Впервые ты спел «Любимую» в концертной программе в театре «Обозрение» в Одессе. Так и сказал, выйдя к зрителям: «„Любимую” моей любимой Верочке Белоусовой пою. Слова и музыка мои». Тот концерт в «Обозрении» вел местный знаменитый конферансье. Он подготовил репризы, стихи, анекдоты. И надо признать, неплохо работал. Но второе отделение вел ты. Дело в том, что в антракте к тебе подходили за автографами и просили не тратить время на шуточки, а лучше больше петь. Вот ведущий, услышав такие пожелания, и удалился, а мы стали «больше петь».

«Любимая» была во втором отделении. Ты пел под гитару, и мой аккордеон тебе помогал. Я рискнула включиться на припеве. Ты пел: «Любимая, родимая», а я одновременно: «Любимый мой, родимый мой». Последний аккорд. Я стояла ни жива ни мертва – в твою сторону смотреть боялась. Услышала аплодисменты, потом почувствовала твою руку на плече. Так и стояли, а когда стихли аплодисменты, ты сказал: «Она не только любимая, она и ученица способная». Моя первая победа, первый экспромт и первая удача!

Позже, уже в Румынии на одном из концертов ты объявил «Любимую» так: «Я приглашу сейчас на сцену свою жену, Веру Лещенко, и мы споем вам гимн влюбленных. Я его посвятил Вере и назвал „Любимая”. Хочу всем вам пожелать так же любить друг друга. И пусть ваши голоса с любимыми сольются так же, как наши». Это не было домашней заготовкой конферанса, такими словами песню ты больше никогда не представлял. А я мысленно для себя повторяла их перед каждым исполнением «Любимой».

Тем временем обстановка в Одессе становилась все напряженнее. За день до твоего появления мы получили указание явиться в комендатуру. Судя по опыту знакомых, которые уже получали такие предписания, нас готовили к отправке в Германию. Я уже не надеялась увидеть тебя.

Но ты приехал. Я запомнила тот день – 20 марта 1944 года. Все наше семейство в растрепанных чувствах. Ты убедил нас, что надо уезжать. Немцы отступают и всех, кто значится у них в списках подозрительных, угоняют. Я со старшим братом Жоржем была в списках – не договориться. Ты настоял, чтобы с нами поехали мама и оба брата. На следующий день собрались соседи, прибежала моя подруга Людочка. Конечно, всплакнули. Что будет? Мы оказались на распутье: направо пойдешь – в Германию отправят, налево – неизвестность. Когда мы встретились с Людочкой Бетой после моего возвращения из лагеря, она рассказала, как рано утром к нам явился взвод солдат. Жутко разозлились. Кричали, ругались. Все в квартире перевернули, побили посуду, переломали мебель.

21 марта 1944 года. Вокзал переполнен. Мы растеряны. Только ты был спокоен, хотя взвалил на себя неподъемную ношу. Поезд медленно, постепенно набирая скорость, увозит нас в новую жизнь.

Что в новой жизни ждет меня – не знаю

Первой остановкой была станция Либлинг. Это уезд Тимиш-Торонтал, местечко в Трансильвании. Дольше суток добирались мы сюда: пересекли практически всю Румынию с востока на запад. Провинциальный румынский город стал перевалочной базой для беженцев: венгров, молдаван, украинцев, сербов, а коренным населением были немцы. Всех приехавших нашим поездом из Одессы расселили по домам местных жителей. Мы попали в немецкую семью, которую война не обошла бедами. Но мы не почувствовали раздражения, неприязни. Напротив, нас окружили вниманием и заботой, делились последними запасами.

От языковой пестроты, говоров, новых словечек «рябило в ушах». Для человека, профессионально занимающегося музыкой, это самое точное определение. Уши, как копировальная машина, все фиксируют. Очень скоро определить по моей речи, откуда я приехала, было невозможно. Тебя это очень забавляло и одновременно пугало. Ты рассказал, как старательно изживал из своего лексикона чужое: «Дитя мое, так быстро все цеплялось. И нравились многие обороты, интонации, но на музыку для меня только родной русский ложился. Я в Одессе поэтому разговаривал со всеми, хотелось насытиться. Тебя слушаю и наслаждаюсь. Смотри, милая, чужое гони от себя. Прошу, сохрани свое. Пусть у тебя берут».

Устроив нас на постой, обустроив быт, убедившись, что мы в безопасности, ты уехал в Бухарест. Вернулся за мной через два дня. Сказал, что предупредил своих родных, что они нас ждут, что временно поживем у твоей мамы. Получить разрешение на проживание в Румынии для моих мамы и братьев тебе не удалось, но ты был уверен, что все сложится. Мне предстоял отъезд с тобой в Бухарест. Мама убеждала меня, что все складывается хорошо, что она с мальчишками, а значит, под защитой: «Петя все делает правильно, отправляйся в Бухарест. Пете надо дела делать, а ты рядом должна быть. Доча, не волнуйся за нас. Только Петечке напомни, пусть попробует об отце что-нибудь узнать».

Тревога о судьбе папы и мне не давала покоя, угнетало и расставание с мамой и братьями. К тому же предстояло знакомство с твоими родными. Как сложатся наши с ними отношения? Ты очень любил свою маму. И тебе очень хотелось, чтобы я ей понравилась. Мне тоже. И мы отправились до следующей станции нашей с тобой биографии – в Бухарест. В поезде от проводницы ты узнал, что советские войска перешли границу с Румынией. Бурного обсуждения новости не было – настороженность и страх пропитали все вокруг. Но всегда находятся один-два смельчака, которые готовы обсуждать горячую новость. В поезде ими стали молодые румынские парни. Я не понимала, о чем они говорят, но ты очень быстро включился в их разговор. Не могу сказать, что все вокруг радовались. Но и огорчения пассажиры не испытывали. Скорее пришло успокоение, уверенность, что хуже не будет. А лучше? Надежда появилась. Ты мне сообщил эту новость с таким счастливым лицом, начал строить планы, как будем выступать перед советскими военными. Ты так все красиво представил, что я ни на минуту не усомнилась в реальности и успешности таких концертов. Талант организатора и жилка предпринимателя способствовали твоим творческим успехам. Тогда в поезде ты и программу будущего концерта продумал и решил, что нового мы добавим в репертуар. Даже мой сценический костюм в красках обрисовал.

Знаешь, в чем я виновата перед тобой? На первых порах я часто ловила себя на мысли, что ты пытаешься искупить вину, что придумываешь все, чтобы расположить тех, от кого зависит твоя российская судьба. Многое из того, что ты предпринимал для возвращения в Союз, было на грани заигрывания, ты балансировал по самому краю, но ни разу не сорвался, не перегнул палку. Чувство меры и собственного достоинства не позволяло тебе сделать это. Но это я поняла позже.

Мы подъезжали к Бухаресту, а ты, вдохновленный новостью с фронта, мечтал о концертах для победителей: какой будет программа, что скажешь, выйдя на сцену. Не решилась я тебе сказать, но хотелось: «Уймись, будь осторожнее!» С трудом удержалась. Я была на четверть века моложе, мне было неловко спорить с тобой, что-то пояснять тебе, чему-то учить. Я просто слушала тебя, готова была подчиниться и в который раз поражалась твоему умению отрешиться от проблем, неприятностей, повседневных забот и с головой окунуться в новый проект.

Уже в сумерках мы подъезжали к городу, который подарил тебе известность, благополучие, который полюбил тебя. Поезд замедлил ход, показался перрон. Из поезда мы вышли налегке, с одним чемоданчиком. Все нажитое осталось в Одессе. А здесь – чужой перрон, незнакомые лица, непонятная речь. Все вокруг напоминало, что я в другой стране. В то же время Бухарест показался мне удивительно приветливым городом. Как и женщина, в объятиях которой ты оказался. Ты не говорил, что нас будут встречать.

– Верочка, это моя сестренка Валечка, – представил ты.

Красивая, подумала я. Глаза необыкновенные. Я бы на нее и в толпе внимание обратила, даже не зная, что она твоя сестра. Правда, хороша – глаз не оторвать! Без особых проблем ты договорился с таксистом. Я уловила, что едем мы на улицу Бибеску. В машине мы с тобой сидели рядышком. Валентина – на переднем сиденье. Ты держал мою руку, это успокаивало. Я знала от тебя, что твоя старшая сестра Екатерина вышла замуж и уехала в Лондон, что Валентина с мужем-румыном и сыном живет отдельно от родителей, а у твоих мамы и отчима двухкомнатная квартира, в которой одну комнату подготовили для нас.