень духовной власти. Исстари русский митрополит не командовал русскими епископами. Он всего лишь занимал кафедру, превосходящую все епископские и архиепископские по старшинству. Или, как говорили в старину, «по чести». В ряду архиереев митрополит оказывался «честнее» архиепископа и епископа, но никаких распоряжений отдавать им не мог. Все архиереи в равной степени покорялись патриарху. Царь Федор Алексеевич желал изменить этот древний принцип. По его мнению, промежуточная, митрополичья, ступень духовной власти сделала бы Церковь более управляемой.
Насколько подобные преобразования принесли бы практическую пользу, сказать трудно.
С одной стороны, ослабели бы епископы, так как уменьшилось бы их своеволие. Да и удобнее управлять малой епархией — тут резон царского предложения очевиден. Конечно, реформа задевала интересы уже поставленных в сан епископов и архиепископов: их канонические области разделились бы на несколько частей, доход от них упал бы, а влияние владык на общецерковные дела резко уменьшилось бы. Но для Церкви в том беды нет. С другой стороны, Русская церковь выработала оригинальную схему, делавшую увеличение епископата ненужным. Местное духовенство подчинялось «поповским старостам» и протопопам — священникам-бельцам, возглавлявшим «сороки» и «соборы»[215]. Те получали широкие административные функции, в исполнении коих отчитывались перед своими епархиальными архиереями. Поповский староста на Москве, не имея епископского сана, реальным значением своим превосходил греческого архиерея. Что лучше: передать властные полномочия на местах «слабым» епископам и урезать их у священников-бельцов или же оставить их бельцам, помогающим «сильному» епископу? Кто надежнее как «среднее звено» в структуре Церкви: сильный поповский староста или епископ с урезанной областью управления? Вопрос не имеет однозначного ответа. Белец ближе к приходу — прежде всего как семейный человек. Но… здесь же кроется и его слабость. Радея о жене, детях и прочей родне, белец легче соблазняется извлечь из церковного имущества прибыль для своего рода. Епископ, представитель монашествующего духовенства, хуже понимает простых прихожан, но для него и соблазн «подкормить» родню не имеет разительной силы. Наверное, все-таки епископ удобнее, — если он имеет солидный «книжный», богословский багаж. Тогда он может играть роль духовного вождя в противостоянии еретикам и староверам. Белый священник и багаж такой являет реже, и обременен делами семьи, а оттого ему труднее ввязываться в бескомпромиссную духовную борьбу.
Судьба Церкви в будущем показала: епархии все равно придется «резать»… Ныне здравствующий патриарх Московский и всея Руси Кирилл проводит политику дробления епархий, и от этого видна только польза.
Нужна ли особая ступень в структуре Церкви — митрополичья? Нужна ли, иными словами, передача власти над епископами и архиепископами митрополитам? Трудно сказать. Но, скорее, пользы особой не видно. Появление у митрополитов подобных полномочий означает ослабление власти патриарха, ослабление связи патриарха с епископатом. Православная церковь не имеет единого центра, она состоит из многих самостоятельных «поместных» церквей — в отличие от католической, подчиненной папе. «Латинствующим» из окружения Федора Алексеевича, вероятно, нравилась идея «православного папы». Такой патриарх-«папа», мнилось, объединит под своей властью весь православный мир, подчинит себе прочих патриархов… И для управления колоссальными пространствами ему потребуется эта самая митрополичья ступень власти. Но в сосредоточении такой власти у одного человека содержится великий соблазн. И еще один великий соблазн возникает у светской власти: контролировать столь сильную персону, играя на конкуренции могущественных митрополитов. А у самих митрополитов «новой формации» появляется третий, не менее серьезный соблазн — отколоться, получить автокефалию, обратить свою митрополичью кафедру в патриаршую…
Итог: в одной части планы государя Федора Алексеевича имели свой резон и могли бы принести пользу. В другой части они являлись рискованным нововведением и чреваты были новыми внутрицерковными конфликтами, а то и новым расколом.
Планы «рационализации» церковного устройства носились еще во времена Алексея Михайловича. Государев ученый фаворит Симеон Полоцкий всегда готов был поделиться с государем мыслями на сей счет. Надо полагать, Федор Алексеевич получил от учителя изрядную порцию соображений, касающихся этого предмета. Да и сам государь, с 1680 года вошедший во вкус реформ, желал только добра, предлагая эскиз масштабного переустройства Церкви. Когда он побывал в Новоиерусалимском монастыре и увлекся идеей о перемещении центра вселенского православия в Москву, ему было всего-то 17 лет. А эта идея, как и многое, произведенное на свет клокочущей натурой Никона, — жгучая, провоцирующая на действия. Как видно, она наполнила государя энергией, жаждой преобразовательной деятельности. «Если мы средоточие православия, — вероятно, задавался он вопросом, — почему у нас все так странно и неудобно? Почему у греков иначе? Столь великая страна, на просторах которой несколько раз уложится весь Православный Восток, — и всего полтора десятка архиереев!» Телесная слабость подталкивала Федора Алексеевича к тому, чтобы доказывать миру: он — настоящий царь, он имеет силу исправлять старое и негодное, он достоин занять место вселенского православного властителя! Он горел новыми идеями. Ему хотелось поднять свою Церковь на подобающую высоту. Он желал усовершенствовать ее!
